Ludmiła Łucewicz
Эго мемуарного текста
Современное литературоведение, направляя свои усилия на понимание человека в его разнообразных чувственно-мыслительных процессах, выражаемых в слове, реально стало полидисциплинарным. Вне этой полидисциплинарности, т.е. соотнесенности с достижениями современной лингвистики, психологии, философии, социологии, культурологии, др. дисциплин, уже трудно представить себе содержательный разговор по любой значимой проблеме, в том числе и такой, как художественность и документальность в целом, эго-документ (или мемуар как его разновидность) в частности.
Эго-документ обладает специфическими чертами и свойствами, определяемыми в равной степени, как понятием эго (речь идет о личности, которая осознается как я, находится в разнообразных контактах и взаимоотношениях с окружающим миром и с самой собой, выражает осознанную самотождественность, что, конечно, не исключает субъективности оценок и характеристик), так и понятием документ (речь идет о зафиксированной информации с определенными реквизитами, позволяющими ее идентифицировать). Эго-документы (письма, записные книжки, дневники, автобиографии, другие тексты) - это своего рода фактический материал для мемуаров, которые являются нередко основой/вариантом автобиографической (биографической) литературы, непосредственно соотносящейся с литературой документальной. Эго-документ определяется установкой на подлинность, реальность, правдоподобие, аутентичность, соотнесенность с индивидуальным лицом. Мемуары, являясь разновидностью эго-документа, представляют собой свидетельства индивидуальной памяти и, таким образом, являются личностным документом. Будучи специфическим жанром "промежуточной прозы" (1) мемуары особо культивируют "показания" памяти об описываемых событиях как самого повествователя, так и людей, которым он доверяет.
Что становится толчком для написания мемуаров? Вопрос практически праздный.
Причины всегда самые разнообразные и, казалось бы, каждый раз строго индивидуальные. Но все они по большому счету могут быть определены двумя тенденциями: доминирует установка на повествование либо преимущественно о себе (интровертивность); либо - преимущественно о "другом" в самом широком смысле: человеке, истории, событиях, понятиях и проч. (экстравертивность). В мемуарах значение всегда имеет объект воспоминаний - я/другой; личность/событие; при этом повествователь может или принципиально оставаться "за кадром" или преднамеренно демонстрировать свою особую роль в описываемых событиях или в отношениях с известными людьми.
Так, например, в мемуарах Зинаиды Шаховской достаточно четко выражена позиция: я в истории: "Окружающий мир менялся на глазах - я была тому свидетелем…Память … сберегла картины и звуки, отражение которых отныне может явиться лишь с моей помощью. Но к памяти примешивается воображение, ведь она живописец, а не фотограф, и без воображения одинаково невозможно ни творить, ни вспоминать. Память не объективна, подвластна всему, что ее питает: мозгу, зрению и слуху, может быть, душе. Итак, мне нечего предложить людям, кроме собственного моего сегодняшнего взгляда на мир…"(2).
Другой мемуарист - Александр Бахрах, придерживается внешне иной стратегии - его интересует другой, но моими глазами; выдающаяся личность, но в отношениях со мною (кстати, очень характерная позиция для эмиграции): "Одной из больших удач моей жизни я считаю встречи, а иной раз - говорю это без преувеличения или желания прихвастнуть - и очень дружеские отношения с рядом людей, которых принято называть "людьми выдающимися". Одним из них был Иван Алексеевич Бунин…"(3)
В одном случае, вроде бы, на первый план выдвинуто я; во втором - другой; но в самих мемуарах первая и вторая позиции сосуществуют и взаимодействуют, границы между ними подвижны, переменчивы, размыты; повествователь свободно манипулирует стратегиями.
