Леонид ВИДГОФ

О ПОСЛЕДНЕЙ СТРОКЕ И СКРЫТОМ ИМЕНИ В СТИХОТВОРЕНИИ О. МАНДЕЛЬШТАМА
"МАСТЕРИЦА ВИНОВАТЫХ ВЗОРОВ…" (1934)

Стихотворение "Мастерица виноватых взоров…" написано в феврале 1934 г. и обращено, как известно, к Марии Сергеевне Петровых, которой Мандельштам был безответно увлечен зимой 1933-34 гг. Существуют различные трактовки стихотворения, его содержание и "устройство" богаты и открывают широкое поле для исследователей. Не можем отказать себе в удовольствии напомнить, к примеру, о наблюдении, сделанном Д. Черашней: она обратила внимание на то, что второе четверостишие "Мастерицы", где речь идет о "бесшумно охающих" рыбах, является акростихом: "Ходят рыбы, рдея плавниками, / Раздувая жабры. На, возьми, / Их, бесшумно охающих ртами, / Полухлебом плоти накорми!": ХРИП. Добавим, что и сама звуковая ткань этого четверостишия передает утрату членораздельной речи - некий хрип и пыхтение явственно слышатся (выделим только соответствующие звуки): "Ходят Рыбы, Рдея Плавниками, / Раздувая жабРы. На, возьми,/ иХ, бесшумно оХающиХ РТами, / ПолуХлебом ПлоТи накоРми!". (Одни текстологи полагают правильным прочтение "охающих", другие "окающих". Фонетической картины это существенно не меняет.) О другой, не менее значимой особенности фонетической ткани этого стихотворения мы скажем ниже.

Но вот последний стих "Мастерицы" не привлекал к себе, кажется, особого внимания. "Уходи, уйди, еще побудь" - замечательное завершение стихотворения, которое выражает и сознание непреодолимой дистанции в отношениях, и мольбу все же, вопреки всему, продолжить эти отношения хотя бы ненадолго, и страх за ту, к кому обращены эти слова: стоящий "у твердого порога" отталкивает "мастерицу виноватых взоров", дорогое нежное существо от себя - его гибельная судьба не должен стать ее судьбой.

Однако, как нам представляется, финальный стих "Мастерицы" отразил и воспоминание о другой, более ранней любви - к Ольге Гильдебрандт-Арбениной.

В 1909 г. в 12-м номере журнала "Весы" были опубликованы "Куранты любви" М.А. Кузмина. Именно в этом году с Кузминым познакомились Н. Гумилев и О. Мандельштам. В следующем, 1910-м г., это поэтически-музыкальное сочинение вышло в свет отдельным изданием: "Куранты любви". Слова и музыка М. Кузмина. М., "Скорпион", 1910.

"Куранты любви" были очень популярны. Сам автор не раз исполнял свое произведение. Мандельштам был, без сомнения, знаком с "Курантами".

В части IV сочинения Кузмина, "Зима", в стихотворении "Поэт" говорится о неожиданном приходе любви. Любовь, "как поздний гость", приходит к поэту зимой, в "неурочное" для любви время:

