ЕЛЕНА ТОЛСТАЯ

"ПРЕВОСХОДНЫЕ ВЕЩИ":
ВОКРУГ "ДЕТСТВА НИКИТЫ"

"Оглядываясь, думаю, что потребность в творчестве определилась одиночеством детских лет: я рос один в созерцании, в растворении среди великих явлений земли и неба. Июльские молнии над темным садом; осенние туманы, как молоко; сухая веточка, скользящая под ветром на первом ледку пруда; зимние вьюги, засыпающие сугробами избы до самых труб; весенний шум вод, крик грачей, прилетавших на прошлогодние гнезда; люди в круговороте времени года, рождение и смерть, как восход и закат солнца, как судьба зерна; животные, птицы; козявки с красными рожицами, живущие в щелях земли; запах спелого яблока, запах костра в сумеречной лощине; мой друг Мишка Коряшонок и его рассказы; зимние вечера под лампой, книги, мечтательность (учился я, разумеется, скверно)... Вот поток дивных явлений, лившийся в глаза, в уши, вдыхаемый, осязаемый... Я медленно созревал…"(1)

Предыстория. Толстой и его жена Наталья Васильевна Крандиевская дали имя Никиты своему первенцу, родившегося зимой, в начале 1917 г. Вскоре последовала Февральская революция, за ней октябрьский переворот, диктатура и террор. 1 августа 1918 маленький Никита вместе с родителями уехал из Москвы на юг, в Одессу.

Похоже, что именно в Одессе Толстой обратился к прозе для детей - начал рассказ о маленьком мальчике Никите. Первая версия рассказа о Никите датируется, по нашему предположению, началом 1919 г. - иначе непонятно, почему в шутливой хронике, публиковавшейся в одесской юмористической газете в начале 1919, Толстой назван автором "Никиты" -- именно так, в кавычках. Мы ничего не знаем о содержании этого гипотетического текста, неизвестно также, где он впервые читался, но это было не на заседании престижной одесской "Среды", потому что повестка дня этих заседаний нам известна (2). Эвакуировавшись из Одессы в начале апреля 1919 г. Толстые добрались до Парижа только в июле. Здесь их ожидала помощь и гостеприимство старого друга Крандиевских, С.А.Скирмунта (3) -- разорившегося миллионера, а ныне состоятельного парижского негоцианта, уже помогшего им получить французскую визу. Сразу же по приезде Толстой принялся за роман о революции, начатый еще в Одессе (4) --будущее "Хождение по мукам". "Детство Никиты" в основном написано было осенью 1920 г., в тот довольно длительный интервал, когда работа над романом была приостановлена по причинам, которые излагаются ниже. Затем Толстой возобновил работу и закончил роман летом 1921 г.

Шуаны. Житейские обстоятельства, при которых возник замысел повести, широко известны. Летом 1920 г. Толстой с Дон Аминадо (поэтом и писателем А.П. Шполянским, 1888-1957) отправились с семьями на летний отдых к морю. Об идиллии этого лета ностальгически рассказано у Дона Аминадо в "Поезде на третьем пути", причем герои отождествлены с шуанами - монархически настроенными контрреволюционными повстанцами 1793 г., силы которых сосредоточились в провинции Вандея: здесь не только общеэмигрантское самоощущение, но и недавно навязанная обоим писателям роль правоконсервативных "заговорщиков":

"Лето, как настоящие шуаны, провели в Вандее, в Олонецких песках.

Так окрестил Sables d'Ologne, чудесную приморскую деревушку на берегу Атлантического океана всё тот же Алексей Николаевич.

С Толстым были дети, старший Фефа (5), сын Натальи Васильевны от первого брака ее с петербургским криминалистом Волкенштейном (6) , и младший Никита (7), белокурый, белокожий, четырёхлетний крохотун с великолепными тёмными глазами, которого называли Шарманкин.

На что он неизменно и обиженно-дерзко отвечал:

-- Я не Шарманкин, я граф Толстой! <...>

Жили мы хорошо и уютно. <...> Вздыхали, писали письма в Россию, катались на лодке. (8) (Дон Аминадо 1954:266-267).

"Зеленая палочка". Именно в Сабль д'Олонн у окруженного своими и чужими детьми Дон Аминадо зародилась мысль о детском журнале.

В один из <...> вечеров, -- пришлось к случаю, к разговору, -- поделился с Толстым своей давно уже назревавшей мыслью об издании журнала для детей.

-- Без кислых нравоучений и сладеньких леденцов, без Лухмановой (9), без Желиховской (10), и Самокиш-Судковской (11).

С настоящими авторами, не подделывающимися под стиль сюсюкающих писателей для детей, и с настоящими художниками.

Толстой воспламенился, загорелся, сел на своего конька, и понесся во весь опор:

-- Журнал будет в четыре краски, на дорогой веленевой бумаге, начистоту, всерьёз, чтоб все от зависти подавились!.. А я тебе напишу роман с продолжением, из номера в номер, на целый год, но, конечно, гонорар вперед, потому что пока не будет у меня лакированных туфель (12), я ни одной строчки не смогу из своего серого вещества извлечь!

Наталию Васильевну мысль о журнале тоже увлекла, но остановить буйно помешанного, как она в таких случаях шутливо называла мужа, было немыслимо.

Надо было терпеливо ждать, пока он сам собой выдохнется". (13)

Из пасторального семейного отдыха проистекли литературные события. В октябре 1920 года появился первый номер двухнедельного детского литературного журнала "Зеленая палочка", вымечтанный Дон Аминадо под аккомпанимент Толстого: просуществовал журнал всего один год, закрывшись за неимением средств, но уровень задал, ср.:

"Первый номер решено было подать в порядке ударном.

-- Стихи Бунина. Рассказ Куприна. Сказка Алексея Толстого. Обращение к детям кн. Г. Е. Львова. Иллюстрации Судейкина. Рисунки Ре-Ми (14). Поэма Саши Чёрного. Колыбельная песня Нат. Крандиевской. Постоянный отдел "Крепко помни о России". <...> С каждым новым выпуском количество подписчиков и читателей возрастало, и требования на "Зеленую палочку" приходили из Англии, из Америки, из Бессарабии, из Латвии, из Финляндии, из Югославии, из Эстонии. В смысле приобретения литературного материала дирекция, как говорил Балиев, не останавливалась ни перед какими растратами". <...>

Обложку, в четыре краски, как было задумано летом, сделал Ре-Ми. На первой странице, -- чтобы объяснить, почему именно так назвали журнал, -- был воспроизведен отрывок из детских воспоминаний Льва Николаевича Толстого.

"О том, как старший брат его Николенька, объявил, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми и все будут любить друг друга.

Тайна эта, -- говорил нам брат Николенька, написана на зелёной палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага, в яснополянском парке". (15)

Единая задача "Зелёной палочки", стало быть, одна для всех:

-- Всем вместе искать простую и важную тайну, посредством которой можно сделать всех людей на свете счастливыми"" (16 ).

История публикации. Именно здесь, в "Зеленой палочке" (Париж, 1920, №№ 2, 3, 4, 5-6), и начало печататься "Детство Никиты" Толстого: "Ал. Толстой брал авансы, как взрослый, но слово своё сдержал, и дал большую повесть "Детство Никиты", с продолжением в каждом номере" (17).

Повести предпослано было посвящение четырехлетнему сыну писателя: "Моему сыну - Никите Алексеевичу Толстому с глубоким уважением посвящаю. Автор". На шестом номере журнал прекратился, и публикация повести прервалась. Глава "Ярмарка в Пестравке" вышла в газете "Последние новости" 1 мая 1921.

В ноябре 1921 Толстой, возглавив сменовеховский проект, переехал в Берлин. Несколько эпизодов из середины повести, начиная с главы "Разлука" и кончая главой "Как я тонул", опубликовал в берлинском журнале "Сполохи" (1922, № 5 - то есть два года спустя). Заключительные же главы, начиная с главы "Страстная неделя", впервые опубликованы были в отдельном издании повести, вышедшем в издательстве "Геликон" (Москва-Берлин, 1922) под новым заглавием "Повесть о многих превосходных вещах (Детство Никиты)". (Рекламное объявление "Геликона" анонсировало "Повесть" как роман).

Ранняя версия была впоследствии постепенно изменена. Разбивка на главы и названия глав во многом отличались от канонического текста ПСС (Алпатов 1958). В текст вносилась стилистическая правка. Особенно глубокой редактуре и сокращениям подверглась глава "Что было в вазочке на стенных часах".

Манифест сменовеховства? Впрочем, еще до выхода книги главу "Стрелка барометра" -- о том, как домашний скворец Желтухин сообщает о надвигающемся долгожданном дожде, -- Толстой успел поместить в знаковом, первом номере новой газеты "Накануне", 1922. Причем опубликовал он ее не в специальном Литературном приложении, которое начало выходить под его собственной редакцией позже, с 30 апреля 1922, а в самой газете. В острополитическом, контроверсальном контексте новорожденной "Накануне" скворец Желтухин, возвещающий о живительной буре, приобрел ореол если не буревестника революции, то по крайней мере глашатая сменовеховства, и вся повесть выглядела теперь как призыв к возвращению в Россию. Сергей Горный писал, конечно, именно о впечатлениях от "Детства Никиты", когда представлял себе высший суд над переходом Толстого к сменовеховцам, -- поступком хотя и дурным, но таким понятным и даже завидным:

"Раскроет он, Бог, эту страницу, а там шелест и гудение солнечное и травки спутанные над самой землей. Сметье прошлогоднее, листок в желтых подпалинах и бронзовой стыглости омертвелого гноя, сучки и корешки, а глубже - она, жирная и ясная, правдивая и конечная, Земля своя. Из-за неё всё делается.

И ошибки, и взлёты, и ползанье. По ней и смертельная тоска вдали. И слепота. Как у крота.

Так в землю обратно хочет, что слепнет.

Возжелал её, востосковал, сбился, запутался в постромках, совсем завяз - но бьется, ведь на том же пути. Туда же, куда и я". (18).

Парижские сугробы. Еще в Париже произошел разговор, который, по семейной легенде, подтолкнул Толстых к возвращению. Об этом свидетельствует следующий эпизод, сообщенный младшим сыном Толстого Д.А. Толстым: "Мама рассказывала, что стало последней каплей в их решении вернуться. Мой брат Никита, которому было года четыре, как-то с французским акцентом спросил: "Мама, а что такое сугроооб?". Отец вдруг осекся, а потом сказал: "Ты только посмотри. Он никогда не будет знать, что такое сугроб"" (19). Поскольку реального сугроба в Париже Никите увидеть было явно негде, есть большая вероятность того, что так он реагировал на читку первых главок "Повести о многих превосходных вещах", где аппетитно описывается катанье с сугробов.

Берлинское название: "Повесть о многих превосходных вещах" напоминает слегка неловким, как бы "переводным" своим звучанием о европейской моде 1920-х гг. на превосходно иллюстрированные познавательные книжки для маленьких детей, доступно рассказывающие о вещах, машинах, механизмах; назывались они книгами об интересных, или удивительных, или замечательных вещах (я помню музейную немецкую книжку тех лет, в заглавии которой были слова "interessante Dingen") и неминуемо находили дорогу в эмигрантские детские. Если такая привязка правомерна, то в таком использовании популярного заглавия различима полемика: мол, не "ваши" западные технические чудеса, а "наши" родные снег, речка, елка - вот по-настоящему превосходные вещи. В России подобные познавательные книги о вещах тоже потом появились, но несколько позже, поэтому здесь полемическая нота не звучала актуально, и Толстой по возвращении в Россию в 1923 г. убрал из заголовка немецкие "превосходные вещи" и превратил бывший подзаголовок в название, традиционное для русской повести о детстве.

Второй "Никита" и литературная политика. Итак, Толстой начал "Детство Никиты" специально для Дон Аминадо. По крайней мере он вспоминал об этом так:

"Нужно сознаться, - будь я матерьяльно обеспеченным человеком (а я таким никогда не был), - я написал бы, наверно, значительно меньше и продукция моя была бы, наверно, хуже. Начало почти всегда происходит под матерьяльным давлением (авансы, контракты, обещания и пр.) "Детство Никиты" написано оттого, что я обещал маленькому издателю для журнальчика детский рассказик. Начал - и будто открылось окно в далекое прошлое со всем очарованием, нежной грустью и острыми восприятиями природы, какие бывают в детстве". (20).

Конечно, маленький издатель - это Дон Аминадо, журнальчик - "Зеленая палочка". "Давление" здесь имело вид обещания - но, как мы попытаемся показать, налицо была и проблема заработка.

Следующей весной, в 1921 г., Толстой написал еще одну детскую вещь, рассказ "Никита Шубин" (который впоследствии получил название "Необыкновенное приключение Никиты Рощина" -- см. ниже). Этот Никита, тоже мальчик лет девяти - отчасти автобиографический герой, как в "Детстве Никиты", с похожим бородатым отцом, отделяющим хлебные зерна от плевел, оказавшийся вначале в Москве, а затем, во время гражданской войны, в некоем южном городе. Маленький герой проявляет храбрость и сообразительность и вместе со старшим другом вызволяет арестованного отца из большевистской кутузки, а затем на корабле они отплывают из России. (Можно предположить, что какие-то наметки к этому рассказу, сделанные еще в Одессе, и дали повод одесскому юмористу назвать Толстого автором "Никиты").

О существовании этого рассказа в готовом для печати виде упоминается весной 1921 г. в дневнике Буниных - причем сообщается как о поводе для скандала. Вера Бунина (Бунин на это время прервал свои записи в дневнике) записала 13 (26) апреля 1921:

"Толстой сделал вчера скандал Т. Ив. Полнеру (21) за то, что тот не мог дать ему сразу денег за рассказ "Никита Шубин", т. к. еще не было постановлено в Объединении, брать ли этот рассказ для беженских детей или нет <…>

Ян после завтрака <…> возвращался с Полнером и Толстым. Толстой снова кричал, что он "творец ценностей", что он работает. На это Ян совершенно тихо:

- Но ведь и другие работают.

- Но я творю культурные ценности.

- А другие думают, что творят культурные ценности иного характера.

- Не смей делать мне замечания, - закричал Толстой вне себя, - Я граф, мне наплевать, что ты - академик Бунин. - Ян, ничего не сказав, стал прощаться с Полнером <…> потом он говорил мне, что не знает, как благодарить Бога, что сдержался.

Тих. Ив. < Полнер - М. Г. >очень расстроен, не спал всю ночь. И правда, он всегда старался помочь писателям<…> и вдруг такое оскорбление. Ян, как мог, успокоил его. <…>

Все это я записала со слов Яна". (22).

Толстой выглядит в этом эпизоде непрезентабельно. Однако не будем торопиться его осуждать. Чтобы понять, какая муха его укусила, почему он так безобразно нахамил уважаемому общественному деятелю и журналисту, нам нужно опять вернуться на год назад, - к весне 1920 г.