Точность, достоверность, правдивость, полнота, объективность описаний или самоописаний (к которым мы порой так трепетно относимся) или, наоборот, расплывчатость, домысел, дискретность, субъективность всегда зависят от множества причин, среди которых присутствуют и определенная ангажированность мемуариста, и его индивидуальные черты, и самая эпоха, когда создавались и/или публиковались тексты (могущая быть как благоприятной для мемуариста, так и наоборот крайне не благоприятной) и многое другое.
Одной из постоянных, но практически никогда однозначно не решаемых проблем мемуарного текста является проблема правды/вымысла, соотносящаяся напрямую с проблемой мемуарного эго. Напомню высказывание Ильи Эренбурга: "Мемуаристы, утверждая, что они беспристрастно описывают эпоху, почти всегда описывают самих себя … Политическая буря, разразившаяся в Париже 15 мая 1848 года, описана Гюго, Герценом и Тургеневым; когда я читаю их записи, мне кажется, что речь идет о различных событиях"(4).
Я - Эго - при любых установках и условиях - центральная категория мемуарного текста. Проявляется оно весьма многообразно и разнообразно. Любопытный и, казалось бы, парадоксальный факт: чем больше занимаешься эго-текстом (и мемуарами в том числе), тем труднее говорить о так называемом я реальном или я действительном (хотя именно так зачастую понимается читателями и исследователями мемуарное эго). Для описания я сейчас используется разветвленная и дифференцированная сеть понятий (взятых из психологии и философии)(5), включающая, например, я физическое, которое фокусирует представление человека о своей физике; я эротическое, передающее сексуальные чувства, фантазии и переживания; я психическое, сосредоточенное на своей психике; я социальное, отражающее детерминированность личности социальными влияниями и ценностями; я феноменологическое, предполагающее опору на метод "внутреннего восприятия" (Ф. Брентано) и сознательное самовосприятие. Все в совокупности выражается в я репрезентируемомом (я образ), т.е. устойчивом представлении о самом себе - своих физических, психологических, интеллектуальных, эмоциональных свойствах, своем поведении, общении с другими и проч. Кроме того, выделяется я актульное, которое отражает внутреннее состояние личности в том виде, в котором она существует в момент повествовании; я возможное (или вероятное, воображаемое), передающее образ человека в воображении как в его прошлом, так и в сконструированном по вероятности будущем; я зеркальное, основанное на восприятии человеком себя таким образом, как, по его предположению, может воспринимать его другой человек; я идеализированное (желаемое), т.е. такое, каковым человек хочет себя видеть и т.д. и т.п.
Приведу некоторые примеры, представляющие формы самовыражения, репрезентации авторского я в мемуарном тексте. Интересны в этом плане так называемые "итоговые книги", с одной стороны, мемуары Владимира Короленко История моего современника(6) (книга состоит из четырех томов, создавалась она в период с 1905 до 1921 г., т.е. практически до смерти писателя, не была завершена; первый том вышел в 1909 г.), с другой - мемуарная трилогия Андрея Белого - На рубеже двух столетий; Начало века; Между двух революций (7) (трилогия создавалась с 1920-х по 1933 г.- практически до смерти писателя, так же не завершена, первый том вышел в 1930 г.).
Что касается эпохи, то она была относительно благоприятной для публикации мемуаров Короленко и абсолютно неблагоприятной для мемуаров Белого. И это сказалось на саморепрезентации мемуарного эго.
Оба текста включают воспоминания авторов, начиная чуть ли не с их младенчества. Каждый из мемуаристов подчеркивает, таким образом, исключительность своей экзистенции, каждый фиксирует и старается воплотить в слове форму своего индивидуального существования в глубинной онтологической специфичности; каждый по-своему выстраивает, структурирует собственное эго как способ постижения и объяснения самоосуществления в мире. Именно эта экзистенциональная исключительность и дает авторам полное право, согласно их представлениям, писать мемуары, подробно рассказывать о самих себе.
