К воспоминаниям об О. Э. Озаровской А. Г. Бовшек приступала несколько раз. Окончательный их текст сложился, по всей вероятности, уже в Одесссе, в конце шестидесятых годов. Бовшек дружила с Озоровской и считала себя ученицей Ольги Эрастовны, хотя к моменту их встречи, профессиональная - "чтецкая" репутация Анны Гавриловны, уже вполне сложилась. И потому принялась за воспоминания, видя свой долг в этой попытке заранее, за несколько лет до близящегося столетия со дня рождения Озаровской (1974), совершенно к той поре забытой всеми, за исключением разве что профессиональных фольклористов, напомнить о ней и, быть может, возродить интерес и к ней, и к ее книгами, некогда имевшим немалый успех. Но публикация не состоялась, текст остался в архиве.
"Старое", говорил Вяземский, еще не значит "устаревшее", оно только вышло из употребления. И спрос на него может заново возникнуть.
Именно так случилось на наших глазах и с Озаровской. Ее книги - собранные и обработанные ею фольклорные сборники "Бабушкины старины" и "Пятиречье", еще в двадцатых годах прошлого века признанные классикой фольклорстики, наконец, переизданы - и не раз. И спрос на них очевиден.
В. П.
На моем жизненном пути мне довелось стать свидетельницей многих значительных событий, участницей многих интересных встреч с выдающимися людьми.
Как это всегда бывает, виденное и слышанное оставляло след на моем духовном мире, на моей работе и творческих поисках. Память в то же время совершала свой строгий отбор, повторяя и закрепляя в сознании те события и встречи, которые оказались особенно важными, решающими, как бы узловыми. Такой осталась в моей памяти встреча с Ольгой Эрастовной Озаровской. Прошло почти сорок лет со времени последнего свидания, а я и сейчас живо представляю ее образ, с радостью вспоминаю наши беседы, замыслы, планы намечавшихся работ, с болью думаю о тяжелых условиях ее жизни в последние годы, о болезни, разлуке, тяжелой утрате и слишком затянувшемся молчании и до сих пор нерасказанном великом подвиге этой замечательной женщины.
Но прежде чем остановиться на первой встрече с Ольгой Эрастовной, послужившей началом нашему дальнейшему знакомству, мне хочется сказать несколько слов "о времени и о себе".
В марте 1922 года я вернулась в Москву после пятилетнего отсутствия. Начало революции и становления советской власти я провела в Киеве. В город то и дело врывались, пытаясь захватить власть, враждебные советском строю контрреволюционные банды. К счастью, они хозяйничали недолго. Новая молодая жизнь набирала силы, бурлила, кипела, укрепляя веру а незыблемость новых завоеваний. Радостно было работать, хотелось работать. Двери концертных залов, клубов, консерваторий открылись для широких масс. И те, кто так долго, жадно, но безуспешно рвались к знанию, к культуре, наконец, получили к ней доступ. Новая аудитория зажигала, радовала своей страстностью и непосредственностью. Приходилось много и часто выступать, готовить новые и новые программы. В эти дни для меня окончательно решился вопрос о выборе жанра в моей профессии. Приехав в Москву, я не вернулась к работе в театре. Я продолжала показывать подготовленные в Киеве чтецкие программы.
Новые друзья и знакомые во вновь обретенной Москве поддержали мое увлечение программами камерного чтения. Среди этих друзей я с особой благодарностью вспоминаю Людмилу Борисовну Северцову (1). Жена академика Алексея Николаевича Северцова (2), она и сама была крупным научным работником.
Уже в начале двадцатых годов в Москве, по инициативе В. И. Ленина, работала комиссия по улучшению быта ученых, или, как тогда ее называли, Цекубу. Небольшой особняк на Кропоткинской улице стал местом встречи ученых (3) . Тут проводились научные доклады, рефераты, лискуссии, а в свободные вечера шли концертные выступления артистов.
Людмила Борисовна предложила администрации клуба провести цикл моих выступлений под условным названием "Сказка-складка". Содержанием этих вечеров служили не столько народные сказки, сколько фантастические рассказы и сказки замечательных русских и зарубежных писателей. Каждый вечер предварялся вступительным словом, которое проводил писатель Сигизмунд Доминикович Кржижановский.