Толстой сразу же по приезде в Париж развил широкую общественную деятельность, и конец 1919 -- начало 1920 гг. для него были временем подъема и расцвета. Установив широкие связи в эмигрантской верхушке, среди аристократов и финансистов, он организовал - как он сам говорил, для того, чтобы печатать свой роман, - первый в эмиграции толстый журнал "Грядущая Россия". Легкий на руку, с несомненной организаторской жилкой, он был движущей силой в организации многих культурных начинаний - от "Бродячей собаки" до Клуба Писателей в революционной Москве.

Журнал начал выходить в январе 1920 г. В списке редакторов этого журнала - старый революционер и общественный деятель Н.В. Чайковский (23), отошедший от эсеров и близкий теперь к кадетам, кадет Г.Е.Львов (24), видный юрист барон Нольде (25) и сам Толстой, который фактически возглавлял там отдел беллетристики. Идейный руководитель "Грядущей России" - М.Алданов (26), в прошлом эсер-трудовик (партия народных социалистов), теперь уже отошедший от политики - человек, в это время наиболее близкий Толстому. Он, как и эсеры И. Бунаков-Фондаминский и М.Вишняк (27), были знакомы Толстому по московским и одесским журналистским проектам 1918 -1919 г., за которыми стояла чета Михаила Осиповича и Марии Самойловны Цетлиных (28) - наследников чайной империи Высоцкого, близких к эсеровской верхушке. Толстой в революционной Москве дружил с Цетлиными, после Февраля вернувшимися из многолетней парижской эмиграции в Россию, и сотрудничал в московских оппозиционных газетах, по-видимому, ими финансируемых, а затем вместе с ними отправился в Одессу, и оттуда далее в Париж, где у них сохранялся плацдарм - очевидно, с их ободрения и поощрения и в расчете на продолжение сотрудичества.

"Грядущую Россию" финансировал отчасти Земгор, то есть Земско-городской союз, (Союз городов), располагавший крупными суммами -- во главе его стоял зять М.С.Цетлиной, один из вождей эсеров Н.Авксентьев (29), -- а отчасти крупный промышленник и финансист Н.Денисов, возможно, участвовали и другие доноры. В "Союзе городов" работал и Тихон Иванович Полнер, в прошлом - земский деятель, сотрудник "Русских ведомостей". Вот он, немолодой уже, тихий, старомодный и строгий, запечатленный рядом с Толстым в мемуарной зарисовке Дон Аминадо:

"Больше всех шумел, толкался, зычно хохотал во всё горло Алексей Николаевич Толстой, рассказывавший о том, как он в течение двух часов подряд стоял перед витриной известного магазина Рауля на бульваре Капуцинов и мысленно выбирал себе лакированные туфли...

-- Вот получу аванс от "Грядущей России" и куплю себе шесть пар, не менее! Чем я хуже Поля Валери, который переодевается по три раза в день, а туфли чуть ли не каждые полчаса меняет?! Ха-ха-ха!..

И привычным жестом откидывал назад свою знаменитую копну волос, полукругом, как у русских кучеров, подстриженных на затылке.

-- А вот и Тихон, что с неба спихан, -- неожиданной скороговоркой, и повернувшись в сторону, так, чтобы жертва не слышала, под общий, чуть-чуть смущенный и придушенный смех, швырнул свою черноземную шутку не унимавшийся Толстой.

В комнату уже входил Тихон Иванович Полнер, почтенный земский деятель<...>

То ли застегнутый на все пуговицы старомодный, длиннополый сюртук Тихона Ивановича, то ли аккуратно расчесанная седоватая бородка его, и положительная, негромкая речь, -- но настроение как-то сразу изменилось, стихло..." (30).

Заметим, что появление "положительного" Полнера возвещает у Дон Аминадо конец первоначального беззаботного веселья, и это, конечно, неспроста.

Эта встреча происходит вскоре после выхода первого номера "Грядущей России". Незадолго до того, 16 февраля 1920 г., Толстой сообщает в Берлин своему старинному приятелю А.С. Ященко и о других, не менее многообещающих парижских издательских начинаниях:

"Здесь создается крупное издание: 6 томов по русской литературе и искусству. Капитал 720 тыс. Я приглашен главным редактором. В течение двух недель - дело должно оформиться, т.е. нам выдадут двухсоттысячный аванс и тогда мы приступаем к первому тому". (31).

Заведующий литературным отделом в единственном пока толстом журнале, главный редактор престижного издательского проекта - поистине, Толстой имел все основания считать себя центральной фигурой русского литературного Парижа. Это произошло потому, что он оказался здесь единственным крупным писателем - Бунину предстояло приехать сюда только в конце февраля 1920 г., а Мережковские оставались в Петербурге до поздней осени 1920 г.

Уже через неделю после приезда в Париж, 22 марта 1920 г., Бунин ревниво записывает в дневнике:

"Толстые здесь очень, очень поправились. Живут отлично, хотя он все время на грани краха. Но они бодры, не унывают. Он пишет роман. Многое очень талантливо, но в нем "горе от ума". Хочется символа, значительности, а это все дело портит. Это все от лукавого. Все хочется лучше всех, сильнее всех, первое место занять"(32).

Понимая, что литературное первенство автоматически переходит к Бунину, Толстой, однако, бодр и полон надежд - вот-вот он изменит ситуацию, сделает рывок, выступит с крупной вещью на современную тему - с романом о революции. "Хождение по мукам" - его главная ставка, и перед самой публикацией в "Грядущей России" для пущей значительности он добавил "символистское" вступление, так раздражившее Бунина.

Однако, печатание романа внезапно застопорилось. Журнал "Грядущая Россия" закрылся после всего двух номеров. По версии, оглашавшейся Толстым, дело было в деньгах; то же относилось к замышлявшейся серии из шести томов. 10 апреля Толстой пишет в Берлин А.Ященко в разочарованном тоне:

"С большим историческим изданием пока заминка из-за общеполитических дел - люди, обещавшие деньги, сами сейчас пока без денег". В том же письме сообщается и о журнале: "Журнал мы будем печатать в Германии, но пока опять все это время была задержка с деньгами…"(33)

Но действительно ли все упиралось в финансовые проблемы?

Пока зависли оба парижских литературных проекта, у Толстого возник встречный план писательского издательства на паях - ведь в Париже уже собралось несколько крупных авторов, ранее связанных с московским Книгоиздательством писателей: Бунин, Куприн, Толстой. Бунин позже вспоминал:

"Толстой однажды явился ко мне утром и сказал: "Едем по буржуям собирать деньги; нам, писакам, надо затеять свое собственное книгоиздательство, русских журналов и газет в Париже достаточно; печататься нам есть где, но этого мало, мы должны еще и издаваться!" И мы взяли такси, навестили нескольких "буржуев", каждому из них излагая цель нашего визита в нескольких словах, каждым были приняты с отменным радушием и в три-четыре часа собрали сто шестьдесят тысяч франков, а что это было тридцать лет тому назад!" (34)

Очевидно, одним из первых они обратились к Цетлину - ведь просить денег у Земгора они отправились уже вместе с ним: Вера Бунина пишет 4 / 17апреля 1920:

"Вчера Мих. Ос. [Цетлин - М. Г.], Толстой и Ян были вечером у Львова <…> Говорили об издательстве. <…> С маленькими деньгами начинать не имеет смысла. В Берлине затевается книгоиздательство, основной капитал 8.000.000 марок. Они хотят приготовить русские книги для будущей России. <…> Ян возражал, говоря, что можно и здесь устроить книгоизд[ательство], т. к. здесь можно собрать хороший букет из современ[ных] писателей. <…> Редакторами намечаются Ян, Толстой и Мих. Ос. "(35)

Но уже через два дня Цетлин передумал. 6/19 апреля Вера записывает:

"Вчера, очень волнуясь, Мих. Ос. сказал Яну, что он окончательно пришел к заключению, что не может принимать участие в книгоиздательстве. <…> М. С. <…> сказала мне, что причина Толстой. Но более подробно она ничего не объяснила. После того мы решили пойти к Толстому на новую квартиру. <…> Ал. Ник. спал, но скоро проснулся. Мы рассказали об отказе М. Ос., он объяснил это тем, что Мих. Ос. испугался того, что слышал о немецком книгоиздательстве". (36)

Итак, дело было не в деньгах. Выходит, что у него уже в начале 1920 г. отнюдь не было полного взаимопонимания с главной движущей силой всех парижских литературных затей - Цетлиными.

Бунин вспоминал впоследствии: "И книгоиздательство мы вскоре основали, и оно было тоже немалым материальным подспорьем не только нам с Толстым" (37). Это правда, хотя не вся - действительно, кооперативное издательство "Русская земля" возникло в том же 1920 г. на полиграфической базе Союза городов, частично оно им же и финансировалось. Возглавил издательский комитет Полнер, как мы помним, руководивший печатью Земгора. Входил в него и Бунин. Однако, самое интересное для нас то, что Толстого в комитет не включили. Некоторым подспорьем ему издательство все же было - два переиздания его книг "Русская земля" выпустила: он был пайщиком, а издательство ставило целью выпуск произведений современных русских писателей в эмиграции, причем пайщиков в первую очередь. Здесь же в конце концов вышел и единственный том серии "Русские писатели" под редакцией Бунина - все, что осталось от первоначального шеститомного проекта.

Вернемся к нашей исходной точке -- весне 1920, внезапному закрытию "Грядущей России". Мы вправе заподозрить, что одной из причин закрытия этого журнала, где Толстой, сравнительно более консервативно и национально ориентированный, мог полновластно делать литературную политику, могло стать то же неодобрение Цетлиных, людей правоэсеровского лагеря, что стояло за отказом включить Толстого в их издательский проект. Очевидно, сыграла роль и позиция Бунина: вспомним, что его сразу же позвали делать "Грядущую Россию", но он отказался, утверждая, что журнал редактируется непрофессионально.

Пришедший в конце того же 1920 года на смену "Грядущей России" журнал "Современные записки" уже полностью контролировался правоэсеровской редакцией и печатался в типографии Земгора, руководимой тем же Полнером (который сразу же стал публиковать там свои воспоминания о Льве Толстом).

Отлучение? Итак, весной 1920 г. Толстой не пришелся по вкусу тем общественным силам, которые стремятся возглавить самые крупные эмигрантские литературные начинания. Он изгнан с редакторских постов, то есть лишен престижного статуса и постоянных, хотя и небольших денег, и отныне зависит только от публикаций. Публиковаться, однако, негде - "Хождение по мукам" повисло в воздухе: публикация романа возобновится только через полгода, в ноябре 1920 г. (уже в "Современных записках"). Остаются только газетные заработки, но и здесь возможности ограничены: вспомним, что свои впечатления Толстой о гражданской войне уже распубликовал в 1919 г., а сейчас внимание публики приковано к замечательным очеркам Бунина (будущие "Окаянные дни") и прекрасно написанным политическим очеркам Куприна (оба в "Общем деле"). Поэтому Толстому в 1920 г. остается публиковаться в "Последних новостях", и печатает он тут рецензии - литературные и даже театральные (в Берлине в 1922 он соберет из этих последних статью "Голубой плащ" и напечатает ее у себя в Литературном приложении к газете "Накануне"). Несколько тогдашних его художественных рецензий -- на выставку Судейкина, на книгу "Расея" Бориса Григорьева -- появилось в по преимуществу художественном парижском журнале "Жар-птица". Одновременно в поисках средств Толстой находит постановщика для своей комедии "Любовь - книга золотая", вышедшей еще в 1919 в Одессе - он дорабатывал ее на увозившем их в эмиграцию пароходе "Кавказ". Комедия появилась в печати в Париже в 1920 г. (38). но поставлена была только весной 1922 г. в экспериментальном театре "Старая голубятня" Франсуа Коппо. Толстой, к тому времени уже переехавший из Парижа в Берлин, на премьере не присутствовал.

Действительно, весной 1920 г. положение семьи пошатнулось. Шитье Натальи Васильевны стало порой единственным источником заработка, Толстой даже выступал чтецом на детских утренниках. В хронике русского зарубежья указывается, что он читал на утреннике детям "Сказку о рыбаке и рыбке"! Зашла речь о самоубийстве. Пасынок Толстого Федор Федорович (Фефа) Волькенштейн, верно и точно запомнивший эмигрантские впечатления, писал: "Тем не менее денег на жизнь не хватало. Отчим ходил мрачный. Не было никаких перспектив выбраться из нищеты. И в припадке отчаяния он даже подумывал о самоубийстве" (39). Таким образом, наш герой из руководителей литературной эмиграции в одночасье был превращен в литературного пролетария: наверно, в этом унижении и лежит источник той мстительной веселости, того карнавального взимания денег и даже вещей якобы в долг, с которыми он расставался с литературным парижским истэблишментом.

Мотивы ревности и обиды звучат и в воспоминаниях Дон Аминадо, в тех местах, где упоминается все та же группа парижских литературных лидеров. В ее руки перешла и газета "Последние новости", где ранее печатался поэт, и он оказался в сходной ситуации с Толстым:

"Первый номер [Последних новостей] вышел 27-го апреля 1920-го года. Просуществовала газета двадцать лет с лишним, первого издателя разорила, первого редактора не прославила, а в истории русской эмиграции сыграла роль огромную и выдающуюся <…>

А ровно через год, после долгих переговоров, колебаний и убеждений, незадачливые любители издательского искусства с огорчённым достоинством удалились под сень струй, и на площадь Палэ-Бурбон приехал П. Н. Милюков (40) со всем своим генеральным штабом.

Осведомительный нейтралитет был немедленно сдан в архив, газета получила определённый облик, а то совсем пустячные обстоятельство, что сразу установленное республиканско-демократическое направление настроениям и вкусам большинства зарубежной массы далеко не соответствовало, нисколько нового редактора не смутило.

Генеральная линия была начертана раз навсегда, и до последнего номера, вышедшего 11 июня 1940-го года, никаких уклонений и ответвлений ни вправо, ни влево, допущено не будет" (41).

Дело в том, что Дон Аминадо имел неосторожность весьма скептически отозваться о либеральной цензуре, устанавливающейся в эмигрантских литературных проектах. Стихотворение Дон Аминадо "Писаная торба", написанное, как видно, еще до окончания гражданской войны, осмеивало навязываемую литературе политическую платформу, уже доказавшую свою полную нежизнеспособность:

Я не могу желать от генералов,
Чтоб каждый раз, в пороховом дыму,
Они республиканских идеалов
Являли прелести. Кому? И почему?

Когда на смерть уходит полк казацкий,
Могу ль хотеть, чтоб каждый, на коне,
Припоминал, что думал Златовратский
О пользе просвещения в стране.

Есть критики: им нужно до зарезу,
Я говорю об этом не смеясь,
Чтоб даже лошадь ржала марсельезу,
В кавалерийскую атаку уносясь.

Да совершится все, что неизбежно,
Не мы творим историю веков.
Но как возвышенно, как пламенно, как нежно
Молюсь я о чуме для дураков! (42)

Об истории, связанной с этим стихотворением, пишет статье современная исследовательница:

"Стихотворение "Писаная торба", опубликованное в "Последних новостях" и вошедшее в "Дым без отечества", послужило причиной (а может быть, только поводом) ссоры с Павлом Николаевичем Милюковым, возглавлявшим "Последние новости". Милюков усмотрел в стихотворении уклонение от "главной линии", из-за чего в последующие три года в "Последних новостях" не было опубликовано ни строчки Дон-Аминадо. Крамольное стихотворение высмеивало последовательную республиканскую идеологию, впрочем, высмеивало вполне невинно <…> Ссора с Милюковым вынудила Дон-Аминадо публиковаться в других изданиях, прежде всего в рижской газете "Сегодня"". (43).