Владимир Короленко начинает Историю своего современника так: "Я помню себя рано, … первые мои впечатления разрознены, точно ярко освещенные островки среди бесцветной пустоты и тумана. Самое раннее из этих воспоминаний - сильное зрительное впечатление пожара. … Ни страха, ни тревоги я… не испытывал…" (Короленко, I, 23). В мемуарах Андрея Белого читаем следующее: "Когда поворачиваюсь на далекое прошлое, то неким веяньем, как бы из подсознанья, сквозь образы, мне заслоняющие первые образы воспоминаний, их все упразднив, - поднимается тьма; силюсь в ней что-то высмотреть, силюсь довспомнить начальные прорези самосознания: сил не хватает" (Белый, На рубеже двух столетий, 49).
Детские воспоминания нередко содержат некие ключевые образы, например, "пожар" у Короленко; "заря" - у Белого: "термин ,,эпоха зари" - мой" (Белый, На рубеже двух столетий, с. 47). Эти ключевые образы входят в состав относительно устойчивой и в то же время динамичной системы представлений автора-мемуариста о самом себе - эго-концепции, содержащей эмоциональные, оценочные, волевые, креативные, когнитивные, др. автоинтенции. На основе этой системы представлений и строится взаимодействие эго с собой, с другими людьми, моделируется действительность.
Эго-концепция мемуаров Белого обусловливается его принадлежностью к символизму: "Я пишу о том, как я стал "символистом" от музыки еще пяти лет; в этом символизме от музыки, от гераклитианского(8) вихря, строящего лишь формы в движении и никогда в покое, и подставляющего вместо понятия догмы понятие ритма, или закона изменения темы в вариациях и всяческого трансформизма, и заложена основа всего будущего моего" (Белый, На рубеже двух столетий, 199).
Эго-концепция мемуаров Короленко определяется его приверженностью к народничеству ("сознательная юность моего поколения была захвачена разъедающим, тяжелым, но творческим сознанием общей ответственности" (33); "я увлекался статьями Михайловского и пропагандировал их между товарищами", с. 388). Культурно-идеологические пристрастия Короленко определялись, как известно, "народничеством его поколения", которому были присущи любовь к свободе, либерализм, мечты о светлом счастье, романтический порыв, характерно выраженный в афоризме: "Человек рожден для счастья, как птица для полета". Подлинная значимость и ценность человеческого бытия заключалась в высоком служении обществу (9). Идеи романтического народнического, действительно, пронизывают мемуары Короленко. В мемуарном тексте эго автора выступает одновременно в разнообразных смыслообразующих и структурообразующих функциях, именно его рефлексии, память, интерпретации обусловливают повествование.
Характер саморепрезентации мемуарного эго с наибольшей отчетливостью определяется в разнообразных введениях, вступлениях, предисловиях к воспоминаниям.
В.Г. Короленко предпослал своим мемуарам предисловия "От автора", где выделил ряд существенных для его книги моментов, мотивов, стратегий. На основании предисловий можно судить о характере репрезентации мемуарного эго. Какими же функциями наделяется эго здесь? Определим основные позиции:
1) я - наблюдатель и свидетель произошедших событий - пытается восстановить, "вызвать в памяти" картины прошлого (Короленко, I, 21); память я субъективна и ограничена, поэтому я только всматривается "в туманное прошлое" и заносит в мемуар "вереницы образов и картин, которые сами выступают на свет, задевают, освещают и тянут за собой близкие и родственные воспоминания" (Короленко, I, 67).
2) я - своего рода реаниматор и реставратор-художник - старается "оживить ряд картин" из своего "прошлого" (Короленко, I, 21) не только на уровне внешней событийности, но и на уровне событийности внутренней, определяемой душевным состоянием и развитием, т.е. так, "как они отражались в душе", причем в определенной последовательности: сначала в душе ребенка, потом юноши, потом взрослого человека (Короленко, I, 21). И для этого повествователю надо, как актеру, интеллектуально, психически, эмоционально, стилистически перевоплощаться, изменяться и писать каждый раз по-иному: от лица ребенка, юноши, взрослого.