В тот памятный вечер шел четвертый из намеченного цикла вечер, посвященный Редиарду Киплингу. Я должна была читать его рассказ "Рикки-Тикки-Тави" и прелестеную сказку о "Мотыльке, который топнул ногой". Слушать пришли и Людмила Борисовна, и Алексей Николаевич. Я знала, что среди присутствующих в зале находится и Ольга Эрастовна Озаровская. До этого дня мне никогда не доводилось ни видеть ее, ни слышать имевшие в ее исполнении огромный успех произведения народного фольклора.
По окончании вечера, прошедшего как-то легко и радостно, к нам - ко мне и Кржижановскому - подошли Северцовы. Было еще довольно рано, никому не хотелось идти домой, решили пройти в голубой зал, куда нам принесли чай и пирожные. Алексей Николаевич, находившийся еще под впечатлением понравившейся ему сказки о храбром мотыльке, отпустил несколько острот, вызвавших общий смех.
В это время в комнату вошла женщина, в которой я сразу признала Ольгу Эрастовну. Она была среднего роста, несколько полная. С глазах светились веселые огоньки.
- А, Ольга Эрастовна, решили задержаться. Вот и чудесно. А мы тут обсуждаем поведение мотылька. Кстати, и чай. Не хотите ли? - предложил Алексей Николаевич.
Нас, исполнителей вечера, представили Озаровской. Она ничего не сказала о прослушанной программе, но приветливый прищур глаз меня как-то сразу успокоил.
Те замечательные двадцатые годы были так насыщены событиями, неожиданными впечатлениями, поисками нового, что беседы возникали сами собой.
Алексей Николаевич, воспользовавшись короткой паузой, обратился к Озаровской:
- Ольга Эрастовна, уважьте старика, дайте послушать вашу русскую сказочку.
Это была и наша общая просьба:
- Пожалуйста!
Вероятно, и самой Озаровской просьба была по душе. Лицо ее сразу посветлело. Оставаясь сидеть в своем кресле, она на секунду задумалась, потом начала читать одну из своих любимых сказок: "Догаду".
Мне впоследствии не раз приходилось слушать исполнявшиеся артисткой произведения фольклора, но впечатление этого вечера меня как-то ошеломило, глубоко задержавшись в памяти.
Читала Ольга Эрастовна спокойно, соблюдая степенность и внутреннее достоинство. Лицо оставалось почти неподвижным, только кончики губ слегка приподнимались, в глазах не исчезала лукавинка. Глаза говорили всё: в них были и скрытый темперамент, и сдерживаемый смех, и чуть ироническое отношение к персонажам. Уже в это первое свидание меня очаровала музыкальность исполнительницы, неожиданность, точность сменяющих друг друга интонаций, ритмов. В чтении Ольга Эрастовна сохраняла бытующий в Пятиречьи говор, пользуясь им тактично, легко и, я бы сказала, радостно.
У каждого мастера исполнителя юмористических произведений - своя манера подачи текста. И всё же этих мастеров можно представить в двух группах. Одни дают очень яркие образы персонажей, почти перевоплощаясь в них, подчёркивают особенности их речи, не ограничивают себя в жестикуляции, временами приближаясь к актёрской игре. Исполнители второй группы - всегда рассказчики. Они сами не участвуют в действии, не перевоплощаются в персонажей. Однако это не снижает яркости и выразительности исполнения. Слушая народных сказителей, как, например, Серову, Шергина (4), я заметила, что они большей частью принадлежат ко второй группе.
Прощаясь в этот вечер с нами, Ольга Эрастовна сказала мне:
- Людмила Борисовна очень хвалила мне ваше исполнение "Страны слепых". Но, кажется, вечер Уэллса уже прошёл. Жаль!
- Ольга Эрастовна, я с величайшей радостью прочту "Страну слепых" лично вам.
- Что ж, вот и хорошо. Приходите ко мне. Не откладывайте. Мне кажется, что нам есть о чем поговорить.
Мы уговорились, что в ближайшие дни я, позвонив по телефону, узнаю о времени нашей встречи.