Милюков приехал в Париж в начале 1920 г., и именно тогда и начинается переход парижских литературных начинаний под его эгиду. Толстой и Аминадо оказываются двумя потерпевшими в одном и том же процессе.

Именно на этом фоне они с Дон Аминадо берут передышку - летний отдых в дешевом пансионате. Там, борясь за свою литературную независимость, они задумывают детский журнал и издательство. Журнал вскоре закрылся, издательство, выпустив несколько хороших книг, тоже разорилось. Дон Аминадо пришлось, прикусив язык, вернуться к газетной работе. Толстой вычистил наиболее явные антисемитские намеки, и в таком виде роман был опубликован в "Современных записках". Однако, он продолжает искать случая, который вновь поставил бы его во главе большого литературного проекта, и - ненадолго - случай такой ему предоставляется в Берлине. В берлинском, самом первом книжном издании "Хождения по мукам", им самим контролируемом, он вернул кое-что из выкинутого для "Современных записок", но ему пришлось расставить по-новому гораздо более важные политические акценты. Мечта о независимости провалилась.

Бунин. Итак, теперь стала понятной безобразная сцена толстовского гнева на Полнера, разыгравшаяся на глазах у Бунина в 1921 г.: - ведь это Полнер год назад возглавил придуманную Толстым "Русскую землю" и вытеснил из руководимого им издательского комитета Толстого (а Бунина включил); теперь же этот комитет решает, пригоден ли "Никита Шубин" Толстого для беженских детей, а пока что его не у него не покупает - то есть контролирует даже его мелкие заработки. Именно это возвращение к прошлогодним унижениям и вызвало ссору Толстого с Полнером - а заодно и с защищавшим Полнера Буниным. Вспомним, что Дон Аминадо так и изобразил Полнера - как антагониста Толстого.

Какова роль самого Бунина в этом ниспровержении Толстого? Ведь в своих воспоминаниях Бунин всячески подчеркивает, что в Париже они сдружились, как никогда. Письма Толстого к нему дышат дружелюбием. Однако А. Варламов заметил (я добавила даты и ссылки):

"Дневниковые записи Бунина говорят, впрочем, о несколько раздражительном отношении автора "Третьего Толстого" к его герою:

"16 февраля/1 марта 1922 года. Репетиция "Любовь - книга золотая" Алеши Толстого в театре "Vieux Colombier". Пошлая вещичка, да и стыдно показывать французам нашу страну в таком (главное неправильном) виде"(44)).

"12/25 августа 1921 г. Получил Жар-птицу. Пошлейшая статья Алешки Толстого о Судейкине" (45)).

Наконец и сам Толстой, судя по дневниковым записям К. Чуковского, имел на Бунина зуб:

"А Бунин, - вы подумайте, - когда узнал, что в "Figaro" хотят печатать мое "Хождение по мукам", явился в редакцию "Figaro" и на скверном французском языке стал доказывать, что я не родственник Льва Толстого и что вообще я плохой писатель, на которого в России никто не обращает внимания""(46) (47).

Хотя вряд ли Бунин мог на своем французском что-то "доказывать". Скорее всего, его мнение излагал кто-то другой, а Бунин стоял рядом и кивал.

Рассказ "Никита Шубин" так и не был издан в "Русской земле". В том же 1921 г. он вышел брошюркой в серии "Библиотека "Зеленой палочки"" под новым названием "Необыкновенное приключение" (так на обложке, при том, что на титуле дано "Необыкновенное приключение Никиты Рощина". Роман).

Третьим текстом о Никите впоследствии стал рассказ "Как ни в чем ни бывало" (1925), остросюжетное повествование о путешествии на лодке вокруг Петровского острова двух маленьких петроградских мальчиков, портретно похожих на двух сыновей автора, Никиту и Митю. В свете недавнего возвращения Толстого из эмиграции эта повесть о побеге двух маленьких детей из родительского дома, их необычайных приключениях (48) и возвращении "как ни в чем ни бывало" домой приобретает автоироническое звучание.

Идеология в повести. Итак, Толстой в 1920 г. попадает в немилость у того, что отныне будет тамошним "истэблишментом". "Детство Никиты" -- свидетельство его отступления в детскую литературу и конфликта с литературными "властями предержащими".

В написанных в Париже главах чувствуется некий "апологетический задор" - действительно, перед нами дворянское детство в полном комплекте: барский дом в снегу, книжные шкапы, Пушкин как основной фон; старинные портреты и их легенды, сны, перемешивающиеся с действительностью, для готической подсветки --демонические вороны и коты, ветер, воющий на чердаке; Рождество и магия елки; первые стихи и мечтательная первая любовь к девочке с бантом. Повествование Толстого не только не стесняется своей дворянской принадлежности, но обволакивает эту так недавно исчезнувшую жизнь такой чарующей красотой, что она, описанная как счастливая, вечная, единственно правильная, таковой для читателя и становится.

Кстати говоря, девочка с бантом не зря носит имя сестры Толстого - Лили, в замужестве Елизаветы Николаевны Рахманиновой. В детстве она, как и двое других его братьев, оставалась незнакомой ему. Лиля, жившая потом в Новом Петергофе под Петербургом со своим мужем - офицером, за которого она вышла замуж против воли отца, в конце 1900-х сделала шаг навстречу Толстому: то ли разрыв с отцом, недовольным ее замужеством, сблизил ее с отверженным братом, то ли ей интересен был он как многообещающий автор. В конце 1900-х г. Толстой даже написал цикл стихотворений о далекой сестре. Лиля какое-то время считалась умершей в 1918 г. от тифа на юге России - лишь впоследствии стало известно, что она оказалась в Белграде, поэтому для Толстого 1920 года это имя сестры потерянной и обретенной.

При этом сцена триумфального воцарения елки, которая в это время была в России запрещена; или картина социальной идиллии, когда мужики спасают тонущего барина; или щегольское, как бы на спор с Львом Толстым, описание дворянского выезда, дрожек, лошадей, кучера - все это настойчиво полемично, громко утверждает свою правоту: за самоочевидным большевистским политическим адресом этой полемики проглядывает и менее очевидный частный, эмигрантский, пуританский, направленческий, Толстого и всего, что дорого ему, вообще не одобряющий - как тот же Тихон Полнер.

Структурная неоднородность. Между главами ощутимо пролегает шов. После парижских глав -- кризиса в главе о домике на колесах и катарсиса в главе о заутрене -- повесть теряет темп. Следуют несколько летних глав, прелестных, но не слишком содержательных - о лодке, купанье, лошадке, найденном скворце. И только к концу повести подымается новая волна сюжета: это главы об участии Никиты в "хлебном труде", о засухе, грозящей голодом, о солидарности никитиной семьи с народом перед этой угрозой, и, наконец, о спасительной и животворной буре. Интереснее всего здесь глава "На возу", где усталый Никита, возвращаясь домой на возу с зерном, мечтает о звездоплавании на воздушном корабле, о береге лазурной планеты. Это берлинские настроения. Изжита ностальгическая ретроспектива, и начинается обратное движение: в прошедшем вдруг открывается окно в будущее, как оно видится в 1922 г. автору тогда же писавшейся сменовеховской "Аэлиты".

Мечтатель и рыцарь. Образ Никиты тоже построен апологетически - с одной стороны, это типичный "дворянский мечтатель" наподобие толстовских ранних героев, Аггеев Коровиных: он видит сны, путающиеся с реальностью, любит одиночество, подолгу играет и фантазирует, погружаясь в вымышленный мир путешествий, приключений, охотников, следопытов, индейцев. С другой стороны, это вовсе не мешает Никите быть решительно на стороне "живой жизни": сухие отвлеченности отталкивают его, он сбегает с уроков гулять. Он идеальный рыцарь, с которым легко отождествляется маленький читатель; не "оторван от народа", а предводительствует деревенскими мальчишками и уважаем ими; взволнованно и великодушно дружится с побежденным противником, думая, что бы ему подарить самое дорогое; решительно спасает друга от разъяренного быка; идеально влюбляется в девочку. Правда, завоевать ее ему помогает не только храбрость - тут более всего пригождается его таинственная склонность к фантазированию, то есть творчеству. Эта апология мечтателя в ладу с остальными полемическими акцентами повести.

Сиятельный граф от литературы. Отклик на "Зеленую палочку" в советской печати последовал незамедлительно. "Печать и революция" уже во втором номере за 1921 г. поместила анонимную рецензию на парижский детский журнал, где он объявлялся безнадежно пассеистским и ретроградным предприятием:

"Дон-Аминадо."Зеленая палочка " ("Наши" за границей).

"Le beau pays de France", приласкавшая и приютившая в гостеприимном лоне своем последышей Врангеля и Ко, предоставила свои кабаки и кафе сиятельным графам и князьям, между прочим, и от литературы.

Весь былой "цвет" литературы пестрит среди сотрудников толстых, тонких и даже детских журналов.

Не забыли и о ребенке:

Выпускают журнальчик "Зеленая Палочка".

Кто только не "принимает ближайшего и постоянного участия" в нем?

Тут и Амари, и Бальмонт, и князь Барятинский (49), и почтенный академик Бунин, и вездесущий Василевский(50), и Куприн, и граф Толстой, и Судейкин (51), и Лукомский (52), и Игорь Северянин, и даже для пущего украшения два покойника - Боборыкин и И. Репин(53) (Цитирую изд. 1921 года).

Несмотря на мобилизацию всех дворянских, княжеских и графских сил, журнал худеет с каждым месяцем: это можно проследить даже по тем скудным 3 NN, которые имеются в нашем распоряжении.

На определенный возраст журнал, повидимому, не рассчитывает: по крайней мере сумбурный подбор материала не дает возможности определить предполагавшегося читателя. Просто - "для детей".

Но зато у журнала, кроме заработка для пишущей братии, нажива для издателя и "поддержка" для типографии "Земгора" (Союз Земств и Городов в Париже! sic!) есть и цели воспитательные, какие и надлежит, ясное дело, иметь каждому порядочному педагогическому изданию.

Подбирается материал ловко.

"Приключения Миши Шишмарева"(54) -- бегство из Одессы, когда в город вступил "неприятель", - читай: большевики.

"Крепко помни о России" - постоянная глава в журнале.

Под этим общим подзаголовком мы имеем и высокопатриотический очерк "Москва" и "Старая губерния" и иное в таком же историко-бытовом патриотическом, православном духе.

"Под чужим небом прекрасных, но увы! чужих Парижа, Берлина, Лондона" - сладко мечтается и Лукомскому и Денисову о Москве.

Но кроме весьма подробно перечисленных и любовно описанных церквей и духовные очи мало что останавливает. <…>

Даже стихи и те не обходятся без дворянско-родовых тем. Тут и дед в "родовой усадьбе" "Кут"; и "танцмейстер Франц Петрович, славный маленький горбун, которому развлечение приказал Grossvater дать сейчас"; тут и дворовый Петр, "которого раза три за речку посылали на бугор" посмотреть, не занесена ли дорога для катанья барчат.

Именно "крепко помни о России".

Лучшего совета несчастным ребятам и враг бы не дал!

<…> Единственное, из-за чего не жалеешь, что пробежал эти тоненькие тетрадки, которые отравляют сознание детворы, это - два-три по обыкновению удачных стихотворения Саши Черного и несколько веселых рисунков зверей Реми. <…>

От этого российского Парижа, от всей этой литературы веет ужасающей мерзостью запустения.

И не мудрено: "бывшие люди", прогоревшие спекулянты на власти проходимцы всех мастей, ничего другого естественно дать не могут". (55).

Анонимный, но уверенно себя чувствующий рецензент (это мог быть сотрудничавший в журнале П.С.Коган или, может быть, даже сам редактор "Печати и революции" Вячеслав Полонский (56), ограничивается коллективным шельмованием "сиятельных графов и князей от литературы", а нападает на гораздо более уязвимое, наивно и открыто "помещичье" стихотворение Михаила Струве -- стихотворение "Зима" в №3.

Струве Михаил Александрович (1890-1948) - поэт, литературный критик, племянник Петра Бернгардовича Струве, входил в круг Гумилева, его цитировала Ахматова (57). В эмиграции сотрудничал в "Последних новостях", одно время работал в типографии, где печаталась газета. Конечно, легче было придраться к беззащитному Струве, чем к "Детству Никиты". И все же нам кажется загадочным, что о "Детстве Никиты" в рецензии не говорится ни слова, хотя до присоединения Толстого к сменовеховству остается больше полугода. Не означает ли это, что парижский конфликт Толстого был замечен в Москве и идея кооптации этого обиженного эмиграцией писателя уже кому-то пришла в голову?

Претексты "Детства Никиты". Начинающий Алексей Толстой не был и не считал себя детским писателем, хотя кое-какие его ранние вещи впервые увидели свет в символистских детских журналах. Однако сочный и лаконичный язык, детские и звериные персонажи сочетались в них с не совсем детскими юмором, пикантностью и архаикой. Это были прекрасные "детские сказки для взрослых". В виде детского писателя он впервые предстал в "Детстве Никиты", по мнению многих его шедевре.

Одним из литературных импульсов "Детства Никиты" была повесть его матери Александры Леонтьевны Бостром о своем детстве. Знакомство его с этим сочинением произошло в чрезвычайных и трагических обстоятельствах. Летом 1906 года Александра Леонтьевна внезапно умерла от менингита. Вернувшись на родину незадолго до того после полугода, проведенного в Дрездене, он с особенным волнением должен был читать произведения последнего года ее жизни, как бы загробные материнские послания. Очевидно, те из них, что были ею посланы в журнал "Задушевное слово" еще при жизни, присылались ей домой по мере их выхода в свет, а самые новые, оставшиеся ею непосланными, должен был пристроить приехавший Толстой.

Речь, во-первых, идет о повести, которая печаталась на протяжении второй половины 1906 года (то есть уже после кончины Александры Леонтьевны) в журнале "Задушевное слово" для старшего возраста: Графиня А.Л. Толстая. "Мое детство. Рассказы бабушки". Многие мотивы отсюда использованы потом А.Н. Толстым в "Детстве Никиты", и прежде всего - путешествие детей по старому дому с портретами предков в нежилых холодных комнатах, цветными стеклами и загадочной сумасшедшей старухой, перебирающей что-то в шкатулке; романтическая история с мертвым женихом и таинственные сны о месяце, отозвавшиеся в "Детстве Никиты", где так важна романтика снов и враждебного лунного света. На эти мотивы очевидно накладываются и романтические впечатления самого Толстого, часто посещавшего Коровино - старое, пришедшее в упадок тургеневское гнездо с его разноцветными стеклами, старинной, затейливой мебелью и ореховыми дверьми. Именно там росла Александра Леонтьевна.

