Осип Мандельштам - Наталья Штемпель - Воронеж. Три героя двух новых книг.
В 2008 г. исполняется 70 лет со дня смерти Осипа Мандельштама. Как обычно, юбилей вызывает к жизни определенную активность, которая может принести как положительные, так и негативные плоды. В первом случае магия цифр не уходит в пустую шумиху, а помогает воплотить в жизнь то, что в течение долгого времени необходимо было бы сделать, но не удавалось. Так, к концу текущего года в Москве наконец-то будет открыт памятник поэту (скульпторы Д. Шаховской и Е. Мунц). Несколько ранее, в начале сентября, был установлен памятник Мандельштаму в Воронеже (работы Л. Гадаева, для которого этот труд оказался последним).
О том, какую роль в жизни Мандельштама выпало сыграть Воронежу, говорят и две книги, о которых пойдет речь ниже: Осип Мандельштам в Воронеже. Воспоминания. Фотоальбом. Стихи. К 70-летию со дня смерти О.Э. Мандельштама. М.: Благотворительный Резервный Фонд, 2008 (составитель П. Нерлер, научный редактор С. Василенко) - и "Ясная Наташа". Осип Мандельштам и Наталья Штемпель. М.- Воронеж: Кварта, 2008 (составители - П. Нерлер и Н. Гордина, научный редактор - С. Василенко). Вторая книга вышла под грифом Мандельштамовского общества ("Записки Мандельштамовского общества", том 15) и приурочена к 100-летию со дня рождения Н.Е. Штемпель. Так совпало, что 70-летие со дня смерти поэта пришлось на год 100-летия со дня рождения его самого близкого воронежского друга - и это, конечно, значимое совпадение.
Содержание вышеназванных книг является взаимодополняющим и в определенной степени даже общим. Это в данном случае и не могло быть иначе: невозможно говорить о воронежском периоде жизни Мандельштама, не прибегая к воспоминаниям Н.Е. Штемпель, и они заняли свое естественное место в книге "Осип Мандельштам в Воронеже". Но и в книге о "ясной Наташе" ее воспоминания о ссыльном поэте также представлены, и это вполне объяснимо. Это не неоправданный повтор, а вполне оправданная необходимость, лучше сказать, насущность. Ведь впервые мемуары Н. Штемпель в полном объеме были изданы в 1992 г. тиражом 300 экземпляров (с этой книжки и началась серия "Записок Мандельштамовского общества"), и необходимость нового издания ее воспоминаний давно назрела.
Обратимся теперь последовательно к содержанию каждой из книг.
"Осип Мандельштам в Воронеже" делится на три части, заявленные в подзаголовке. Третью часть, "Стихи", составляют стихотворения Мандельштама, созданные в Воронеже. О воронежских стихах Мандельштама, целый ряд которых входит в число вершинных произведений поэта, можно или говорить со всей степенью требуемой серьезности и ответственности, или не говорить ничего. Автор публикуемой заметки предпочитает в данном случае второе, но с некоторой оговоркой: к малому числу воронежских стихотворений он должен будет обратиться ниже, поскольку они имеют прямое отношение к образу Н.Е. Штемпель.
Первую часть книги образуют воспоминания Н. Штемпель "Мандельштам в Воронеже", вторую - созданный ею и В.Л. Гординым одноименный фотоальбом.
Публикация фотоальбома представляется несомненной большой удачей. Наконец-то работа Н. Штемпель и В. Гордина стала доступной для читателей Мандельштама (тираж книги, что ни говори, 1000 экземпляров). Альбом дает великолепную возможность увидеть Воронеж таким, каким его застал Мандельштам. Н. Штемпель и В. Гордин любовно (это именно то слово, которое надо употребить) собрали и представили в альбоме, кажется, все, что так или иначе связано с воронежской жизнью поэта. Хочется в первую очередь сказать даже не о людях, о которых идет речь на страницах альбома (а среди них - и Ахматова, и Шкловский, и Яхонтов, и М. Юдина, и Пастернак, и Эренбург, не говоря уже о замечательных воронежцах), а о самом Воронеже с его заснеженными улицами, крутым берегом реки Воронеж, - берегом, застроенным стоящими, кажется, друг на друге старыми и старинными домами и домишками; о Воронеже с его слободами, храмами, монастырскими строениями, широкой рекой, степной далью и узкими переулками.