В 1920 г. Мандельштам знакомится с актрисой Ольгой Николаевной Гильдебрандт-Арбениной. Позднее она вспоминала: "Познакомилась я с М<андельштамом> осенью 1920 г.". Мандельштам был увлечен Арбениной осенью - зимой 1920-21 гг. "Арбенина взаимностью не отвечала: то было время ее близких отношений с Н.С. Гумилевым. В конце 1920 г. она "ушла" от Гумилева к Юрию Юркуну". В это же время, после знакомства с близким другом М. Кузмина, Арбенина вошла в круг знакомых последнего и стала бывать в его доме. "О.Н. Гильдебрандт познакомилась с Ю.И. Юркуном и "стала бывать" в доме Кузмина в конце 1920 года". Для Мандельштама его отношения с Арбениной оказались соотнесенными некоторым образом с М. Кузминым и, главное, с его поэзией. О.Н. Гильдебрандт упоминает о своем разговоре с Ю. Юркуном: "Наша дружба с М<андельштамом> дотянулась до января 1921 г. Помню, я как-то "собралась" пойти его навестить: "Зачем Вам?" - "За стихами". - "Мих<аил> Ал<ексеевич> напишет Вам не хуже". - "Может быть, и лучше. Но не то. Это будут не мои стихи"". Процитировав в своей работе "Михаил Кузмин и Осип Мандельштам: влияние и отклики" отзыв о Кузмине из неопубликованной при жизни статьи Мандельштама "О современной поэзии (к выходу "Альманаха Муз")": "Пленителен <ясный> классицизм Кузмина. Сладостно читать живущего среди нас классического поэта, чувствовать гётевское слияние "формы" и "содержания", <осязая самую личность поэта, его "я", как чистую форму> убеждаться, что душа наша не субстанция, сделанная из метафизической ваты, а легкая и нежная Психея. Стихи Кузмина не только запоминаются отлично, но как бы припоминаются (впечатление припоминания при первом же чтении), выплывая из забвения (классицизм)…", - Ю.Л. Фрейдин дает следующий комментарий к этому пассажу: "Сам "Альманах Муз" вышел в 1916 г. Судя по упоминанию о "российских бурях", статья написана Мандельштамом после революции. В отзыве о Кузмине обращает на себя внимание не только редкая для Мандельштама панегиричность, но и обилие автоцитат, точнее - ключевых слов, которые позже прозвучат в стихах, в статьях, образуя мотивы и темы. Мотивы души-Психеи (слова-Психеи), осязания, припоминания обнаруживаются в стихах 1920 г. "Когда Психея-жизнь спускается к теням…", "Я слово позабыл, что я хотел сказать…", в близком им по времени статье-манифесте "Слово и культура". Создается отчетливое впечатление, что в конце 10-х - начале 20-х годов Мандельштам рассматривал поэзию Кузмина в тесной внутренней связи с собственными поэтическими поисками". И ниже, упомянув ряд стихотворений Мандельштама и назвав последним среди них "Чуть мерцает призрачная сцена…" (1920), Ю. Фрейдин упоминает в одном ряду стихи Мандельштама 1920 г., Ольгу Арбенину и М. Кузмина: "Вспомним, что последнее из перечисленных мандельштамовских стихотворений обращено к О.Н. Гильдебрандт-Арбениной…, входившей в круг людей, близких Кузмину".

В 1922 г. Мандельштам отзывается о Кузмине восторженно, причем имея в виду очевидно и его прозу (запись высказывания поэта в дневнике И.Н. Розанова): "Можно говорить [:] Пушкин, Л. Толстой, Кузьмин [так!], но нельзя [:] Тургенев и Кузьмин. Это величины несоизмеримые. Тургенев - плохой писатель, а Кузьмин - первоклассный… (Пафос его рассказывания - "любопытство к жизни"). Нельзя спрашивать, нравится ли нам Кузьмин, а надо наоборот: нравимся ли мы Кузьмину".

Теперь обратимся к более позднему увлечению Мандельштама - Марией Петровых. Имеется драгоценное свидетельство о том, что Мандельштам сам осознавал - в его жизни в определенной степени повторилась ситуация тринадцатилетней давности:

"Ревность, соперничество были священными атрибутами страсти в понимании Мандельштама.

- Как это интересно! У меня было такое же с Колей, - восклицал Осип Эмильевич. У него кружилась голова от разбуженных Левой [Лев Гумилев - Л.В.] воспоминаний о Николае Степановиче, когда в голодную зиму они оба домогались в Петрограде любви Ольги Николаевны Арбениной".

Действительно: увлечение, как и в случае с Арбениной, приходится на зиму - теперь на зиму 1933-34 гг.; возлюбленная в обоих случаях моложе поэта (даты жизни О.Н. Гильдебрандт-Арбениной: 1897/1898 - 1980; М.С. Петровых - 1908 - 1979); как и влюбленность в Арбенину, увлечение Марией Петровых остается безответным; соперником снова оказывается Гумилев - на этот раз младший; наконец, Арбенина - актриса, а Мария Петровых, хотя и не актриса, но страстная театралка (что зафиксировано в эпиграмме Мандельштама "Уста запеклись и разверзлись чресла…", 1933-34).