С другой стороны, Шкловский тоже писал о материнском претексте повести Толстого:

""Детство Никиты", например, вероятно, содержит в себе много автобиографических черт.

Мать А.Толстого, если я не ошибаюсь, а память у меня хорошая, была детской писательницей, пишущей под псевдонимом "Бромлей"(58). Она печатала в "Роднике" (год забыл - кажется, лет двадцать тому назад) вещь, детально похожую на "Детство Никиты". Повторяются подробности выезда, "лягушачьего адмирала" и фигуры учителя.

Но автобиография служит для писателя только местом, откуда он берет свой материал.

"Детство Никиты" поразительно (оно лучше) не похоже на вещь матери автора" (59).

Шкловский перехвалил свою память: мать Толстого подписывалась не Бромлей, а Бостром, и это был не псевдоним, а фамилия мужа, и печаталась она не в "Роднике", а в "Задушевном слове". Но все же он точно отметил сходство между ее произведениями и книгой Толстого. На наш взгляд, Шкловский нашел связь "Детства Никиты" не с повестью, а с серией ее рассказиков о маленьком мальчике, которые шли в том же 1906 г. в "Задушевном слове", только для младшего возраста: "Ортина лошадка", "День проказника", "Василий Иванович" - про кота, запечатленного в "Детстве Никиты", и т.д.

Александра Леонтьевна, не слишком преуспевшая, но довольно много печатавшаяся писательница народнического толка, кажется, только в детских своих вещах оттолкнулась от "направления" и заговорила свободным и изящным языком. Толстой выше всего ценил ее детские вещи. Наверняка в них содержалось побуждение ему продолжить их на свой лад.

Ключевым для "Детства Никиты" материнским текстом был ее рассказ "У камина", помещенный в "Самарской газете" в канун 1900 г. - в праздничном рождественском номере 25 декабря 1899 г. Рассказ был написан срочно, по заказу газеты, которой потребовался святочный рассказ. В письме мужу Александра Леонтьевна сообщала, что "рассказ Леле (уменьшительное от Алексей, бывшее в ходу у Бостромов -Е.Т.) очень понравился". Ср.:

"В нем есть все непременные атрибуты, при помощи которых изготовлялись такого рода сочинения, -- зимний вечер, комната, фантастично освещенная пламенем камина, и бабушка, которая, задумчиво глядя на огонь, рассказывает внучке "жуткую и правдивую" историю…Это история о двух людях, что изображены на фамильных портретах, виднеющихся через отворенную дверь в полутемной анфиладе соседних комнат. Один - "суровый старик с острым носом и ястребиными , пронзительными глазами". На другом портрете изображена "молодая женщина лет 25… в руке она держит розу, но эта роза совсем не идет к гордой ее позе вполуоборот к зрителю, к надменной ее улыбке и к большим, веселым, вызывающим глазам. Пламя скользит по ее белому платью, голым плечам, играет на ее лице. Мне кажется, что портрет оживает, что гордая веселая красавица улыбается загадочно и надменно…"

Старик и гордая красавица, "оживающие на портретах", загубили друг друга…" (60).

Это воспоминание о семейной легенде, претворенное в материнском рассказе, наиболее насыщено смыслами, концентрировано, густо, весомо - кажется, именно поэтому здесь, вокруг этих портретов, находится смысловой центр и "Детства Никиты" -- по крайней мере, парижских глав.

О мистических последствиях, какие имела для него смерть матери, Толстой писал в эссе "Непостижимое" (1913):

"Со дня кончины матери я постоянно чувствовал ее присутствие. И чем более усложнялась моя жизнь, чем интенсивнее я жил духовной жизнью, тем легче чувствовал себя. Тогда же я начал писать.

Страстным желанием моей матери было, чтоб я сделался писателем. Но почти никогда при ее жизни я не думал об этом. Но со дня кончины матери я живу, подчиняясь неведомой мне воле, которая привела меня к моей теперешней жизни. Я никогда не был религиозен, но с того времени начался рост религиозного мистического сознания, завершившегося утверждением бытия не эмпирического. Все, что я рассказал вам, есть самое значительное, неизгладимое в моей жизни, но я никогда об этом не писал и не буду писать. (61).

Автопретексты. Толстой никогда не писал о том, до какой степени все его детство было насыщено писательством. В "Краткой автобиографии" он вспомнил лишь об одном неудачном опыте - рассказе "Приключения Степки", написанном в десятилетнем возрасте, после которого "матушка больше не принуждала его к творчеству" -- но выясняется, что этих опытов было немало (62).

Впервые к своим детским впечатлениям взрослый Толстой обратился где-то около 1902 г. - он предполагал участвовать в журнале "Юный читатель": рассказ без названия ("[Я лежу в траве]") остался в архиве писателя. Матери Толстой писал, что пробует писать воспоминания. Перед нами сцены, написанные в первом лице, объективирующие значимые психические вехи. В начале рассказа лежащему в траве ребенку дом кажется замком, мать - царевной, это заколдованное царство, где никто не может пошевелиться, и ребенок чувствует острую жалость к взрослым: очевидно, первое ощущение своей отдельности и предчувствие большей свободы, незапрограммированности ребенка по сравнению со взрослыми, привязанными к своему месту и судьбе. Следует страшная сцена разделки только что зарезанного борова: ребенок убежал, чтоб не видеть, как режут, но странное любопытство влечет его к туше: первый опыт смерти. Затем описан ужин с работниками, который приятнее ребенку, чем домашняя трапеза: первый опыт измены. Остальные эпизоды менее психологичны: обучение верховой езде, полевые работы, снеговая крепость, воющий на чердаке ветер. Мы видим, что уже тогда кристаллизовались темы и мотивы будущих глав "Детства Никиты". Рассказ подвергся правке дяди Толстого Н.Шишкова, на тексте сохранились его указания (63). Приведенная в нем сказка матери о мальчике, которого лягушка позвала жить в пруд, и он туда прыгнул и сам превратился в лягушку, наверно, отразилась в "Золотом ключике". (Впрочем, вечное сидение маленького Алеши в реке или у реки само подсказывало подобные сюжеты; впоследствии один из частично автобиографических героев Толстого получит за свою привязанность к речке кличку "Кулик").

После этой не слишком удачной попытки сына Александра Леонтьевна сама обратилась к сюжетам, связанным с его детством (Оклянский считал, что она соперничала с ним, желая спровоцировать его на творчество (64). Следующее обращение Толстого к детским впечатлениям произошло уже в Париже, где он прожил с конца 1907 по осень 1908 с женой-художницей, она там училась, а Толстой, начинающий поэт, работал над стихами из будущей книги "За синими реками". Сохранилось неопубликованное стихотворение из рукописной тетради "Голубое вино", которую Толстой дописывал в Париже:

"Лунный путь" (№39) описывает волшебный интерьер, который потом появится в "Детстве Никиты":

Лунные залы таинственно спали
Ровно квадраты пакета сверкали
Синим огнем.
[...]
Тускло горит позолота багета
Жутки протяжные скрипы паркета,
Облики сов. (65).

В начале 1908 г. он пережил какой-то кризис. Результатом этого потрясения стали несколько верлибров. Похоже, что эти тексты - плод бессонной ночи с какими-то психическими явлениями, вызванными кризисом (Толстая 2008), например:

На подпорке, как телеграфный столб
Желтая скарлатина
Прыгает
Кружится без головы
Клубком свернула одеяло
Давит
Лимонадчику хочется
Из синего кувшина
Явилась с проволоками
Опутала и покалывает
Мягко и жарко…
Мама положила руку на голову
Рука с бородавочками
У мамы лицо растет
Растет
Улыбается (66)

Эти найденные в памяти "миги", чем-то важные этапы истории души пригодятся ему в "Детстве Никиты". Будет развит образ улыбающейся матери, "чорт" (№3) обратится в подозрительно воющий ветер; ласточка, которую приносят в дом дети, но которая все-таки погибает (№ 4), станет прототипом более удачливого Желтухина.

Толстой продолжал прозаические эксперименты, ничего пока не публикуя: свобода просодии, нащупанная им в верлибрах, сказалась в его дебютных стихах, имевших успех. В 1909 г. он выступил и с прозой о дворянстве Заволжья и начал писать прозаические сказочки, где звери и дети думают народными мыслями и говорят народным языком - простым и вечным и одновременно актуальным. В "Детстве Никиты" Толстой довел до совершенства свое ясновидение, поистине постиг душу зверей и птиц - скворца Желтухина (67), меринка Клопика (68), кота Василия Васильевича (69), ежика Ахилки (70).

Мотивы сказок начала 1910 гг. попадают и в "Детство Никиты", включая сюда страшные, тяжелые, символические сны, которым, казалось бы, не место в книжках для маленьких детей. Обретают новую жизнь некоторые образы. Так, троица братьев - Лешка, Фомка и Нил из сказки "Порточки" (у них одни порточки на троих) переносятся в "Детство Никиты": тут их зовут Семка, Ленька и Артамошка-меньшой, и отец не велит им из дому выходить - валенки трепать. Есть и Нил - хоть он и не брат им, зато бьется бок о бок с ними в той же битве. Та же троица в "Петре Первом" превращается в братиков маленькой Саньки Бровкиной: это Яшка, Гаврилка и Артамошка, выбегающие за нуждой в одних рубашках до пупка и босые: ни порточек, ни валенок. Как рассказано в "зернистых" воспоминаниях Бунина "Третий Толстой", в Париже он кому-то продавал несуществующее имение, а когда его спросили, где оно находится, "вспомнил комедию "Каширская старина" (71) и быстро говорю в Каширском уезде, при деревне Порточки…"(72).

Толстой впервые воссоздает картины детства в глухой заволжской деревне в рассказе "Логутка" (1912). Рассказ с таким названием имелся и у А.Л.Бостром: в нем отражены страшные впечатления голодного 1892 г., когда они с маленьким сыном впервые оказались в Сосновке и холодали и голодали вместе с крестьянами: толстовский "Логутка" полемичен по отношению к материнскому тенденциозному тексту. Затем автобиографические мотивы попадают в рассказ "Кулик", включенный в роман о литературном Петербурге "Егор Абозов" (1915). Толстой этот роман так и не окончил, опубликовал только несколько отрывков в газетах. Текст этот внутри сюжета играет роль визитной карточки героя - молодого писателя "от земли", который, как кур во щи, попадает в столичные литературные круги. Многие детали оттуда перешли в "Детство Никиты": купание в реке Чагре до тех пор, пока в волосах не заведутся водяные блохи, катание на ледянке по сугробам и т.д.

Однако это рассказ не о дворянском, а о крестьянском мальчике и его бедах. Ничто из этих бед, казалось бы, не может относиться к личному опыту писателя, с одним знаменательным исключением: та сцена, где обжигающими душу красками рисуются унижения, претерпеваемые героем-переростком в гимназии, когда мальчики глумятся над его происхождением, могла запечатлеть реальные травмы его собственного, отнюдь не идилличного, отрочества.

То, что не вошло в "Детство Никиты". Маленький Толстой в три года мог написать несколько слов, в семь - целое письмо, и рано привык читать. В 8 лет, в 1891 году, он несколько месяцев успешно ходил в частную школу в Самаре, затем семья ненадолго переехала в Саратов, там тоже была частная школа. Однако отчим запутался в долгах, оказался на грани разорения и вынужден было зимой 1892 переселить семью в имение Сосновку в 70 верстах от Самары, где учиться мальчику было негде. Это был голодный год, и мать с сыном холодали и голодали, пока отчим в городе выпутывался из кризиса. Первые годы с сыном занималась сама мать, иногда, в ее отсутствие, занятия вел отчим, однако Толстой учился плохо; в 1894-95 был нанят учитель из семинаристов, но и он не привил своему ученику навыков интеллектуального труда. Мать зато научила сына пониманию литературы, вкусу к слову: она поощряла его первые литературные опыты. Но математика и иностранные языки ему так и не давались. Толстого с самого начала готовили не к гимназии, а к реальному училищу - такой выбор диктовала не только сельскохозяйственный труд, в который была погружена семья, но и "прогрессивные" убеждения родителей, считавших гимназическую программу оторванной от жизни. Слабые успехи сына были главной заботой родителей, все время и все средства было поставлено на карту ученья. В 1896 г., когда Толстому было уже 13 лет, стало ясно, что учителя надо менять, и с ним начал заниматься по программе второго класса реального училища юноша-реалист. Осенью 1896 г. он не сдавал экзамены, задержался в деревне из-за полевых работ - его некем было заменить, - и еще год продолжал учиться дома с новым учителем, скучающим ссыльным. Но и в сентябре следующего, 1897 г., экзамена в Самарское реальное училище он не выдержал.

Одако неуспешность и необходимость участвовать в трудовой жизни была не единственной причиной того, что Толстой до 14 лет учился дома. В сословном государстве, которым была Россия, для того, чтобы поступить в казенное учебное заведение, кроме метрики, требовалось удостоверение о сословной принадлежности. Для этого дворянское депутатское собрание Самарской губернии должно было приписать мальчика к роду Толстых. В спорных случаях для этого требовались голоса более двух третей депутатов. В 1897 г. за положительное решение проголосовало большинство, но менее двух третей, и вопрос был отложен. Однако собрание выдало матери временную справку, что хлопоты о получении сословного звания начаты и ведутся. С этой справкой мальчика после провала на экзаменах в Самаре взяли в менее требовательное Сызранское реальное училище, в третий класс, и четырнадцатилетний Толстой вместе с матерью с осени 1897 переехал в Сызрань, где проучился год. Александра Леонтьевна, чтобы быть рядом с сыном в этот критический период, прожила этот год в разлуке с мужем. В этой школе, очень хорошей, с домашней постоянной поддержкой матери Толстой, наконец, научился систематической работе. В 1898 он перевелся в четвертый класс Самарского реального училища, Сосновка вскоре была ликвидирована, и куплен дом в Самаре. Но только после смерти в 1900 г. отца-графа, неизменно препятствовавшего легализации сына, Толстой, наконец, был приписан к роду отца, получил титул и долю наследства, которая дала ему возможность продолжить образование в столичном Технологическом институте (73).

Ребенку тайну его происхождения сообщать не торопились, ждали, пока он нравственно окрепнет. Тем не менее в 14 лет он ее узнал, и вся эта ситуация не могла не принести ему массу страданий и унижений: но затянувшаяся изоляция дала ему уникальную возможность избегнуть школьной ломки и вырасти в атмосфере нежной любви родителей к нему и друг к другу и их неусыпной заботы о его развитии. Домашнее образование, в котором, несмотря на все его недостатки, главным была литература и которое поощряло сочинительство, подспудно сыграло свою роль, когда Толстой резко свернул с намеченного курса - решил отказаться от карьеры инженера и заняться искусством.