Все эти виды собраны и продуманно помещены на соответствующие страницы альбома. Ведь многого из этого уже нет, город страшно был разрушен в Великую Отечественную, а что осталось, смотрится не так: изменилось само, изменилось окружение - а альбом Н. Штемпель и В. Гордина сохраняет город мандельштамовского времени. Здесь поэт ходил, тосковал, отчаивался, радовался, шутил, спорил, взрывался, писал стихи. Вот тот самый дом в "яме" на бывшей 2-ой Линейной улице, в нынешнем переулке Швейников, - об этом месте написано: "- Это какая улица? / - Улица Мандельштама…". Постройка находится там же и сейчас, но в каком состоянии? Это дом, который надо бы, говоря высоким слогом, лелеять: это дом-образ. За ним встает, во-первых, жизнь поэта, оказавшегося в "яме", но видевшего широкую заречную даль, российский простор - жизнь гения, с которым Воронеж вошел в мировую поэзию. Уже этого было бы более чем достаточно для проведения реставрации и поддержания здания в неискаженном виде. А, во-вторых, этот дом, рельеф местности, полудеревенский вид, поросший травой спуск, деревянный забор - это был живой островок довоенного Воронежа. Дом и сейчас стоит, но наполовину уже перестроен, часть здания грубо обложена безликим серым кирпичом. И окружение уже не то. Сберегут ли здесь хоть что-то? Нет никакой уверенности. А в альбоме это драгоценное место все же сохранилось.
На все эти причитания можно ответить так, как часто и делают. А вообще зачем все это, эти краеведческие картинки и потуги? "Хрестоматийный глянец" мемориальных мест? Тем более в связи с бездомным, нищим поэтом. Есть стихи, они самодостаточны. Есть тексты, и ничего другого не надо. Действительно, это вполне строгая точка зрения, и в ней есть своя логика. Однако не менее обоснован и другой подход. Знание о поэте, его жизни, окружении, городских реалиях, даже мелких, помогает нам во многих случаях лучше понять стихи, именно сами тексты. Наше знание такого рода обогащает наше понимание стихов за счет подключения деталей, о которых мы в противном случае не имели бы представления. Если нам известно, что Мандельштам некоторое время жил в Воронеже на 2-ой Линейной улице, мы различаем в строке его стихотворения "Мало в нем было линейного" тот оттенок смысла, ту усмешку, ключом к пониманию которых является наше "краеведческое" знание.
Способствует ли альбом Н. Штемпель и В. Гордина лучшему пониманию, более глубокому проживанию воронежских стихов Мандельштама (не говоря уже о такой важной части его литературного наследия, как письма)? Представляется несомненным, что да.
Мандельштам - поэт-горожанин. Вот один из главных городов его жизни; с Воронежем его творчество связано крепкими и многочисленными нитями.
Хочется высказать еще одно соображение на этот счет, побочное, но связанное с предыдущим. Оно достаточно банально: любое произведение искусства есть акт борьбы со смертью, акт сбережения исчезающей жизни. В этом смысле воронежские стихи Мандельштама и фотоальбом Н. Штемпель и В. Гордина имеют одну цель. Мандельштам славил "сообщничество сущих в заговоре против пустоты и небытия" ("Утро акмеизма", 1912); альбом вступает с поэтом в такое "сообщничество", сохраняя не просто, конечно, некий обще-краеведческий город Воронеж, но именно Воронеж поэта.
Надо добавить, что задача воспроизведения альбома в книге решена, думается, наилучшим образом. Можно было просто последовательно, страница за страницей, перепечатать текст, поместить рядом соответствующие альбомные фотографии, и дело было бы вроде как сделано. И это уже было бы замечательно. Но в этом случае исчезла бы композиция альбомных страниц, ушла сама специфика этой уникальной работы. Издатели пошли по другому, более верному пути: на каждом развороте воспроизведена, пусть и в неизбежно очень уменьшенном размере, определенная страница альбома в ее аутентичном виде. А рядом, в укрупненном формате, помещены тексты и фотографии этой страницы.
Этот подход предоставляет читателю возможность общения как бы непосредственно и с самим альбомом; сохранено не только содержание, но и форма реликвии.
Что еще могло бы быть в книге "Осип Мандельштам в Воронеже"? В идеале, как нам представляется, было бы уместным напечатать также и те интереснейшие свидетельства о жизни и поэтическом труде Мандельштама, которые оставил С.Б. Рудаков, - эти описания являются вторым важнейшим источником сведений о воронежском периоде поэта. Естественно, это создавало бы в книге достаточно противоречивую ситуацию, поскольку Осип и Надежда Мандельштам отразились в описаниях С. Рудакова во многом иначе, чем в воспоминаниях Натальи Штемпель. Соседство и спор этих текстов порождали бы определенное напряжение, что было бы хорошо: конфликт и спор идут Мандельштаму, это в его духе.