3) Наряду с я изменяющимся присутствует я актульное, отражающее внутреннее состояние личности в том виде, в котором личность существует в момент повествования (эго прошлого/эго настоящего): "Я понимал, что мне будет трудно сосредоточиться на … далеких воспоминаниях под грохот настоящего, в котором слышатся раскаты надвигающейся грозы, но я не представлял себе, до какой степени это будет трудно" (Короленко, I, 21). В процессе мемуарного описания возникли "новое прошлое и настоящее": "В туманных далях исчезает … много подробностей… Но зато самая перспектива расширяется. То, что сохраняется в памяти, выступает … в новых отношениях" (Короленко, II, 281);
4) я - самосознание, я рефлексирует, сосредоточиваясь на "первых движениях зарождающегося и растущего сознания" (Короленко, I, 21) и истолковывает свой собственный внутренний опыт как опыт формирующейся и утверждающейся личности.
5) я концентрирует, культивирует индивидуальную память относительно "истории одной жизни" (Короленко, I, 21);
6) я истолковывает образ человека определенного поколения, "известного мне ближе всех остальных людей моего времени" (Короленко, I, 22); при наличии индивидуальных физических, психических, интеллектуальных, эмоциональных, феноменологических и др. свойств и качеств я содержит в себе черты эпохальности: "здесь читатель найдет черты из ,,истории моего современника"" (Короленко, I, 22);
7) я идеологизирует: "мне хочется, чтобы читатель ознакомился предварительно с той призмой", в которой "отражалась" история жизни (Короленко, I, 21), а точнее преломлялась через призму народничества. Еще раз обратимся к Луначарскому: "Короленко есть тот прекрасный, абсолютно правильный, необыкновенно прозрачный кристалл, в который сложилось все типичное, лучшее, что было в прежнем интеллигенте, с весьма малой примесью индивидуальности, без каких-либо странных уродств... Короленко очень много страдал, очень много сострадал. … У Короленко было нежнейшее сердце. Но эти движения глубочайшей сердечности не искажали души Короленко, которой всегда присуща была ясность и какая-то классическая правильность. Чрезвычайная писательская талантливость и художественная одаренность Короленко дали ему возможность сохранить прекрасное душевное равновесие среди испытаний русской жизни"(10). Сам же писатель отмечал: "Теперь я вижу многое из того, о чем мечтало и за что боролось мое поколение, вырывающимся на арену жизни тревожно и бурно" (Короленко, I, 21);
8) я осуществляет связь времен: "Думаю, что многие эпизоды из времен моих ссыльных скитаний, события, встречи, мысли и чувства людей того времени и той среды не потеряли и теперь интереса самой живой действительности. Мне хочется думать, что они сохранят еще свое значение и для будущего" (Короленко, I, 21); предчувствуя трудности будущего: "сколько еще … будущее должно захватить из крушения старых ошибок и трудно искоренимых привычек" (Короленко, II, 281);
9) я представляет уникальное экзистенциональное пространство самоосуществления в мире: "Наша жизнь колеблется и вздрагивает от острых столкновений новых начал с отжившими, и я надеюсь хоть отчасти осветить некоторые элементы этой борьбы" (Короленко, I, 21), в процессе прояснения содержания жизни ключом становится описание опыта именно своего существования в мире, поэтому в мемуарах "не будет ничего, что мне не встречалось в действительности, чего я не испытал, не чувствовал, не видел" (Короленко, I, 22);
10) я личности наделяется по возможности полнотой "исторической правды", "жертвуя ей красивыми или яркими чертами правды художественной" (Короленко, I, 22);
11) я обладает чертами автобиографическими, но при этом оно "не особенно" заботится "о полноте биографических сведений" (Короленко, I, 21);
12) я не чуждо исповедальности, покаяния, но вместе с тем "не верит ни в возможность, ни в полезность публичной исповеди" (Короленко, I, 21);
13) я несомненно определяется психо-физиологическими чертами автора-повествователя, однако "трудно рисовать собственный портрет с ручательством за сходство" (Короленко, I, 21);
14) основная забота я "ясно и отчетливо облечь в слово этот непосредственный материал памяти" (Короленко, I, 67), поэтому
15) я контролирует, направляет, "строго" ограничивает "лукавую работу воображения" (Короленко, I, 67);
16) вместе с тем доминирует я творческое, созидающее, которое всегда отличается от я действительности, т.к. "оно всегда… гуще отражает избранные мотивы", а потому часто, при всей правдивости я действительного, именно я творческое "привлекательнее, интереснее и, пожалуй, чище действительности" (Короленко, I, 21-22).