В "Детстве Никиты" спрессованы впечатления всех пяти лет в Сосновке и приписаны ребенку 9 -10 лет, в то время как Толстой снежную крепость строил в 10 лет, с учителем Словохотовым занимался в 11-12 лет, а на уборке хлеба работал в 13 лет. Интересно то, как выбирались эпизоды. Утрированно-архаичное снеговое побоище с "кончанскими" мальчишками вошло в повесть - а, например, более поздние впечатления о более высоком уровне общения с деревенскими детьми, когда в доме была устроена для них библиотека, а Алеша выдавал и записывал книги, Толстому не понадобились - можно только гадать, почему в 1920 г. ему не хотелось вспоминать о народолюбии a la Ясная Поляна. Не понадобились и конфликты с родителями, часто недовольными его ленью или вдруг возникшим духом противоречия - о них мы узнаем из их переписки: ничего подобного гаршинскому "Детству Темы" с его страшным сюжетом о том, как семья и школа уродуют психику ребенка, в повесть пропущено не было.

Единственный раз в ней в мир ребенка вторгается темное начало, - это происходит ранней весной, половодью рек соответствует половое безумие скота, рев быков и крик грачей. Темное, нечистое чувство мучит взрослеющего Никиту; но, как бы наперекор Чехову ("Володя") и Леониду Андрееву, Толстой уберегает своего Никиту от трагической развязки: недовольный собой, он обращается к Богу и с поддержкой свыше преодолевает кризис. Виктор Шкловский вспоминал, что Горький в 1921 г. в Петрограде особенно хвалил эту главу, "Домик на колесах" (74)

Автоконтексты. "Детство Никиты" связано с другими вещами Толстого начала 1920-х гг.: тут предсказываются отдельные мотивы повести 1922 "Аэлита". Героиня, имя которой якобы означает "свет звезды", прямо "зарождается" из звездной темы в конце "Повести о многих превосходных вещах": это глава "На возу" ("Воз" - это и одно из старинных названий Большой Медведицы). Никита лежит ночью на возу и смотрит в небо. ""Все это, все - мое, - думал Никита, - когда-нибудь сяду на воздушный корабль и улечу..." И он стал представлять себе черное, пустынное небо и приближающийся лазурный, в серебристом свету, берег звезды..." (вариант первого книжного, берлинского издания 1922 г. - вариант ПСС несколько изменен и расширен (75)).

Имя лошади "Вевит", которое Никита вырезает на стенке своей снежной пещеры вначале повести -- очевидно, детская заумь - попадает в "Как ни в чем ни бывало", где Митя, "малыш и карапуз", говорит с игрушками на собственном тайном языке: "Это вовсе не значило, что он не умел говорить. Он разговаривал очень, очень хорошо. Но только деревянную лошадь называл "вевит", собаку - "авава", а плюшевого медведя - "патапум". Так Митя лучше понимал, и лошадь, собака, медведь, пауки лучше понимали" (76). Этот пример оказался востребован современными сетевыми авторами, пишущими об эзотерических языках.

День рождения Никиты, почти полностью, с мотивом переодевания в новую рубашку - то есть обновления -- будет перенесен в третью часть "Хождения по мукам" в качестве детского воспоминания Вадима Рощина. Там чистый детский образ послужит контрастом к тому, во что превратила Рощина гражданская война.

Кое-что в "Детстве Никиты" предвосхищает и мотивы "Золотого ключика". Голубой бант на платье девочки Лили и второй голубой бант в виде бабочки в волосах: девочка с голубыми волосами, с бабочками в ролях прислужниц? Девочка, конечно, немножко кукла: "Никите показалось, что это не настоящая девочка, до того хорошенькая". Когда Лилю вносят на руках в дом Никиты, она крепко спит, утомившись в дороге. Это напоминает первое появление "девочки с голубыми волосами" (она же фея, или волшебница) в сказке Коллоди о Пиноккио: у нее глаза тоже закрыты, там это мотивировано тем, что она "мертва". Вспомним, что в "Золотом ключике", в первой встрече Буратино, преследуемого разбойниками, с Мальвиной, та тоже не может проснуться и открыть глаз, и это дает возможность антагонистам расправиться с героем.

Мне еще в 1997 г. удалось показать, что Толстой, безотносительно к его раннему чтению "Пиноккио", наверняка читал эту книгу повторно в 1906 году. Ведь главы из нее шли в обеих сериях "Задушевного слова" буквально вперемешку, на соседних страницах, в серии для младших -- с рассказами, а в серии для старших -- с повестью покойной матери!(77)

Интертексты. Описывая хутор за Волгой, киргизскую степь, ковыли, разливы рек, Толстой казалось бы, должен вспомнить об аксаковском прецеденте. Однако Багров-внук менее всего отражен в повести, зато то и дело проглядывает "Детство" и "Отрочество" Льва Толстого. Никите ставят в пример характер Пипина Короткого, а Николеньке не везет с Людовиком Святым. Учебные занятия Никиты начинаются с несделанного немецкого перевода, а в "Детстве" Николенька поливает слезами книжку с немецкими диалогами. Первая любовь Николеньки к Катеньке и первые прикосновения и поцелуи под яблоней прототипичны для всех последующих обращений к этой теме. Этой райской обстановке соответствует в "Детстве Никиты" волшебный лес (см. ниже).

В "Детстве" Льва Толстого появляется и коробочка с золотыми деталями - прототип коробочки, которую клеит Лиля. Гувернер-дядька мальчиков Иртеньевых немец Карл Иваныч замечательно клеит и дарит бабушке Николеньки коробочку: он

"переложил коробочку из правой руки в левую, вручил ее имениннице и отошел несколько шагов, чтобы дать место Володе. Бабушка, казалось, была в восхищении от коробочки, оклеенной золотыми каемками, и самой ласковой улыбкой выразила свою благодарность. Заметно, однако, было, что она не знала, куда поставить эту коробочку, и, должно быть, поэтому предложила папа посмотреть, как удивительно искусно она сделана.

Удовлетворив своему любопытству, папа передал ее протопопу, которому вещица эта, казалось, чрезвычайно понравилась: он покачивал головой и с любопытством посматривал то на коробочку, то на мастера, который мог сделать такую прекрасную штуку". (78)

В эпизоде с разглядыванием картинок из "Нивы" описывается художник Ганс Вурст (по-немецки обе части этого имени пишутся вместе, оно означает "Петрушка", "шут гороховый") и его творенье. Немудрено, что, как пишет покойная А.Крюкова в комментарии в составленном ею Собрании сочинений в 10 томах, "картина на описанный Толстым сюжет в журнале не появлялась; не удалось найти в нем и художника Ганса Вурста" - однако похожие сюжеты "Нивы" поздних восьмидесятых исследовательница собрала (79). Отразившаяся тут невинная ксенофобия младшего Толстого также питается примером Толстого старшего, у которого в "Анне Карениной" политэконом Кознышев полемизирует с немецкими авторитетами Вурстом и Краутом. Немец-перец-колбаса (Вурст), кислая капуста (Краут).

Несомненно, Лев Толстой ответственен и за сцены половодья в "Детстве Никиты", символизирующие подъем полового инстинкта. Их прототип, по всей вероятности, сцены половодья в романе "Воскресение"

Пушкинская традиция подключается в эпизоде с картой: Петруша Гринев приделывает мочальный хвост к мысу Доброй Надежды, а Никита, рисуя карту, направляет Амазонку вниз, на юг, к Огненной Земле. Это в обоих случаях переполняет чашу терпенья: Петруша расстается с не обременявшим его ученьем гувернером и вскоре "пускай его послужит" в Богом забытой Белогорской крепости, а Никите, если так пойдет, предстоит карьера телеграфиста на ближайшей к Сосновке железнодорожной станции Безенчук (где сосновцы отправляли и забирали почту). Самарская дыра совсем неподалеку от Оренбургской.

Очаровательно перевирая пушкинского "Рыцаря бедного" ("Жил на свете рыцарь бедный, /Молчаливый и простой,/ С виду сумрачный и бледный,/ Духом смелый и прямой"), матушка Никиты обращается к скворцу Желтухину: "Здравствуй, здравствуй, птицын серый, энергичный и живой": "птицын" идеально ложится на "рыцарь", отождествление поддержано отвагой маленького птенчика Желтухина (эту реминисценцию независимо друг от друга услышали Павел Дмитриев и Аркадий Блюмбаум).

В отцовском кабинете "голова Пушкина между шкапами" (так в ПСС) почти шифрует пушкинский псевдоним "нкшп". А где же Лев Толстой? Не к нему ли отсылает львиная морда на загадочной вазочке? В раннем варианте вазочка оказывается украшенной и виноградными листьями, этот зверино-растительный орнамент скорее отсылает к дионисийской, природной теме. А вот и Тургенев: портрет дамы в амазонке и с хлыстиком: "Первая любовь"? И действительно, погубившая, только не отца героя, как у Тургенева, а прадедушку. И сам этот прадедушка со своими масонскими манускриптами, в один прекрасный день пропавший и только через пять лет приславший письмо из Сибири: "Искал покоя в мудрости, нашел забвение среди природы" - ни дать ни взять старец Федор Кузьмич.

Учитель, бывший семинарист Аркадий Иваныч, вводит более демократичную литературную традицию, Максима Горького: его невеста, неаппетитно названная Васса Ниловна, учительница, "прикована к постели больной матери". Ср. "Васса Железнова" (1910) и "Мать" (1906), откуда отчество Ниловна.

Голубая жизнь. Символические мотивы сообщают повести глубину и долговечность. В символическом значении, как знак романтической темы, употребляется здесь голубой цвет: голубые квадраты лунного света лежат на полу, голубоватым светом освещен сугроб, в котором спрятался Никита, голубой вечереющий свет проникает в кабинет, где сидят влюбленные дети. Особое, волшебное, волнующее значение голубых и синих оттенков, укорененное в романтической традиции, воспринятое символистами и Хлебниковым, воплощенное в поэтике группы "Голубая роза", будет часто встречаться в русской литературе в начале 1920-х годов - в 1922 г. его берет на вооружение даже Горький и поэты "Кузницы".

Лес. К тем же сквозным романтическим темам принадлежит и эмоционально насыщенный символический мотив "зачарованного царства" - волшебного леса из стихотворения Никиты, многократно поддержанный волшебными морозными узорами листьев на окнах и воображаемыми пейзажами чащ и прерий, навеянными чтением Фенимора Купера. Это и архетипический заколдованный лес, соответствующий чарам и опасностям пола, то есть природы в человеке, из старых европейских сказок, "Сна в летнюю ночь", а также "Леса" Островского, "Обрыва" Гончарова и чеховского "Лешего" -- вплоть до набоковской "Лолиты". Конечно, этот символ как нельзя более на месте в книге о первой любви.

Никитино стихотворение о лесе настоящее - оно написано было в детстве Натальей Крандиевской (80).

Часы. Сам сюжет "Повести о многих превосходных вещах", сюжетный стержень, обозначающийся в эпизоде с Лилей, связанный со сном Никиты и блужданиями детей по старому дому, не так прост. Сложная смесь чар старого дома и оккультных снов закручивается вокруг старинных часов с маятником, который в Никитином сне грозит остановить сатанинский черный кот. Мотив часов несомненно осложнен символическими обертонами. Конечно, здесь часы - это родовое время, время старого дома - России, а угроза, воспринятая мальчиком во сне, - это предчувствие конца "старого времени", охраняемого предками в золотых рамах. Тема часового механизма в новой русской литературе после "Петербурга" Белого не может не соотноситься с узловой мифологемой этого романа - часового механизма как оператора конца времен.

Но на толстовских старинных часах стоит вазочка, куда внутренний голос подсказывает заглянуть Никите. Во сне предки с портретов ревниво защищают секрет. Никита рассказывает сон Лиле, она побуждает его заглянуть в вазочку, дети, дрожа от страха, блуждают по нетопленым комнатам старого дома, освещенным лишь елочным фонариком с цветными стеклами (цветные стекла - память о материнской повести).

Колечко. Несмотря на спугнувшее детей нападение кота, - того самого, который во сне был враждебен, - Никита успевает достать из вазочки колечко с синим, все того же цвета, камушком, которое дарит Лиле.

Этот эпизод в "Зеленой палочке" значительно отличался от последующих версий (он приводится в комментарии к т.3 Собрания сочинений в 10 тт., М. 1958). Ранняя версия связывала колечко, даму в амазонке и Лилю: Ср.:

"Дети вошли. На них с изразцов камина глядела, улыбаясь, дама в черной амазонке, на лицо ее падал лунный свет. Никита вгляделся, обернулся к Лиле и только сейчас понял, что у дамы в амазонке и у Лили одно и то же лицо. И немудрено - дама приходилась двоюродной прабабкой девочке". (81).

Немного иначе выглядела реакция Лили на колечко: тут же Никита дарил Лиле свои стихи, -- впоследствии эта сцена стала отдельным эпизодом.

"Дети выбежали в прихожую, сели на сундук, на волчий мех и, запыхавшись и дыша, смотрели друг на друга. У Лили горели щеки.

-- Ну, -- сказала она.

Никита разжал пыльные пальцы. На ладони его засветилось синим камушком золотое, тоненькое колечко. Лиля молча всплеснула руками.

-- Какое колечко! Слушайте, это наверное волшебное колечко. Что же мы с ним будем делать?

Никита взял ее руку и надел колечко на палец. Лиля слабым голоском сказала было: "Нет, почему же мне, оно так же и ваше". Но когда колечко было надето, она обхватила Никиту руками за шею и поцеловала.

-- Никита, вы лучше всех на свете.

-- Лиля, вот что, -- проговорил Никита, собрав все присутствие духа, -- я вам посвятил одни стихи, про лес. Он вытащил из кармана бумажку со стихами и подал Лиле. Стихи были прочтены ею, потом им, вслух. Лиля с глубоким уважением и восторгом глядела на Никиту. Он сказал, что завтра же начнет писать целую книгу стихов и посвятит их Лиле"(82).

Окончательная отделка сильно улучшила этот эпизод. За ним в ранней версии следовала сцена, впоследствии снятая: разговор о колечке с матерью Никиты, подтверждавшей его связь с дамой с портрета.

"Матушка, увидав за ужином колечко и узнав, как оно было найдено, изумилась:

--Да, колечко очень старинное, оно пролежало там в часах много десятков лет. А вы знаете, Анна Аполлосовна, кому, я думаю, оно могло принадлежать? Уверена, что это колечко той женщины, из-за которой сошел с ума прадедушка Африкан Африканович. Ну, конечно. Вот и год нацарапан.

Лиля и Никита переглянулись" (83).

Толстой снял эту слишком лобовую связку современного сюжета с историческим фоном - семейной легендой, и правильно сделал. Ведь иначе получалось, что губительная дама из прошлого послала свое колечко Никите и Лиле, то есть передала его как эстафету -- очевидно, неурядиц и бед. В окончательной версии колечко вырвано детьми из лап прошлого против воли предков. Оно стало чисто символическим: любовь как вызов "часам", то есть времени - не зря к этому родовому секрету ревновали умершие предки с портретов.

Коробочка. В ответ Никита получает от Лили коробочку. Здесь это коробочка с ничем, в каком-то смысле - тайна в чистом виде: "Это коробочка для кукольных перчаток, - говорит Никите строгая Лиля. - Вы мальчик, вы этого не поймете". Но эта коробочка не только скрывает герметическую тайну женственности и любви. Она склеена из синей бумаги с золотой звездой на крышке: сакральные цвета "софийности" - "вечной женственности" совмещены с эмблемой Рождества.