Представляется, что и героиня "Мастерицы" в определенной степени напоминает образ возлюбленной из стихотворений, обращенных к Ольге Арбениной. Сравним: "самый нежный ум", "маленький вишневый рот" ("Мне жалко, что теперь зима…", 1920), "Меня к тебе влечет / Искусанный в смятеньи / Вишневый нежный рот" ("Я наравне с другими…". 1920), "соленые нежные губы" ("За то, что я руки твои не сумел удержать…", 1920) - и, в стихах Петровых: "Что же мне, как янычару, люб / Этот крошечный, летуче-красный, / Этот жалкий полумесяц губ", "наша нежность - гибнущим подмога" (Мастерица виноватых взоров…", 1934). (Относительно последней цитаты: вариант "Ты, Мария, - гибнущим подмога" представляется менее обоснованным.)

В своих воспоминаниях о Мандельштаме Арбенина замечает: "Он любил детей и как будто видел во мне ребенка". Такой, "полудетский" образ нарисован в обращенном к ней стихотворении "Мне жалко, что теперь зима…" (1920).

Но и в стихах, адресованных Марии Петровых, подчеркнуты хрупкость, уязвимость, полудетскость (характерно использование уменьшительных форм): "маленьких держательница плеч" (вариант автографа из архива М.С. Петровых - "Маленьких держательница встреч" - считаем, вслед за А.Г. Мецем, опиской), "ребрышки худые", "маком бровки мечен путь опасный". Пишущий эти строки сознательно не обращается к стихотворению "Твоим узким плечам под бичами краснеть…" (1934), где "детскость" и "нежность" героини являются определяющими чертами: хотя и очень вероятно, что эти стихи тоже адресованы Марии Петровых, все же об этом нельзя говорить со стопроцентной уверенностью.

Имелись однако и обстоятельства, резко отличавшие увлечение Марией Петровых от влюбленности в Ольгу Арбенину. Атмосфера была иной. Этих обстоятельств по меньшей мере два: во-первых, уже были написаны антисталинские стихи и Мандельштам хорошо сознавал, что он ходит по краю пропасти; во-вторых, адресат любовных стихов носила чрезвычайно важное в этих условиях имя Мария.

Ю.И. Левин показывает, что в "Мастерице…" "женская" тема развивается "в ее чувственном аспекте (в теплом теле…), который сливается здесь с аспектом "маленькое, слабое, вызывающее жалость" (… ребрышки худые)…". Женское ассоциируется в стихотворении также с виноватым, ложным, ненадежным, непрямым ("кривая вода"), но влекущим, соблазнительным. Героиня стихотворения, добавим, не просто смотрит виновато - она мастерица "виноватых взоров". Более того, ее привлекательность влечет к погибели. Отметив подобие "романов" c О. Арбениной и М. Петровых, О.А. Лекманов пишет: "В центре этого сложного стихотворения два персонажа: слабая женщина и сильный мужчина. При этом слабая женщина предстает покорительницей сильного мужчины и даже его палачом (наблюдение Михаила Безродного: первые строки стихотворения "Мастерица виноватых взоров, / Маленьких держательница плеч" скрывают в себе идиому "заплечных дел мастер"). Для покорения мужчины женщина коварно (мягкий вариант: кокетливо) пользуется своей плотской привлекательностью. Мужчина сам стремится навстречу собственной гибели…". Но финал стихотворения - по словам Ю. Левина - все меняет: "И неожиданно, после сгущения темного, кривого, глухого, после нагнетания ориентальных мотивов (причем все это сфокусировано на героине) - появляется прямо противоположное: "Ты, Мария - гибнущим подмога". <…> Неожиданность заключается в том, что в роли Богоматери, заступницы, спасительницы выступает именно та, которая только что в облике турчанки влекла к гибели". (Финальные стихи "Мастерицы…", в которых выступает иная ипостась "женского" - самоотдача - были все же подготовлены: говорится ведь и о женской способности раздарить себя: "полухлебом плоти накорми" - слишком, может быть, смелая ассоциация с причастием; говорится и о "сестринском обычае" - ср.: "сестра милосердия").