Таковы функции эго, означенные в предисловии. Эти, а также иные возможности эго получают свою конкретную реализацию и развитие собственно в мемуарах Короленко.
Что наблюдается в мемуарах Белого?
Еще 1908 г. в статье "Символизме" он сформулировал тезис, ставший значимым для целого поколения русских символистов: "... природа есть природа моего ,,я": она - творчество" (11) ,которому он был верен до конца своих дней. Какие же формы репрезентации мемуарного эго при такой установке можно было бы ожидать? Конечно, самые необычные, неожиданные, парадоксальные. И, действительно, блистательные мемуары Белого дают их в разнообразном множестве. Стоит обратить внимание хотя бы на авторскую характеристику собственной многоликости, данную в книге Начало века, где мемуарист пишет: "появляются оспаривающие друг друга ,,Белые" - в Белом: компания их: мистик, кантианец, поэт, стиховед, оккультист, скептик, индивидуалист, коллективист, анархист и социалист - таким выгляжу я извне… ,,Казусы" сопровождают все мои выявления … я становлюсь собственным мифом" (Белый, Начало века, с. 534). Но во вступительных статьях, открывающих каждую из трех мемуарных книг (соответственно Введение; От Автора; Вместо предисловия), обнаруживается явное стремление обузить, исказить эго мемуарного текста, намеренно абстрагироваться от сути описанных явлений, более того, порой в них явно просматривается конъюнктурность. Объясняется это просто: Белый оказался ни ко двору установившемуся режиму, однако, пытаясь приспособиться к новым условиям, он шел на компромиссы, которые наиболее ярко выразились в предисловиях.
Предисловие к первой книге трилогии - На рубеже двух столетий - представляет:
1) эго эпохальное, выражающее свои устремления как настроения "поколения рубежа", "детей того и другого века" (Белый, На рубеже двух столетий, 35), "детей рубежа, до конца разрушивших быт отцов" (37), "людей рубежа, несущих в душе ножницы двух борющихся эр: революционной, катастрофической с эволюционной, благополучной" (Белый, На рубеже двух столетий, 43);
2) эго биографически-амбициозное: ",,Задание" книги" в образах биографии, в картинах быта, обставшего детство, отрочество и юность, показать, как в ,,Бореньке", взятом на колени маститостью, на этих мягких коленях сложилось жесткое слово о рубеже, в результате которого его сошвырнули с колен и перед ним захлопнулись двери…" (Белый, На рубеже двух столетий, с. 48);
3) эго идеологическое, определяемое открытиями новой "эры зари, то есть радостного ожидания" - символизма; хотя автор и намеревался элиминировать идеологию, осуществить это намерение ему не удалось: "идеология юноши" рубежа представлена им "как симптоматика, как эмпирический процесс вываривания каких-то там ,,нюхов" о дождях и прочем, в результате которых столь многие, промокнув, приняли образ… мокрых куриц" (Белый, На рубеже двух столетий, с. 48); восприятие символизма в конце 20-х гг. как явления не просто архаического, но и чуждого обусловило ироническую окраску идеологического эго, а также спровоцировало актуализацию
3) эго исповедального, покаянного: "постараюсь, где нужно не щадить и себя" (Белый, На рубеже двух столетий, с. 48).