Понятно, что в текстах начала 20-х годов "звезда" кодирует не просто Рождество, но космическое Рождество, начало нового века/мира (т. е. эона). Тогда часы и коробочка вместе означают конец и начало, апокалипсис, конец времени и надежду на спасение и защиту в новом и неведомом мире. Защиту, конечно, в любви - вспомним, что повесть писалась параллельно с романом "Хождение по мукам", где именно любовь противостоит смрадным вихрям войн и революций.

Звезда. Звезд же в "Детстве Никиты" преизбыток. Звезда рождественская, "голубовато затеплившаяся". Звезда пасхальная. Звезды августовские из главы "На возу". И даже кобыла Звезда. Золотая звезда на крышке елочной коробочки. Звезды в "Детстве Никиты" все добрые, привычные, как "робкая звезда", которую ищет герой рассказа "Гедали" Бабеля. Всем понятен и страшен их противовес - жестокая железная, красная, пятиугольная, люциферовская звезда нового режима, восходящая железная планета, с которою сравнивается приближающийся поезд в "Воздушных путях" Пастернака, "железная звезда", которой руководится герой стихотворения Кузмина "Энеи", угрожающая звезда Наталии Крандиевской: "Горит звезда железная/ Пятиугольной бездною/ Разверстою пустыней" (84).

Традиционной, понятной, рождественской золотой звезде на синем фоне, пожалуй, будет противопоставлена молния на занавесе "чудного" театра Буратино. Это блоковская "молния искусства", молния, скрывающая новость, отличную от новости Рождества, апокалиптический символ нового века и новой жизни, общепонятный для искусства революции.

Музыкальный ящичек. В середине "Повести о многих превосходных вещах" есть еще один эпизод, где присутствуют и коробка, и пружина. Внутри Никиты звучит внутренняя музыка, и он думает о том, что внутри его -- музыкальный ящик. Это музыка, порожденная любовью, из нее рождаются первые никитины стихи - эрос и есть родник искусства:

"Никита остановился и снова, как во все дни, почувствовал счастье. Оно было так велико, что казалось, будто где-то внутри у него вертится, играет, нежно и весело, музыкальный ящичек. Никита пошел в кабинет, сел на диван, на то место, где позавчера сидела Лиля, и, прищурившись, глядел на расписанные морозом стекла. Нежные и причудливые узоры эти были как из зачарованного царства, - оттуда, где играл неслышно волшебный ящик. Это были ветви, листья, деревья, какие-то странные фигуры зверей и людей. Глядя на узоры, Никита почувствовал, как слова какие-то сами собой складываются, поют, и от этого, от этих удивительных слов и пения, волосам у него стало щекотно на макушке" (85).

Существует текст, по времени посредующий между "Детством Никиты" и "Золотым ключиком", где "музыкальный ящичек" прямо отождествляется с "эротическим объектом": это начало "Петра", сцена околдовывания юного царя кукуйскими немцами. Шкатулка и девушка поют и танцуют, но юному Петру нельзя узнать, почему - иначе они перестанут петь и танцевать. Бездонно-синие глаза Анхен в сочетании с действием музыкального ящика старого Монса складываются в образ дивной и прелестной игрушечно-уютной золотой страны, залитой закатным солнцем - трагически контрастирующей с реальностью вороньей, палаческой России. Тут потерянный рай искусства прямо уравнивается с эросом.

Этот музыкальный ящик - удивительный символ "дара" - потом превращается в заводной театр Буратино, то есть как бы разросшуюся шарманку вроде все еще живых в Европе уличных механических "театров" с движущимися фигурками и большим репертуаром мелодий: к "ящичку" и подбирается "ключик".

Тема "музыкального ящика" воскрешает одну из значимых реалий литературного Петербурга десятых годов, связанную со счастливым временем первоначальных литературных и театральных успехов автора. Музыкальный ящик запомнила и Анна Ахматова, в "Поэме без героя" развившая его семантику в ином направлении - ящик как примета времени (86). Скорее всего, Толстой вспомнил прототипический "музыкальный ящик" О.А. Глебовой-Судейкиной, ранее принадлежавший С. Судейкину, о котором он не мог не знать, ведь он сдружился с Судейкиными в 1910 г., тогда же посвятил Судейкину рассказ "Катенька" - в духе увлекавшей тогда "аполлоновцев" стилизации под 1830-1840-е гг. - и портретно изобразил его в фигуре художника Белокопытова в "Егоре Абозове".

Сюда же, к коробочкам, ящичкам, заводным игрушкам, куклам, деревянным лошадкам, которые собравшись вместе, как бы беззвучно кивают в сторону Петербурга толстовской юности и его волшебных театральных и игрушечно-кукольных затей, от "Щелкунчика" до "Петрушки" - я бы отнесла и игрушечный замок, о котором вспоминает старшее поколение в "Детстве Никиты". Два лебедя, запряженные в золотую лодочку, в рассказе о таких старинных клеенных из картона замках с башнями и озером из осколка зеркала, напоминают кому о солдатике и танцовщице Андерсена, а кому - и о Байрейте, где на лебеде выезжает Тангейзер. Несомненно, и за этим образом сквозит один из основных сюжетов романтизма и наследующего ему символизма - сюжет об оживающей кукле.

О том, чем была для эмигранта Толстого память о только что отошедшей художественной эпохе, которой он был частью, красноречиво сказано в его статье о гастролях в Париже театра Балиева "Летучая мышь" в "Последних новостях" 5 декабря 1920 г.:

"Этот зверек вылетел из самых недр русского искусства и сюда в Париж принес на крыльях ту радужную пыль, о которой мы с тоской вспоминаем в изгнании, чудесную пыль искусства, пыль московских кулис" (87).

Этой радужной пыли русского искусства, восхищающего и животворящего Запад (о чем говорится дальше в статье Толстого), соответствует тема солнечной пыли, космической пыли, которые представляют собой споры жизни, носящиеся по космосу, оплодотворяющие мертвые пространства, -- которая через год станет ключевой в "Аэлите".

Дары и другие интересные вещи. В "Детстве Никиты" вообще целые горы ящичков, таинственных коробочек и таинственных вазочек, а также и другие вместилищ. Гостья привозит чемодан "интересных вещей", которые до поры до времени -- до елки - остаются неразвернутыми. Под елкой ожидают завернутые подарки. Отец же присылает из города подарки прямо подводами! Лучший из них слишком велик, чтобы быть завернутым - это лодка. Она была "завернута" ранее - когда отец сообщал о ней в письме в сознательно неопределенных словах, чтоб подогреть детские ожидания. Читатель повести по-детски сопереживает возникающему на его глазах как бы "культу карго" - сверхценных заморских подарков. Отец героя задает тут тон - все его приобретения вроде китайских ваз суть такие же бессмысленно-прекрасные, волнующие заморские подарки - даже не статусные, а чистые символы "иного царства" - перед нами большой ребенок (ср. портретные наброски Толстого, зачарованно стоящего перед парижской витриной, у Эренбурга и Ветлугина). (В этом контексте припоминается и важность именно такого, неутилитарного подарка в мемуарной прозе Набокова). Так что в некоем смысле "многие превосходные вещи" реализованы в повести и в прямом значении, именно как вещи, восхитительные, волшебные, загадочные. В конце концов Толстой от вполне метафорического волшебного музыкального ящичка, играющего внутри Никиты, перекидывает мостик к волшебству на грани овеществления -- к теме воздушного корабля и лазурной планеты, то есть космических полетов, о которых мальчик мечтает, возвращаясь с поля на высоком хлебном возу.

Реставратор ли? О мнимой, декоративной традиционности Толстого писал Шкловский, в статье 1924 г. "Новый Горький", где определил этот по видимости "реставрационный" имидж так: "Полный, рослый, похожий на непропеченный ситный, Алексей Толстой как будто представляет собой старые традиции русской литературы". Но, вопреки этому нарочитому образу, акцент Шкловский ставит на том, что "Алексей Толстой стал новым писателем, сам не замечая этого": он принадлежит к тем, кто

"желая продолжать старую русскую прозу, сами уже давно находятся на новых путях. Таким мнимым эпигоном является Алексей Толстой. Темы у него как будто бытовые, и манера писать … сейчас неровная, ломкая, но все же как будто старая. Но у людей, подходящих к А.Толстому как к бытовику, он вызывает сейчас сомнения….Алексей Толстой сейчас меняется и очень быстро. И, кроме строения фразы, скоро в нем не останется ничего традиционного" (88).

Шкловский довольно раздраженно полемизирует с К.Чуковским, который в 1924 г. опубликовал статью о Толстом: Портреты современных писателей: Алексей Толстой" где во многом вернулся к наблюдениям своей первой статьи "Алексей Н.Толстой" из книги "Лица и маски" (1914). Главный тезис в обоих текстах - Толстой поэтизировал глупость. Шкловский (в Берлине сдружившийся с Толстым) с ним не соглашается. Он напоминает Чуковскому о престижной литературной генеалогии Толстого и даже пытается обидно напомнить тому о его собственном менее престижном литературном генезисе:

"Алексей Толстой свои литературные вкусы мог сверять со вкусами многих занимающихся философией людей. Если Чуковский остался провинциальным журналистом, пришельцем в высокой литературе, то А. Толстой пришел из "башни Вячеслава Иванова". Вячеслав Иванов, проф. Е.Аничков, Андрей Белый, Зиновьева-Аннибал, Гумилев, Михаил Кузмин - товарищи Алексея Толстого.

Навыки русского символизма ему должны быть знакомы….

Таким образом, А. Толстому легко было бы придать своим героям обычный вид и не изображать их в виде чудящих детей. …

Психология уже не удовлетворяет автора, и глупость и чудачество понадобились литературе как отрицательная мотивировка в виде анекдота" (89).

Здесь очень любопытно манипулирование фактами. Вряд ли корректно назвать Толстого "товарищем" Зиновьевой-Аннибал, умершей в 1907 г., до того, как Толстой начал свое литературное ученичество. Андрей Белый всегда оставался для Толстого лишь ментором и объектом подражаний - от ранних стихов до "Хождения по мукам" и "Аэлиты". На башне Иванова Толстой, действительно, бывал, и, несмотря на неудачный его тамошний дебют, Иванов ему, видимо, симпатизировал; для Толстого существенно было продолжение отношений с Ивановым в Москве, куда оба переехали в 1912 г. - в свете сближения Толстого и его новой жены Крандиевской с религиозно-философскими кругами (90). Идеи и образы Иванова Толстой усваивал в своей эссеистике и журналистике 1917-1922 г. (91), ср. в частности, в написанном с опорой на ивановские концепции предисловии к книжечке своих эссе "Нисхождение и преображение" (Берлин 1922), о которой, с ошибкой в заглавии, упоминает Шкловский в той же статье. Профессор Е.Аничков также был для молодого Толстого в первую очередь авторитетным филологом, автором книг, по которым он учился. Настоящими его товарищами были Гумилев и Кузмин, но отношения с первым испортились еще до знаменитой дуэли, а со вторым - в 1912 г. (92).

Несмотря на эти неточности, Шкловский совершенно прав, не принимая идею Чуковского о несовременности и старомодности Толстого и относя его прозу к кругу постсимволистских литературных явлений. Поздно впитав опыт русского символизма, Толстой только в вещах ранних двадцатых овладел искусством прятать символическое содержание внутрь непогрешимо реалистического повествования. Один из примеров тому -- "Детство Никиты": на фоне натуралистических, "экстравертных" сцен со сверстниками, с деревенскими детьми и со слугами и работниками в людской развертывается внутренний рост мальчика, приливы непонятных ему самому чувств и настроений. Толстой разыгрывает сюжет по романтическим нотам, не анализируя эти непонятности, а только целомудренно указывая на них с помощью символической бутафории и системы интертекстуальных аллюзий. Результатом становится удивительный сплав старого и нового, изысканной простоты и многоуровневой глубины.

Термин "нео-реализм" впервые появляется у М.Волошина, ср.:

"в романах и повестях Андрея Белого, Кузмина, Ремизова, Алексея Толстого у нас уже начинаются пути нео-реализма. Новый реализм не враждебен символизму, как реализм Флобера был враждебен романтизму. Это скорее синтез, чем реакция, окончательное подведение итогов данного принципа, а не отрицание его. (93)

Волошинское определение вспомнил, скорее всего - с подачи самого Толстого, приятель и соавтор его в середине тридцатых годов А.Старчаков: "Возникает течение (Ал. Н. Толстой, Е. Замятин, М. Пришвин, Вяч. [Вс.] Иванов), которое условно может быть названо нео-реалистическим <…> Неореалисты равнодушны к узловым проблемам социального бытия; мастерство социального и психологического анализа ими в известной мере утрачено <…> непомерно большое значение приобретает бытовой анекдот, который отличителен для творчества Ал. Н. Толстого в годы 1910-12, как и для других представителей неореалистического направления". (94).

И все же Чуковский написал о "Детстве Никиты" лучше всех:

"Читайте ее, ипохондрики: каждого сделает она беззаботным мальчишкой, у которого в кармане живой воробей. В ней и небо синее, и трава зеленее, и праздники праздничнее; в ней телячий, жеребячий восторг бытия. <…> Это Книга Счастия- кажется, единственная русская книга, в которой автор не проповедует счастья, не сулит его в будущем, а тут же источает его из себя.

- Хорошо, Никита? - спрашивает у мальчика его веселый отец.

- Чудесно! - отвечает Никита.

Все образы и события в этой праздничной книге отмечены словом чудесно..." (95).