Переходим ко второй книге, "Ясная Наташа". Первый ее раздел образует написанное самой Н. Штемпель: прежде всего, конечно, это те же воспоминания "Мандельштам в Воронеже", а также "Воронежские адреса Мандельштамов", "Памяти Надежды Яковлевны Мандельштам", "Автобиография" и впервые публикуемый мемуар "Исцеление". Далее следуют стихи Мандельштама, адресованные Наталье Штемпель, включая шуточные, и те письма поэта к жене, где упомянута их воронежская подруга. В разделе "Наталья Штемпель. Из переписки" героиня книги предстает в эпистолярном общении с близкими ей людьми, в частности, с исследователями жизни и творчества Мандельштама. Для ряда помещенных в книге писем это первая публикация. Н. Штемпель оставила яркий след в памяти тех, кто ее знал; их воспоминания о ней и стихи, к ней обращенные, вошли в четвертую часть книги. Целый ряд воспоминаний написан специально для данного издания, часть стихотворных текстов также ранее не публиковалась. Завершает книгу вполне уместный и напрашивавшийся раздел "Памяти Виктора Гордина" - друга Н.Е. Штемпель, помощника и соавтора альбома "Осип Эмильевич Мандельштам в Воронеже". Виктор Леонидович Гордин трагически погиб в 1992 г.
Книгу украшают хорошо подобранные фотографии самого поэта, мандельштамовского Воронежа, Н.Е. Штемпель, ее друзей и близких.
Стоит сказать "Мандельштам в Воронеже" - и следом необходимо будет назвать имя Натальи Штемпель, что и доказывают две недавно изданные книги.
Хочется понять, что за человек она была и кем стала для Осипа Мандельштама.
Пишущий эти строки вполне сознает, что его нижеследующие рассуждения могут показаться не вполне соответствующими прикладному жанру рецензии. Но именно две вышедшие книги осветили образ Н.Е. Штемпель столь ярко и рельефно; именно они побудили его задать себе некоторые вопросы и постараться на них ответить.
Автор заметки не только, к сожалению, не был знаком с Натальей Евгеньевной, но даже никогда ее в жизни и не видел. Он может судить о ней только по стихам Мандельштама, ее мемуарам, письмам, воспоминаниям о ней самой и фотографиям. Мандельштам назвал ее в одном из стихотворений "ясная Наташа", и эти слова вынесены в название книги о ней. Но что это значит - "ясная"?
Посмотрим на одну из фотографий Натальи Евгеньевны - на снимок, сделанный в 1930-е годы: Наталья Штемпель в светлом платье, с гладко причесанными волосами. Лицо довольно широкое, в определенной мере "простое". Красивый лоб, внимательные глаза, крепкие губы. Сдержанная, почти не заметная улыбка - и видно, что если улыбнется пошире, лицо засветится. Есть в ее облике нечто явно учительское, даже наивно-учительское. Такая милая молодая учительница, какими они когда-то были.
(Эта учительская жилка проявилась и на страницах ее альбома: например, к стихотворению "На меня нацелилась груша да черемуха…" "приложены" фотографии "Ветви цветущей груши" и "Черемуха в цвету". Казалось бы, так ли уж это необходимо? Нет, все должно быть аккуратно, подробно и наглядно.)
Облик трогательный, и с оттенком нежности, но лицо волевое. Видно, что этот человек многое может преодолеть. В этом лице читается определенная культурная преемственность - от курсисток XIX века.
Такое же примерно впечатление производит и другая фотография 30-х годов - на которой мы видим Н. Штемпель в строгом темном платье.
Не менее важно заметить, чего в этом лице нет. Нет, как нам кажется, страсти (речь ни в коей мере не об отсутствии чувства или глубины чувств), нет того искажения, которое кладет на лицо любая напряженная страсть - это во-первых. Во-вторых - нет ни малейшей тени зла; может быть, это даже некое "незнание" зла, неведение о нем - просто непричастность ему. "Ясная Наташа" - лучше Мандельштама действительно не скажешь, лучше характеристики не подберешь. Незамутненность злом составляет одну из определяющих черт этого облика. За этой внешностью есть несомненная неповерхностная душевная жизнь, но нет затаенности в дурном смысле.
Поразительно, что судьба из всех возможных бесчисленных вариантов выбрала именно этого чистого человека и свела его с Мандельштамами. Трудно не увидеть в этом некий промысел.