В предисловии ко второй мемуарной книге Начало века появляется
4) эго конъюнктурное: "Эти мемуары взывают к ряду оговорок, чтобы автор был правильно понят" (Белый, Начало века, 7); "моя задача не в том, чтоб написать книгу итогов, где каждое явление названо своим именем, любой поступок оценен и учтен на весах современности; то, что я показываю, нам и не близко и не современно; но - характеристично, симптоматично для первых годов начала века" (Белый, Начало века, 7);
5) эго нацелено на фактологию и историчность: "показ мой - показ того, что было; факты разговоров, шуток, нелепостей - ф-а-к-т-ы, к которым я не могу ничего прибавить и от которых не могу ничего убрать без искажения действительности, ибо показанное есть то, чего теперь нет; и то, что - было" (Белый, Начало века, 19);
6) при этом доминирует эго хроникера: "за истекшее тридцатилетие мы пережили глубокий сдвиг; такого не знала история предшествующих столетий … воспитание, образование, круг чтения, обстание, психология, общественность, - все иное" (Белый, Начало века, 7); однако сам хроникер-повествователь - человек молодой, политически уязвимый, его личность еще только формируется: "я беру себя, свое обстание, друзей, врагов так, как они выглядели молодому человеку с неустановившимися критериями, выбивавшемуся вместе с друзьями из топившей нас рутины" (Белый, Начало века, 7), поэтому эго актуального повествователя вполне закономерно делает акцент на позицию самооправдания; а затем и на
6) эго самосознания: "…в этом томе описываю я факт горестного восприятия себя" (Белый, Начало века, 18);
7) эго самообъяснения: "В этом томе мною взят стиль юмористических каламбуров, гротесков, шаржей; но ведь я описываю кружок действительных чудаков, сгруппировавшихся вокруг меня ("аргонавты"); многое в стиле обращения друг к другу, в стиле даже восприятия друг друга может показаться ненатуральным, ходульным: виноват
Предисловие к третьей книге Между двух революций открыто социологическое, здесь авторское я как бы скрыто в глубине мемуарного текста, а на первый план выдвинуто:
8) эго бытописательское: "настоящая книга Между двух революций есть необходимое продолжение двух мною написанных книг… она - третья часть трилогии, обнимающей картину нравов и жизни моей до событий Октябрьской революции" (Белый, Между двух революций 5);
9) эго социологическое: "акцент внимания в третьем томе - общественные моменты… (Белый, Между двух революций 5);
10) и как своего рода уступка мемуарному жанру упоминается эго личностное со своей биографией, внутренней духовной и интимной жизнью: "но поскольку мой взгляд на общественность слагался под влиянием событий биографических, мне приходится в первых главах ввести и моменты интимные, влиявшие на весь строй моих отношений к действительности" (Белый, Между двух революций, 6).
Конечно, вытравить из Белого живую душу художника, полемиста, яркого стилиста при всех его собственных усилиях оказалось невозможным, однако стремление к жесткой идеологической упорядоченности в предисловиях несомненно.
Очевидно, что эго мемуарного текста обретает значение, через рефлексию, память, интерпретацию. Рефлексия важна при самопознании индивидом внутренних психических актов и состояний (что осуществляется в процессе самоанализа, самоосмысления, самооценки событий, явлений, фактов); память обеспечивает накопление впечатлений и знаний о себе, о мире и осуществляет связь времён; интерпретация значима как способ индивидуальной трактовки бытия, определенное его понимание, причем интерпретация - это такое усилие интеллекта, воли, воображения, которое может менять отношение к предмету, а значит, и к самому себе. Примеры двух мемуаристов свидетельствуют как о возможностях репрезентации эго в мемуарном тексте вообще, так и о его характере, обусловленном временем, режимом, личными интенциями писателя.
Примечания:
© L. Łucewicz
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