Примечания:

1. Толстой А.Н. О себе. ПСС, Т.. М. 1949. С.557-558.
2. Ср.: "Маститый баян русской действительности и уважаемый автор "Никиты" граф Ал. Толстой курит только "Графские". Наталья Васильевна опять кашляет". //Бешеная тетка. Орган независимого юмора. Одесса, №1, 1919. Толстая Елена. Деготь или мед. Алексей Н. Толстой как неизвестный писатель. 1917-1923. М., РГГУ, 2006, С. .Подробнее о "Среде" в Одессе см. там же С. 254-263)
3. Сергей Аполлонович Скирмунт (1862 - 1935) -- дворянин, офицер. В 1897 году, получив миллионное наследство, вышел в отставку и переехал в Москву, где занялся широкой благотворительностью -- участвовал в организации "Общества содействия устройству общедоступных народных развлечений", работал в "Обществе для доставления средств высшим женским курсам", помогал Горькому, с которым сдружился. В 1900 г. возглавил издательство "Труд", организованное им совместно с журналистом В.А.Крандиевским, отцом Натальи Васильевны. В 1902 Скирмунт был арестован за хранение нелегальной литературы и за связь с "Заграничной лигой социал-демократической партии". Связь эту осуществляла жена Крандиевского Анастасия Романовна, с которой у Скирмунта был многолетний (видимо, платонический) роман. В 1903 его выслали в Олонецкую губернию, с ним поехала и А.Р. Крандиевская с детьми: Наталье Васильевне было 15 лет. Издательские дела вел Крандиевский. В 1904 Скирмунт получил амнистию, все они вернулись и еще более сблизились с Горьким, занявшись изданием в "Дешёвой библиотеке" "Труда" социал-демократических брошюр. В конце 1905 Скирмунт разорился, издавая легальную большевистскую газету "Борьба", в которую он вложил основные средства: он был арестован, выпущен под колоссальный залог, а газета закрыта. Возникшее на месте лопнувшего "Труда" "Издательство С. Скирмунта" издало переводы скандинавских авторов, альбом "Галерея русских писателей", "Еврейский сборник" и т.п. В ноябре 1907 Скирмунт был приговорен к тюремному заключению, но успел выехать за границу и обосновался в Париже, открыв экспортно-импортную контору. Он возвратился в Россию только в 1926 г., работал в Народном комиссариате труда, Госторге, Объединении научно-технических издательств. Умер своей смертью, что для человека его биографии в высшей степени нетипично.
   В воспоминаниях Ф.Ф.Крандиевского говорится, что в Париже Скирмунт был скромным служащим какой-то деловой конторы. В действительности он был успешным коммерсантом, а контора была его собственная. Ср.: "Русская контора С.Скирмунта. Etablissements S. Skirmount. 8, rue Lafitte, Paris (IXe). Экспорт:-:представительство:-:импорт. Исполнение заказов по поставке всевозможных товаров. Технический и инженерно-консультационный отдел под руководством русского инженера. Отделом технических и фармацевтических товаров ведает русский фармацевт" (Общее дело, № 97, 1920). В 1921 г. объявление стало крупнее и шло на первой странице русских парижских газет.
4. Первые наброски к роману печатались в сентябре 1918 года в газете "Южный край", продолжавшей выходить в гетманском Харькове; рассказ "В бреду" (где впервые появляется офицер, служащий в Красной армии во время Гражданской войны, строгая девушка, в которую он влюблен, и сюжет о его переходе к белым) читался в конце 1918 г. в Одессе на "Среде"; первые главы романа были из Парижа посланы в Одессу и опубликованы в газете "Одесский листок" в новогоднем номере под наступающий 1920 год - в самом конце добровольческой власти в Одессе, до публикации их в "Грядущей России".
5. Волькенштейн Федор Федорович (1908-1985), физико-химик, член-корреспондент АН СССР.
6. Волькенштейн Федор Акимович (1874-1937), адвокат.
7. Толстой Никита Алексеевич (1917-1994), физик-оптик, профессор ЛГУ.
8. Описание житья в Сабль д'Олонн настолько сочное, что хочется дать остаток цитаты:
   "Толстой обожал сниматься, и обязательный редактор "Progres Civique" [Henry Dumay], проглядевший все глаза на Comtesse moscovite, считал своим долгом без конца щелкать аппаратом, лишь бы сделать приятное знаменитому писателю.
   Тем более, что писатель объяснялся главным образом знаками, и умоляюще вопил:
   -- Наташа, объясни ему, что я говорю по-французски, как испанская корова!
   Наташа переводила, любезный француз само собой разумеется возражал, и прикладывая руку к сердцу, уверял, что наоборот, у графа отличный акцент и очень большой словарь.
   В ответ на что, Толстой угрюмо бурчал:
   -- Пусть Бога благодарит, что он по-русски не смыслит. А то я бы ему сказал три слова из моего словаря!
   Наталья Васильевна безнадежно махала рукой, а monsieur Dumay начинал щёлкать,
   Сюжет для снимков выдумывал, конечно, Алексей Николаевич.
   -- Ты, -- обращался он ко мне, -- будешь изображать циркового борца лёгкого веса, потому что не признаешь лангуст и худ, как церковная мышь. Надень на себя твое купальное трико, и нацепи одну единственную медаль, самую малюсенькую, и то, так сказать, для красоты слога!
   Называться ты будешь Джон Пульман, и приехал ты только что из Ирландии. -- А я нацеплю одиннадцать медалей, золотых и серебряных, -- Никита, неси медали, незаконнорожденный ! -- и буду называться борец тяжелого веса Иван Дуголомов, чемпион мира и Калужской губернии, поняли? Ничего не поняли!.. Скажи французу, чтоб плёнку переменил!
   Борцы отправлялись в полотняную кабинку, которую то и дело трепал и срывал с места морской ветер, и через несколько минут выходили на арену. [...] По ходу действия, мы должны были изобразить предельный момент борьбы, Иван Дуголомов пыхтел, сопел, надувался, и железным кольцом обхватывал борца лёгкого веса.
   По данному знаку, фотограф примерялся, щурил глаз, нацеливался, и щёлкал:
   -- Дирекция благодарит почтеннейшую публику за посещение! -- торжественно провозглашал Толстой, и, почувствовав внезапный острый голод, требовал лангуст, устриц, белого вина, -- благо всё это стоило грош медный, -- и с нескрываемой жадностью, обсасывая косточки, презрительно швырял в сторону не обладавших столь бешеным аппетитом созерцателей:
   Вам, гагарам, недоступно
   Наслажденье битвой жизни!
   Гром ударов вас пугает...
   Гагары хохотали, как ни одни гагары в мире не хохочут, а гордый Буревестник, выпятив увешанную медалями грудь борца и кормилицы, церемонно тряс руку monsieur Dumay, и улыбался слащавой, наигранной улыбкой, которую почему-то сам называл:
   -- Улыбка номер семнадцатый!..
   По вечерам сидели в темноте, на лавочке, у самого ржаного поля, напоминавшего Россию.
   Дышали запахом морских сосен, соображали, как удешевить жизнь, устраивали экзамен на Чехова -- какой породы была собака в рассказе "Дама с собачкой"? как звали буфетчика из "Жалобной книги"? где это сказано -- "эх вы! женихи!.. поручики!.."
   И так без конца, до поздней ночи. [...]
   Через несколько дней Вандейское сидение кончилось.
   Пора возвращаться "домой", в Париж, с новым сувениром в продавленном чемодане, -- фотографическим снимком чемпионата борьбы, перечёркнутым надписью:
   "Вы жертвою пали в борьбе роковой... падайте дальше! Дорогому такому-то его счастливый соперник. Иван Дуголомов" (Дон Аминадо (Шполянский А.П.) Поезд на третьем пути. Нью-Иорк 1954:268-270). Ср. часто воспроизводившуюся фотографию "двух борцов".
   По поводу злорадства в адрес Буревестника и гагар стоит вспомнить юмореску Дон Аминадо "О птицах", очевидно, тогда же и написанную и видимо, характерную для тогдашних обиженных шуанских настроений:
   "...явился самый главный -- с косым воротом и безумством храбрых. Откашлялся и нижегородским баском грянул:
   "Над седой пучиной моря
   Гордо реет буревестник,
   Черной молнии подобный…"
   (Дон Аминадо. Дым без отечества. Париж, 1921: 33-34).
   Все так и ахнули.
   И действительно, птица - первый сорт. И реет, и взмывает, и вообще дело делает.
   Пили мы калинкинское пиво, ездили на Воробьевы горы и, косясь на добродушных малиновых городовых, сладострастным шопотом декламировали:
   "Им, гагарам, недоступно
   Наслажденье битвой жизни…"
   