Чем был Мандельштам для нее в тридцатые годы, в период их общения? Ее воспоминания созданы позднее, но в них сохранились во многом непосредственные переживания ушедшего времени. Не приходится сомневаться в том, что воспоминания написаны человеком любящим. Это чувство сдержанно-стыдливое, скромное, но, по нашему мнению, выходящее за пределы только дружеского отношения. И как хорошо, что это любовное чувство столь целомудренно, столь не эгоистично! Для Наташи Штемпель Мандельштам был, думается, чем-то вроде чуда, которое вдруг является к вам на квартиру. В год их знакомства, 1936-й, ей не исполнилось и 30-ти. И вот на эту Наташу, с ее незамутненной чистотой (и при этом любящую стихи, умеющую чувствовать их очарование), обрушивается из другого мира поэт, с его издерганностью, непредсказуемостью, невероятными стихами, ни на кого не похожий, великолепный - и при этом нищий, гонимый, страдающий. Что могла испытывать такая женщина при такой встрече? (Этому не противоречит то обстоятельство, что Наталья Штемпель вовсе не была обделена вниманием ее молодых воронежских знакомых.)
Столь же важно и интересно понять, чем стала Наталья Штемпель для Мандельштама. Не только олицетворением Воронежа (это почти само собой разумеется - Мандельштамы мало с кем в Воронеже общались, кроме нее), но, главное, самой земли центральной, глубинной России.
Москва открыла Мандельштаму непетербургскую Россию, а Воронеж - саму землю. Создается такое впечатление, что до прибытия в Воронеж Мандельштам земли как таковой не видел - просто не замечал. Первая строка первого стихотворения "Первой воронежской тетради" говорит об этом открытии плодоносящей земли: "Я живу на важных огородах". Мандельштамы приехали в область, в самом названии которой еще совсем недавно фигурировало слово "земля": до 13 июня 1934 г. - Центрально-Черноземная область (в этот день произошло разделение ЦЧО на Воронежскую и Курскую области). Если в начальный период творчества ключевым понятием для Мандельштама было слово "камень", то в воронежских стихах такими понятиями стали "земля" и "небо". В "Первой воронежской тетради" преобладает образ "земли", и не случайно свою "струну" поэт сравнивает со "Словом о полку Игореве" ("Как "Слово o полку", струна моя туга…") - с его известным восклицанием: "О Русская земля!". Земля-страна в "Воронежских тетрадях" неразделима с первичным значением "земля-почва". Понятие "земли" в его положительных и отрицательных аспектах ("…И дав стопе упор насильственной земли…") проходит через всю "Первую воронежскую тетрадь" - хотя и здесь: "А небо, небо - твой Буонарроти…"; во "Второй воронежской тетради" образ земли уходит на второй план и приобретает в большей мере отрицательные акценты; в третьей "тетради" вперед выдвигаются "небесные" образы, также амбивалентные, но и тема земли вновь звучит достаточно громко. Местом встречи этих тем становится стихотворение "Не сравнивай: живущий несравним…" (16 марта 1937). Как видим, стихи написаны в период общения с Н.Штемпель (Мандельштамы познакомились с ней в сентябре 1936 г.) и, как нам представляется, имеют к ней определенное отношение.
Сопоставляя это стихотворение со стихами, обращенными непосредственно к Наталье Штемпель, мы обнаруживаем существенную общность между ними. То, что "Не сравнивай…" многообразно перекликается с последними, завершающими двумя стихотворениями "Воронежских тетрадей", адресованными "ясной Наташе", проницательно отметил в кратком примечании к своей работе А.К. Жолковский1. Это действительно так. Чеканная формула: "И ясная тоска меня не отпускает / От молодых еще воронежских холмов / К всечеловеческим, яснеющим в Тоскане" имеет противоположную направленность в сравнении с известным мандельштамовским определением акмеизма - "Тоска по мировой культуре" - и говорит о желании установить тесный, близкий контакт с глубинной Россией, тем краем, куда поэта забросила судьба. (В воронежских холмах отозвались другие, крымские, которые упомянуты - также в заключительных строках - в стихотворении 1920 г. "Я в хоровод теней, топтавших нежный луг…": "Земли девической упругие холмы / Лежат спеленутые туго".) Как видим, из Воронежа в Италию не отпускает "ясная тоска". Парадокс заключается в том, что это тоска по земле, по холмам, которые, в отличие от тосканских, - вот они, рядом. Думается, что этот мотив, по крайней мере в некоторой степени, связан с образом Н. Штемпель. Сравним: "Есть женщины, сырой земле родные… И ласки требовать у них преступно, / И расставаться с ними непосильно". Если мы вернемся к фотографии Н.Е. Штемпель, о которой шла речь выше, то уместно будет назвать еще одну черту ее облика: в образе Наташи Штемпель есть и нечто как бы монастырское. Что-то от Лизы Калитиной из "Дворянского гнезда". (Не стоит понимать написанное впрямую. Наталья Евгеньевна была нецерковным человеком; она была замужем, правда, очень недолгое время; она любила и ее любили.) Не упустим, что определение "ясная" встречается в "Воронежских тетрадях" только три раза: в двух стихотворениях к Наташе Штемпель: "Клейкой клятвой липнут почки…" (где "Ясная Наташа"), "К пустой земле невольно припадая…" ("…ясная догадка / В ее походке хочет задержаться…") и в "Не сравнивай: живущий несравним…" ("ясная тоска"). "Ясная тоска", "ясная Наташа" и "ясная догадка" о власти земли и "целокупности" неба, круговороте жизни и смерти находятся, как нам кажется, в одном смысловом поле. (Хотя есть еще и первый стих "Я в сердце века, путь неясен…" в четверостишии 1936 г., упоминание "ясных всходов" в другом четверостишии 1935 г. "Мир должно в черном теле брать…", не вошедшем в основное собрание; есть и глагол "яснится" - "Понимающим куполом яснится" - и существительное "ясность" - "Ясность яворовая" - в "Стихах о неизвестном солдате". Все это по совсем другим поводам.)