Спустя три дня я уже поднималась по парадной лестнице большого дома в Сивцевом Вражке. В этом доме было несколько квартир со студиями. Одну из них, по слухам, занимал художник М. Нестеров. На мой звонок дверь открыла высокая, худая, черноволосая женщина. Это, как я узнала потом, Катя, помощница Ольги Эрастовны по дому. Человек очень тихий, скромный, глубоко преданный своей хозяйке, принимавший близко к сердцу все ее дела. Иногда она даже участвовала в домашних литературных вечерах, преодолевая, по мере сил, трудности художественного слова.
Ольгу Эрастовну я увидела в тут минуту, когда она, прощаясь со своей посетительницей, о чем-то с ней договаривалась.
Я успела оглядеть комнату. Очень большая, светлая, она служила студией для занятий с учениками. К одной из стен примыкали подмостки - что-то вроде домашней сцены. Зеленый матерчатый занавес оставлял сцену открытой. В комнате не было почти никакой мебели, никаких украшений на стенах, никаких предметов домашнего обихода. Впоследствии, ознакомившись с другими комнатами, я заметила, что и там не было ничего лишнего. Только книги и самое необходимое для жизни и работы.
Проводив гостью, Ольга Эрастовна обратилась ко мне:
- Очень рада. Садитесь, пожалуйста, и рассказывайте. Я слышала, что вы недавно приехали из Киева. Как жили? Как работали?
Запас жизненной энергии, интереса к людям, их горестям, радостям в Ольге Эрастовне был поистине неистощим, и, надо сказать, умела она слушать необычайно, всем существом. Умела вовремя поставленным вопросом направить мысль собеседника на самое существенное и интересное.
Сейчас ей хотелось знать и о политических конфликтах, волновавших Киев в эти первые годы революции, и о культурной жизни города.
Когда являешься непосредственным свидетелем крупных событий, то эмоциональный эффект их воздействия настолько ошеломляющ, что истинный смысл происходящего, иногда скрывающийся за частными подробностями, выявляется значительно позже. Многого я сама понять не могла.
А вот то, что происходит на культурном фронте, меня непосредственно касалось, было ближе, понятней, и рассказывать об этом было легче.
Ольгу Эрастовну радовало то, что я рассказывала о новой аудитории. Ей хотелось знать о реакции новых слушателей, степени восприятия ими художественного материала, поведения, репертуара и, наконец, о самих исполнителях. Ей нравилось то, что исполнители, выступая в морозные дни в в холодных помещениях, до выхода на эстраду сидели, закутавшись в тёплые пальто, шубы, в ботинках, иногда в валенках, но на эстраде являлись перед публикой, сбросив всё лишнее, в лучших костюмах, подтянутые, радостно создавая и поддерживая впечатление праздника. У Генриха Густавовича Нейгауза, никогда не отказывавшегося от выступлений даже в самые холодные дни, обычно на запястьях рук и части ладони были натянуты шерстяные перчатки, но пальцы рук оставались открытыми, готовыми к исполнению самых трудных пассажей.
В этот день я так и не прочла Ольге Эрастовне "Страну слепых". Взамен она попросила меня исполнить несколько стихотворений из программы, посвящённой Блоку. Только в конце 1919 года в Киев пришла поэма Блока "Двенадцать". Она взбудоражила весь город, переходя из рук в руки и вызывая споры и восхищения.
Я сразу же принялась за подготовку и проведение вечера, посвящённого Блоку, включив в него и гениальную поэму. Что тут делалось! Казалось, в зал ворвалась сама стихия революции.
Всё, о чём я рассказывала, живо интересовало Ольгу Эрастовну. Сблизила нас и общая страстная любовь к жизни и творчеству Пушкина.
Я стала бывать у Ольги Эрастовны, постепенно знакомясь с укладом её жизни и её работой. Меня поражала её неутомимость, работоспособность и широта ее интересов.
До переезда в Москву она некоторое время принимала участие в спектаклях театра "Кривое зеркало" в качестве исполнительницы северного фольклора (5). В пору моего знакомства с ней она уже не выступала в сольных концертах и не входила ни в какую театральную группу.