Независимо от того, считать ли более текстологически обоснованным стих "Ты, Мария, - гибнущим подмога" или "Наша нежность - гибнущим подмога", надо отметить, что имя милосердной спасительницы присутствует в скрытом виде в фонетической ткани стихотворения. "Мандельштам, - пишет О. Ронен, - вообще очень часто насыщает свои тексты анаграммами ключевого по смыслу слова". В "Мастерице…" перед нами именно такой случай. Стихотворение начинается со стиха, в котором первое слово уже содержит имя адресата любовного обращения, причем ударение падает на тот же звук, что в имени Мария:

МАстеРИца виноватых взоров…

Второй стих также начинается с первого слога имени героини; представлены в стихе и другие звуки анаграммы:

МАленьких деРжательнИца плеч…

В первом слове третьего стиха это "называние" продолжено:

усМИРен мужской опасный норов…

Во втором четверостишии, как было сказано выше, представлено "пыхтение" жутковатых, алчущих женской плоти рыб (думается, что эти рыбы имеют отношение к тем, которые упомянуты поэтом в письме Н.Я. Мандельштам от 13 марта 1930 г.: "Здесь не люди, а рыбы страшные"). Но не только оно. Заметим, что в концовке каждого стиха мы встречаем набор звуков все того же имени - имени той, чей удел - раздавать "полухлеб" своей "плоти":

плавникАМИ
нА возьМИ
РтАМИ
нАкоРМИ

В третьем катрене автор возвращается к описанию героини:

МЫ не РЫбы кРАсно-золотЫЕ

(примем во внимание и возможное старое произношение: золотЫЯ).

В четвертом катрене портрет героини дорисовывается. Первый стих четверостишия снова начинается с первого слога имени Мария, но к этому дело не сводится:

МАком бРовкИ Мечен путь опасный…
что же Мне, как янычАРу, люб…

(хотя в слове "бровки" звук "и" редуцирован, но все же он опознается при произношении).

Очевиден в стихотворении и "водный" мотив. Ю. Левин пишет: "Привлечение более специальных данных, например, связанных с мифологическим наполнением тем воды, влаги, рыб, или учет того, что "Мария - гибнущим подмога" - перефразировка названия одной венецианской церкви, - внесло бы дополнительные нюансы в осмысление стихотворения".

Храмы в честь Богородицы, одно из имен которой в западной традиции Maris Stella, стоят в целом ряде портовых городов (например, в Марселе: храм Нотр Дам де ля Гард с десятиметровой фигурой девы Марии-покровительницы моряков; за это указание благодарим Ю.Л. Фрейдина).

Стихотворение о любви, в котором "водный" мотив сочетается с неуверенной надеждой на спасение - не отсылает ли оно опять-таки к Михаилу Кузмину, на этот раз к его прозе? Мы имеем в виду роман "Плавающие путешествующие" (1915), где также находим любовную тему в единстве с "водными" ассоциациями и идеей спасения (само название романа взято из молитвы - Мирной, или Великой ектении):

"Лелечка … продолжала:

- И мы ничего не строим навсегда… Мы всегда странствуем… Мы всегда плавающие.

- Да, да… но плавающие - это те, у кого есть рулевой, а если ты, обхватив склизкое бревно, носишься по морю, какое же это плавание?

- Наш рулевой - любовь, о которой не может быть двух мнений".

Московское зимнее увлечение М. Петровых вызвало, видимо, в сознании Мандельштама образ входившей в круг М. Кузмина Ольги Арбениной и сами стихи Кузмина, в которых любовь неожиданно посещает поэта в зимнюю пору. Мотивы сна и страха из приведенного выше стихотворения Кузмина также, думается, получили отражение у Мандельштама (конечно, в ином значении): "Он спит, мой гость…", "Не мне будить его…"; "Я жду, я жду: мне страх вздымает грудь…" - стоящий на значимом месте, предпоследний стих у Кузмина - и один из заключительных стихов у Мандельштама: "Надо смерть предупредить - уснуть". Стих о сне как предупреждении смерти, уходе от грозящей насильственной смерти, видимо, отражает мысли о самоубийстве как свободном выборе ухода из жизни - и, вероятно, связан также с известным монологом Гамлета: "Быть иль не быть… Умереть, уснуть".

Завершающая же строка из "Курантов любви" отразилась, по нашему мнению, в финальном стихе "Мастерицы виноватых взоров…".

© L. Vidgof

back

top