Русское слово "печать" и немецкое Stempel имеют одинаковое значение. Сама земля, открытая Мандельштамом в Воронеже, была для поэта запечатлена, воплотилась в Наталье Штемпель. В финальных стихах "Воронежских тетрадей", которые начинаются с темы земли ("К пустой земле невольно припадая…"), но завершаются темой неба ("Цветы бессмертны. Небо целокупно…"), говорится о всеединстве, в котором жизнь, смерть и бессмертие, земля и небо существуют в вечном круговороте. Связь героини с землей и в то же время с обещанием воскресения совершенно очевидны. Парадоксальные строки - "Сопровождать воскресших и впервые / Приветствовать умерших - их призванье" - кажутся просто ошибочно записанными. Казалось бы, должно быть наоборот: сопровождать умерших и приветствовать воскресших. Однако, как заметил еще М.Л. Гаспаров, это взгляд "из подземного царства"2 - из Аида, из земли. Возможно, это так. В таком случае в последних стихах "Воронежских тетрадей" откликнулась, как нам думается, очень важная для Мандельштама тема Орфея и Эвридики3 . Во всяком случае, приветствовать умерших естественно для земли; в сопровождении землей воскресших тоже нет противоречия.
Но тесная связь с землей обозначена и в других стихотворениях, имеющих отношение к Н. Штемпель: после прогулки с ней в весеннем парке написано "Я к губам подношу эту зелень…", где мы встречаем порождающую, обещающую жизнь, умерщвляющую и затем снова расцветающую "клятвопреступную землю"; непосредственно адресованное воронежскому другу стихотворение продолжает эту тему ("Клейкой клятвой липнут почки…"); через день, 4 мая 1937 г. Мандельштам снова обращается к весеннему цветению в стихотворении "На меня нацелилась груша да черемуха…"; в этот же день создаются двухчастные стихи "К пустой земле невольно припадая…" и "Есть женщины, сырой земле родные…".
Само имя "Наталия" имеет прямую связь с понятием рождения: dies natalis (лат.) - день рождения. "Сырая земля" - это "мать сыра земля"; героиня стихотворения ей родственна.
Мы не случайно поставили в названии нашей небольшой работы имя Натальи Штемпель в середину перечисления. Земля воронежская нашла для Мандельштама свой образ в "ясной Наташе".
Мемуары о Н.Е. Штемпель рисуют личность, которую можно назвать человеком святой жизни. Не имеет никакого значения ее нерелигиозность и нецерковность. В наше время, когда монополию на мораль все настойчивее отдают религии и только религии, светлый образ Н.Е. Штемпель противостоит этому плоскому представлению о человеке. Выше было отмечено, что в облике Наташи Штемпель, какой она запечатлена на фотографии 1930-х годов, есть и нечто как бы возможно-монашеское. Нет, не нужно ей никаких черных одежд; скорее она напоминает весталку. "Ясная Наташа" спасла огонь мандельштамовской поэзии во время войны от другого огня, гибельного, и потом поддерживала это священное для нее пламя десятилетиями. Символично, скажем еще раз, что 70-летие со дня смерти поэта и 100-летие со дня рождения спасшей его стихи от уничтожения Н. Штемпель пришлись на один год. Сочетание этих дат отвечает мотивам завершающих "Воронежские тетради" стихов. И прекрасно, что в этот год появились две книги, со страниц которых личность Н.Е. Штемпель встает в полный рост.
Леонид Витгоф
Литература:
© L. Vitgof
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