Теперь она занималась педагогической работой, делясь с учениками своим опытом и знаниями, и лишь изредка как артистка принимала участие в концертах, по просьбе их устроителей, в общественном порядке.
Выразительное слово или, как тогда говорили, - "живое слово", во всех его разновидностях не переставало интересовать её до конца жизни. Она искала свой метод преподавания, разрабатывала теорию, подбирала высоко художественный и в то же время имеющий воспитательную ценность репертуар.
Думаю, что в области работы по художественному слову немалое влияние оказал на неё брат, Юрий Эрастович Озаровский (6), известный петербургский режиссёр и теоретик, выпустивший книгу о выразительном чтении. Книга в своё время, благодаря серьёзно поставленным в ней вопросам и освещению некоторых из них, сыграла положительную роль. О работе брата Ольга Эрастовна отзывалась всегда одобрительно.
Придавая большое значение публичным показам подготовленных работ чтецов, Ольга Эрастовна нередко была зачинщицей и организатором специальных вечеров чтения поэзии и прозы. Площадкой для таких вечеров всегда служил зал Государственной академии художественных наук, или, как её сокращенно называли, ГАХН (7). Академия возникла в начале двадцатых годов, но, к сожалению, просуществовала недолго. Помещалась по Кропоткинской улице в здании бывшей мужской гимназии (8). Вместительный, удобный актовый зал был вполне пригоден для вечеров камерного чтения. Вечера проводились довольно часто, собирая большую аудиторию заинтересованных слушателей. Особо запомнилось несколько таких интересных показов: "Весёлые нищие" в постановке Ф. И . Коган (9), "Дневники, записные книжки, мемуары" в постановке А. Г. Бовшек, сольный вечер Глумова (10), прочитавшего "Мексиканца" Джека Лондона. В вечерах принимали участие Чуйко (11), Коган, Гордон (12), Шнейдер (13) и др. Очень интересно прошёл вечер молодых чтецов, организованный Озаровской. Каждому из участников было предложено исполнить одно или несколько заранее указанных стихотворений Пушкина, Блока, Есенина, Гумилёва. По окончании вечера были названы лучшие исполнители.
К сожалению, как я уже сказала, ГАХН просуществовала недолго. Неясно были намечены цели и задачи деятельности Академии, некому было возглавить всё дело, дв и само понятие, художественная наука, - беспокоило своей неясностью, неопределённостью. К тому же нельзя было долго продержаться на одном энтузиазме участников.
Впоследствии на развалинах Академии возникла "Ассоциация работников живого слова". Но и она, не имея постоянного помещения и финансовой поддержки, только опираясь на энтузиазм, просуществовала несколько лет - до тех пор, пока "Всероссийское театральное общество" не организовало при Доме актёра особую секцию чтецов.
Своих подопечных учеников Ольга Эрастовна любила, как самых близких родных.
Однажды, придя утром в квартиру на Сивцевом Вражке, я застала Ольгу Эрастовну неподвижно сидящей в кресле. Серое лицо, мешки под глазами... Выяснилось, что накануне она весь день провела в больнице у постели своей ученицы. После неудачно проведённой операции девушка оказалась в тяжёлом, безнадёжном состоянии. К вечеру скончалась. Смерть девушки, горе родных - и ничем уже нельзя помочь.
О своём прошлом, как, впрочем, и о настоящем, Ольга Эрастовна не любила говорить, будучи очень замкнутой. Для меня было ясно, то есть внутренним чутьём я ощущала, что у неё есть своя тайна, своя боль или, может быть, травма, к которой нельзя прикасаться.
Жила она одиноко. Сын, от которого она изредка получала письма, работал где-то в Средней Азии, был женат. В детстве ему было трудно с учением. Среди других ребят он выделялся любовью к животным. В доме у них всегда водились ежи, кролики. Одно время жил даже лис... Эта детская страсть сыграла впоследствии свою роль в выборе профессии.
Занятия с молодёжью, общение с ней давало Озаровской некоторую моральную поддержку, но, конечно, не могло служить материальной базой. Можно было бы развернуть занятия в студии, официально оформив её, пополнить состав преподавателей. Но это не входило в планы Озаровской. Основные силы ее были направлены на выполнение серьёзной литературной работы. Большой и очень ценный материал северного фольклора, вывезенный ею в результате поездок на Пинегу, требовал изучения и обработки.