   И, рыча, добавляли:
   "Гром ударов их пугает…" (Там же.)
9. Лухманова Надежда Александровна (урожденная Байкова, 1840 - 1907)) - плодовитая писательница. Популярна была ее книга "Двадцать лет назад. Рассказы институтки" СПб., 1895 (в 1896 вышла в изд. А.Ф.Девриен под заглавием "Девочки" с 10 рисунками художницы Е.П. Самокиш-Судковской). Лухмановой также удавались переделки французских мелодрам и фарсов, напр., знаменитая "Мадам Сан-Жен" Сарду. Писания Лухмановой были образцом дурного вкуса.
10. Желиховская Вера Петровна (1835-1896) - русская писательница, сестра Е. П. Блаватской, дочь Е. А. Ган, двоюродная сестра С. Ю. Витте. Автор повести "Как я была маленькой" и "Моё отрочество". Печаталась в детских и семейных журналах. Писала также на оккультные и фантастические темы.
11. Самокиш-Судковская Елена Петровна (1863-1924) - русская художница. Училась в Гельсингфорской художественной школе у В. Верещагина и в Париже у Ж. Бастьен-Лепажа. Знаменитый иллюстратор детской книги, автор рекламных плакатов и открыток. Для ее работ характерна слащавость и коммерческий пошиб.
12. Ср.: "Сам Толстой весь минувший июль ходил по парижским магазинам и выкопал неслыханно-американские туфли. Носы, каждый с пол-аршина; канты, расшивки, подборы... Посмотришь на ноги - Джон Астор младший, посмотришь в глаза - ну когда же он сможет вернуться к себе на Молчановку?..." (Ветлугин А. Сочинения. Записки мерзавца. М., 2000. С. 141-143). Эмигрантское стояние перед парижскими витринами тематизировано и в стих. Дон Аминадо "1920" (1921): поэт, "Приехавший из северной страны / Зачеркнутой на европейской карте", любуется многоцветными шелками парижских галстуков, уверенный, впрочем, что и они обречены: "И облекут намыленные шеи/ Общедоступною веревочной петлей". (Дон Аминадо. В те баснословные года. Париж, 1951. С.35-36).
13. Дон Аминадо Поезд на третьем пути Нью Йорк, 1954. C. 270.
14. Ре-Ми - псевдоним художника Ремизова-Васильева Николая Владимировича (1887-1975), известного иллюстратора, плакатиста и карикатуриста. Сотрудничал в журналах "Сатирикон" и "Новый Сатирикон", в эмиграции жил в Париже и, с 1922, в США, с 1939 художник в Голливуде. Умер в Калифорнии.
15. Лев Толстой в записках, процитированных первым его биографом Бирюковым, писал:
    "Так вот он-то [Николенька] объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезни, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться, и все будут любить друг друга, все сделаются "муравейными" братьями (вероятно, это были моравские братья, о которых он слышал или читал, но на нашем языке это были муравейные братья). И я помню, что слово "муравейные" особенно нравилось, напоминая муравьев в кочке. Мы даже устроили игру в муравейные братья, которая состояла в том, что садились под стулья, загораживая их ящиками, завешивали платками и сидели там в темноте, прижимаясь друг к другу. Я, помню, испытывал особенное чувство любви и умиления и очень любил эту игру. "Муравейные братья" были открыты нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы, эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зеленой палочке и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа, в том месте, в котором я... просил в память Николеньки закопать меня" Павел Иванович Бирюков. Биография Л. Н. Толстого (Т.1, (1905, гл. 4). М.2002. www.levtolstoy.org.ru/lib/sb/book/1905
16. Дон Аминадо. Поезд на третьем пути. С. 272-273.
17. Ук. соч.С. 274.
18. Горный Сергей (псевд. А.А.Оцупа) О земле. Веретеныш (Берлин), №1, 1922.
19. Толстой Дмитрий. Среди замечательных людей окаянного века. [Вера Камша. Интервью с Дмитрием Толстым] Независимая газета 02.01.2002. См. www.ng.ru/time/2002-02-01/9_tolstoy.html
20. Толстой А.Н. Как мы пишем. ПСС, Т.13, М.1949. С.563.
21. Полнер Тихон Иванович (1864-1935) - журналист, историк, издатель, в Париже с 1919 г., основатель и руководитель издательства "Русская земля" (1920-1922). Член Комитета помощи русским писателям и ученым во Франции. Был также соредактором журналов "Голос минувшего" и "Борьба за Россию". Автор мемуарных книг "Лев Толстой и его жена. История одной любви", Париж, 1928 и "Жизненный путь князя Георгия Евгеньевича Львова: Личность, взгляды, условия деятельности". На правах рукописи. Париж, 1932. Издание друзей.
22. Устами Буниных. Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы, под редакцией Милицы Грин: в трех томах. Франкфурт-на Майне, 1981. Т. 2 С.35-36.
23. Чайковский Николай Васильевич (1850-1926) общественный и политический деятель, народник, организатор религиозной коммуны в Америке, вернулся в 1907, создавал кооперативное дело, стал кадетом, затем народным социалистом. Член Учредительного Собрания. Один из создателей "Союза Возрождения России". Возглавлял Северное коалиционное правительство в Архангельске. В Париже с 1919, был членом Русского Политического Совещания, выступал за интервенцию.
24. Львов Георгий Евгеньевич (1861-1925) - князь, один из руководителей Объединенного комитета Земско-городского союза, кадет, член I Государственной думы, глава Временного правительства (март-июнь 1917), представитель Омского правительства в США и Западной Европе. Эмигрировал в 1918 во Францию, возглавлял Русское политическое совещание в Париже. Потом работал батраком, умер в бедности. Толстой его любил и оставил его превосходный портрет в повести "Эмигранты". В 1919 г. они в Париже вдвоем написали и издали по-русски и по-французски антибольшевистскую брошюрку "A nos freres aine?s!" ("К нашим старшим братьям!").
25. Борис Эммануилович Нольде, барон (1876 - 1948) -юрист, ученый, дипломат. В 1916-1917 - директор 2-го департамента МИД. Кадет (Партия народной свободы). В марте-мае 1917 товарищ министра иностранных дел П. Н. Милюкова. В октябре 1917 вошёл в состав Предпарламента. Весной 1918 вошёл в антибольшевистскую организацию "Правый центр". Летом 1919 эмигрировал, был одним из организаторов русского отделения при Сорбонне, преподавал. Во время Второй мировой войны занимал антинацистскую позицию. С 1947 был председателем Института международного права.
26. Марк Александрович Алданов (настоящая фамилия Ландау, 1886, Киев - 1957, Ницца). Учёный-химик, философ. Учился в Киеве и Париже. Входил в партию народных социалистов. В 1918 - секретарь "Союза возрождения России". С 1919 в эмиграции в Париже, с 1940 в Америке. Сотрудничал в "Современных записках" и "Новом журнале". Не принял сменовеховства Толстого и порвал с ним отношения.
27. Фондаминский (Фундаминский) Илья Исидорович (псевд. Бунаков) (1880-1942) -эсер, политический деятель, публицист, издатель, редактор. В 1918 в Москве участник "Союза Возрождения", издавал газету "Возрождение" (с М.Вишняком). В 1919 эмигрировал. В Париже редактировал журнал "Современные записки". Один из организаторов "Лиги православной культуры" (1930). Был женат на дочери чаеторговца Высоцкого, вместе с ней помогал русским эмигрантам во Франции. Участник Русского студенческого христианского движения и журнала "Новый град". Отказался бежать из Франции и погиб в Освенциме. Канонизирован Константинопольским Патриархатом в 2004 г. и причислен к лику святых;
    Вишняк Марк Вениаминович (1883 -1976) -- эсер, публицист, депутат и секретарь Учредительного собрания, в 1919 эмигрировал, в Париже редактировал "Современные записки". В 1922 - организовал в Берлине издательство "Геликон". С 1940 г. в США. В 1946-1958 - редактор русского отдела американского еженедельника "Тайм".
28. Цетлин Михаил Осипович (1882-1945) - русский поэт (псевд. Амари), эсер, один из наследников чайной фирмы Высоцкого; после революции 1905 эмигрант, в Париже основал издательство "Зерна". Летом 1917 вернулся в Москву, видимо, спонсировал оппозиционные издания -- от однодневной газеты "Слову - свобода!", вышедшей в начале декабря 1917 г., до "Возрождения", выходившего поздней весной 1918 г. (см. Толстая 2006: Гл.2). В 1918 вместе с Толстыми и семьей выехал на юг, в 1919 эмигрировал во Францию, издавал журнал "Окно"; сотрудник "Современных записок", основатель и первый редактор (совместно с М. А. Алдановым) "Нового журнала";
    Мария Самойловна Цетлина (ур. Тумаркина, 1882-1976) -- его жена, ученая женщина, также наследница Высоцкого, меценатка. Резко осудила Толстого за сменовеховство и порвала с ним отношения. Коллекция картин Цетлиных находится в музее Цетлиных при Музее русского искусства в Рамат-Гане (Израиль), их книжное собрание - бесценное пособие для изучения русского ХХ века - хранится в Национальной библиотеке в Иерусалиме.
29. Авксентьев Николай Дмитриевич (1878-1943), лидер партии эсеров, член ЦК; В 1917 г. председатель Всероссийского Совета крестьянских депутатов ("Совета Республики"), министр внутренних дел; один из организаторов выступления юнкеров в Петрограде, руководитель "Комитета Спасения Родины и Революции", затем - "Союза Возрождения России". В 1918 г. - председатель Уфимской директории. С конца 1918 г.- эмигрант.
30. Дон Аминадо. Поезд на третьем пути. Нью Йорк, 1954 С. : 260.
31. Переписка А.Н.Толстого. В 2 т. Т.1.М. 1989. С.287.
32. Устами Буниных, Т. 2 С.8.
33. Переписка А.Н.Толстого. В 2 т. Т.1.М. 1989. С.288.
34. Бунин И.А. Третий Толстой // Иван Бунин. Окаянные дни. Воспоминания. Статьи. 1990. С. 307.
35. Устами Буниных Т.2 С.9.
36. Указ. соч. С.10.
37. Бунин, там же.
38. Ср.: "По … старой, неискоренимой, благодарной памяти я обрадовался, первый раз подойдя к русским полкам в библиотеке Мичиганского университета и тотчас наткнувшись на "Русский сборник" с пьесой А.Н.Толстого "Любовь - книга золотая". Как нередко бывает с искателями совпадений, незадолго до того я нашел совсем ранний машинописный текст этой комедии среди постановочных тетрадей Никиты Балиева. " Русский сборник" -- довольно редкое издание "Комитета помощи русским литераторам и ученым", напечатанное в 1920 году в Париже, в типографии "Земгора", на роскошной голландской бумаге Van Gelder Zonen. У меня в руках был нумерованный 12-ый экземпляр с владельческим росчерком Гукасова. В собраниях сочинений Толстого эта первая публикация не учитывается, а приводится только берлинское отдельное издание 1922 года. Я перечитал нарочито наивную -- под Кузмина - комедию не без удовольствия и на всякий случай отметил разночтения". Омри Ронен. Перечитывание. Звезда. 2008. №1. С. 222 - 229. Толстой читал готовую комедию на одесской "Среде" 12 марта н.ст., когда сам затевал проект своего театра-кабаре ("Весенний театр"), который в последний момент превратил в театр малоформатный, но серьезный, и дело кончилось оглушительным провалом. Видимо, тогда он и отдал машинописный экземпляр комедии Балиеву.
39. Крандиевский Ф.Ф.. (Ф.Ф. Волькенштейн). Рассказ об одном путешествии.// Звезда, 1981 №1 С. 163.
40. Милюков Павел Николаевич (1859--1943) января), лидер Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы), министр иностранных дел Временного правительства в 1917, Был избран в Учредительное собрание, но уехал на Дон формировать Добровольческую армию. В ноябре 1918 в Европе, организует поддержку Белого движения. С 1920 - во Франции, где возглавляет Союз русских писателей и журналистов в Париже. С 27 апреля 1921 по 11 июня 1940 редактировал выходившую в Париже газету "Последние новости" -наиболее авторитетное издание русской эмиграции. В эмиграции написал "Историю второй русской революции" и др.труды. Позднее поддерживал имперскую политику Сталина и во время войны занял патриотическую позицию.
41. Дон Аминадо. Поезд на третьем пути С. 265.
42. Дон Аминадо. Дым без отечества. Париж, 1921:33-34.
43. Катя Петровская. Дон Аминадо, трагический шут.// Егупец, Киев, №9, 2002. hhtp//www.judaica.kiev.ua/eg929.htm
44. Устами Буниных. Т. 2 С. 81.
45. Указ. соч. С.56.
46. К.Чуковский. Дневник 1901-1929. М.1991:266.
47. Варламов А.Н. Алексей Толстой. ЖЗЛ, М. 2006: 227-228.
48. Ср. наблюдение Олега Лекманова о забавных параллелях между этой вещью Толстого и детскими рассказами Хармса: "Как известно, Лев Николаевич Толстой очень любил детей, а Даниил Хармс очень не любил Алексея Николаевича Толстого. Впрочем, детей он тоже не очень любил, хотя и создавал для них разнообразные произведения. В одном из таких произведений, носящем длинное заглавие "О том, как Колька Панкин летал в Бразилию, а Петька Ершов ничему не верил", описаны приключения двух ленинградских мальчишек, которым, в частности, достаётся от малолетних хулиганов, живущих в Ленинградской области. Кольке Панкину хочется, чтобы эти хулиганы были бразильскими аборигенами: "Колька Панкин и Петька Ершов вылезли из аэроплана и пошли навстречу туземцам. Туземцы оказались небольшого роста, грязные и белобрысые <...> Туземцы кинулись на Кольку и стали его бить <...> Избив как следует Кольку, туземцы, хватая и бросая в воздух пыль, убежали".
    "Цикаду из этого отрывка содержит детская повесть Алексея Толстого "Как ни в чём не бывало", где рассказано о приключениях двух маленьких братьев - Никиты и Мити. Действие повести разворачивается в Ленинграде. "Вот между деревьями появились мальчишки. Они кривлялись, высовывали языки, размахивали палками и дико приплясывали. Никита сразу понял, что это дикари <...>
    - Эй, вы, в лодке! Подчаливай к берегу, уши вам надерём! - закричали дикари, чернокожие черти <...>
    - Подъезжайте, мы вас бить будем! - кричали они, кучей подбегая к берегу".
    Но и этот пример придётся если не забраковать, то подвергнуть сомнению как идеальный. Дело в том, что своё путешествие Никита и Митя предпринимают под впечатлением от "похождений Макса и Морица". Речь идёт о книжке любимого писателя Даниила Хармса Вильгельма Буша "Макс и Мориц" (Пг., 1923). Бушу Хармс подражал<...>" (Лекманов О. Цитата цикаде рознь. //Первое сентября: Литература. № 40/2001).
49. Барятинский Владимир Владимирович (1874-1941) - драматург, театральный деятель, критик. В "Зеленой палочке" напечатал рассказ "Страшная история" (N5-6).
50. Василевский, (Не-Буква) Илья Маркович (1882-1938) - фельетонист, критик, в 1905-1907 сотрудник сатирических журналов, издатель газеты "Свободные мысли", редактор журнала "Образование" в 1915-1917 редактировал "Журнал журналов" (все в Петербурге). В 1918 издавал "Свободные мысли" в Киеве, в 1919 в Одессе (где также издавал газету "Современное слово"); в 1919 в Константинополе издавал еженедельник "Русское эхо", в Париже в 1921 году возобновил "Свободные мысли": в 1922 переехал в Берлин, работал в "Накануне", в 1923 вместе с Толстым вернулся в СССР, заведовал редакцией журнала "Изобретатель". Расстрелян.
51. Судейкин Сергей Юрьевич (1882-1946 ) - художник, организатор группы художников "Голубая роза". Был близок к молодой редакции "Аполлона". Дружил с Толстым в 1909-1910. Декорировал литературно-художественное кабаре "Бродячая собака". Много работал для театра. С 1920 года в эмиграции в Париже. С 1922 году в США. Толстой изобразил Судейкина в романе "Егор Абозов". В Париже он писал о творчестве Судейкина в журнале "Жар-птица" в 1921 г.
52. Лукомский Георгий Крескентьевич (1884-1952) -- русский историк искусства и художник.
53. Боборыкин Пётр Дмитриевич (1836-1921) -- знаменитый и плодовитый писатель-натуралист. В "Зеленой палочке публиковал очерки о русских писателях - Достоевском, Л.Андрееве и др. Репин Илья Ефимович (1844-1930) оказался эмигрантом - Куоккала, где был его дом, осталось в независимой Финляндии.
54. Автором этой повести был Александр Александрович Яблоновский (Снадзский, 1870-1934), бывший политический фельетонист газеты "Киевская Мысль" (1905 - 1916), с 1916 сотрудник "Русского Слова", в 1918 опять в Киеве, в газетах "Утро", "Вечер" и опять в "Киевской Мысли", в 1920 - в Ростове, из Новороссийска попал в Египет, затем в Берлин, с 1925 г. в Париже. Сотрудничал в "Общем Деле", "Руле", "Возрождении", "Сегодня" (Рига) и др. В 1921 - 1925 гг. жил в Берлине. На Первом съезде русских зарубежных писателей в Белграде (1928) был избран председателем Совета Союза русских писателей и журналистов. Повесть "Приключения Миши Шишмарева" А.А. Яблоновского, возможно, подтолкнула Толстого на соревнование, и результатом был рассказ о "Никите Рощине".
55. [Анон]. Дон Аминадо. "Зеленая палочка" ("Наши" за границей). Печать и революция, 2, 1921, С.352-353.
56. Коган Пётр Семёнович (1872 -1932) - марксистский критик. После революции редактор журнала "Печать и революция", ректор МГУ, Президент Государственной академии художественных наук. Полонский Вячеслав Павлович (Гусин) (1886 -1932), марксистский критик, журналист, большевик. В 1926 - 1931 гг. редактировал "Новый мир".
57. Кралин Михаил. Победившее смерть слово."Чужое слово" в "Поэме без героя". http://www.akhmatova.org/bio/kralin/kralin03.htm Об эмигрантских стихах Михаила Струве см. Тименчик Роман. Петербург в поэзии русской эмиграции. Звезда, 2003, №10.
58. Мемуарист путает. Писательница Надежда Бромлей (1884-1966) была почти ровесницей Толстого.
59. Шкловский 1924/1990 - Шкловский Виктор. Новый Горький. //Россия № 1. 1924. С измененным заглавием: "Горький. Алексей Толстой" //Шкловский Виктор. Гамбургский счет. Эссе - Статьи - Воспоминания (1914-1933). М. 1990. С. 197-212. (201-202).
60. Оклянский Ю.А. Оставшиеся в тени. М. 1987 С.143.
61. Толстой А.Н. Непостижимое. (1913). //Алексей Толстой и Самара. Из архива писателя. Куйбышев, 1982, С.34.
62. Оклянский, указ. соч. С. 147).
63. Толстой А.Н. [Я лежу в траве]. (1907). ПСС Т. 15. С.105-115, 335.
64. Оклянский, указ. соч. С. 141-142.
65. Толстой А.Н. "Голубое вино". Стихи. (Рукописная тетрадь). Отдел рукописей ИМЛИ РАН Ф.43 оп. 1 ед.хр.143/107.
66. Отдел рукописей ИМЛИ РАН, Ф.43 оп.1, ед.хр.10. См. Толстая Е. Одна, в плаще весенней мглы: " Новое литературное обозрение. 2008. № 91.
67. Желтухин не только птичка, но и чудак, один из персонажей комедии Толстого "Касатка" (1915). Его в 1923 г. сыграл в постановке рижского русского театра сам Толстой.
68. М.б. от названия породы лошадей "клеппер"? Лошадку маленького Алеши звали Копчик.
69. У А.Л. Бостром кота зовут Василий Иванович. Василий Васильевич - имя кота в русском переводе "Кота в сапогах" Людвига Тика, сделанном Вас. Гиппиусом для журнала "Любовь к трем апельсинам", №1, 1914.
70. Имеется в виду ежиная уязвимость снизу? М.б. ассоциацию подкрепляет фр. aiguille или aguille, иголка или острие?
71. "Каширская старина" (1871) -- "народная драма" славянофила и консерватора Дмитрия Васильевича Аверкиева (1836-1905), написанная на грубой и забавной смеси старинного и современного языка, -- возможно, стилистический рецепт Аверкиева отозвался потом в "Петре Первом".
72. Бунин И. Третий Толстой. // Иван Бунин. Окаянные дни. Воспоминания. Статьи. 1990. С.С.
73. Оклянский Ю.А. Шумное захолустье. В 2 книгах. Кн. 1. М. 1997. (passim).
74. Шкловский Виктор. Гамбургский счет. Эссе - Статьи - Воспоминания (1914-1933). М. 1990. С. 458-459. 197-212.
75. Толстой А.Н. Детство Никиты. ПСС. В 15 тт. Т. 4. 1948. С. 96-97.
76. Толстой А.Н. Как ни в чем ни бывало. (1925). ПСС. Т. 12. С. 31.
77. Толстая Е.Д. О лазоревых цветах, пыльных лучах и золотых ключах (1997) // Елена Толстая. Мирпослеконца. Работы о русской литературе 20 века. М. 2003 : 203; о связях Феи Коллоди и героинь Толстого там же, С. 208-211.
78. Толстой Лев. Собрание сочинений. В 20 тт. Т. 1. М.1960. C. 68.
79. Крюкова А.М. Комментарий. А.Н. Толстой. Собрание сочинений в 10.тт. Т. М. 1982. С. 599.
80. Крандиевская-Толстая Н.В. Воспоминания. Л. 1977. С 12.
81. Толстой А.Н. Собрание сочинений в 10 тт. Т. 3, М. 1958, С. 699.
82. Там же.
83. Указ. соч. С. 700.
84. Крандиевская, Наталия. "Не голубые голуби…" //От лукавого. Геликон. Москва - Берлин. 1922. С. 6.
85. Толстой А.Н. ПСС. Т.4. С.40.
86. Борис Кац, Роман Тименчик. Ахматова и музыка. Спб., 1989.С. 55-57.
87. Толстой А.Н. В театре. Последние новости (Париж), 5 декабря 1920 г.
88. Шкловский Виктор. Гамбургский счет. С. 200, 204.
89. Указ. соч. С. 201 -203.
90. Толстая Е.Д. Деготь или мед. С.37-38.
91. Указ. соч. С. 300-301.
92. Толстая Е.Д. Кузмин и Толстой. Литературные пересечения. Материалы Международной научной конференции "К реинтерпретации русского модернизма: случай Михаила Кузмина ((Лос-Анджелес, 19-20 октября 2007 г.)." (название предварительное). В печати.
93. Волошин М.А. Лики творчества. М. 1989. С. 61.
94. А. Старчаков. А.Н. Толстой в портретах и иллюстрациях. Изд. горкома писателей. Л.1934. С.6-7.
95. Корней Чуковский. Портреты современных писателей. Алексей Толстой. 1924. //Собрание сочинений. В 15 тт. Т.8. М. 2004. С. 554.

© E. Tolstaja

back

top