С юных лет Ольга Эрастовна любила русский язык, русскую речь, и ей хотелось услышать живое русское слово непосредственно из уст народа, творца былин, сказаний, песен. Север настойчиво звал её, обещая радость приобщения к празднику слова. Но только в зрелом возрасте ей, наконец, удалось не только услышать сказителей, но записать, собрать и привезти в Москву много новых чудесных образцов устной литературы. В поездке её сопровождали и помогали в работе несколько человек, одержимых такою же любовью к произведениям народного творчества, к живому, звучащему слову. В деревнях и сёлах всегда знали и любили своих сказителей, и потому найти их было нетрудно. Эти благородные хранители устной литературы, по большей части, не знали грамоты, но их изумительная память сберегала тысячи строк. Читали они всегда охотно - к великой радости слушателей. Один и тот же сюжет передавался зачастую по-разному. Исполнители вносили свои подробности и изменения.
Обычно во время исполнения все члены-участники экспедиции записывали текст, стараясь сохранить особенности синтаксиса и музыкального построения. Успеху дела помогало то, что сама Ольга Эрастовна была большим художником и все сопровождавшие её лица любили слово, выразительность и красоту его звучания.
Теперь весь богатый материал надо было изучить, классифицировать по темам или разделам, тогда только обработать. Надо было сохранить свежесть, непосредственность живого рассказа, передать свойственный народу юмор и ту мудрость в понимании и оценке жизненных явлений, которая сообщает произведению подлинную художественность. Необходимо было из нескольких вариантов выбрать лучший, сохранив при этом произношение, бытующее на севере. Для этого Ольга Эрастовна использовала особую транскрипцию, дав ключ к ней и указание - как ею пользоваться. Необходимо было также составить словарь непонятных терминов. Затем начались хлопоты по изданию, редактирование, правка и всё то, что даётся трудно и что обычно предшествует выходу книги из печати. И вот, наконец, на столе лежит она, эта стоившая стольких радостей и трудов заповедная книга. У неё есть уже и название: "Пятиречье". По свежести представленного материала и несомненной поэтичности, "Пятиречье" - один из лучших сборников фольклора.
Книга одарила Ольгу Эрастовну ещё одним бесценным даром. Из этого края Озаровская привезла замечательную сказительницу былин Севера Марью Дмитриевну Кривополенову (14). Не только любители северного фольклора, но и широкая публика имела возможность услышать эту замечательную, высокоодарённую исполнительницу русского сказа.
Одновременно с обработкой северного сборника подготавливалась и другая ценная книга-монография: "Д. И. Менделеев". В пору своего студенчества в Петербурге Ольга Эрастовна прослушала курс лекций по химии, которую преподавал наш великий учёный, профессор Д. И. Менделеев. Она была вхожа в дом своего учителя, была дружна с членами его семьи и как близкий человек разделяла семейные радости и горести. Позднее, по окончании учения, была принята на службу в созданную и руководимую Дмитрием Ивановичем Палату мер и весов. Таким образом, она оказалась первой женщиной, допущенной к государственной службе.
Образ замечательного человека, великого учёного и прекрасного преподавателя навсегда остался в благодарной памяти ученицы. Теперь ей хотелось запечатлеть его в печати, создать своего рода литературный портрет. Книга не претендует на научный обзор достижений великого химика, на оценку его научных поисков. Автор рассказывает лишь о том, чему был свидетелем в жизни и что навсегда осталось в памяти. Думаю, что переизданная сейчас книга "Д. И. Менделеев" имела бы большой воспитательное значение для молодёжи.
Стоит сейчас упомянуть и о том, что Д. И. Менделеев едва ли не первый заметил артистическое дарование своей ученицы. С большим юмором и теплотой Ольга Эрастовна рассказывает о том, как ей приходилось развлекать Дмитрия Ивановича в те дни, когда очередная болезнь приковывала его к постели и он просил свою помощницу немножко почитать ему. Обычно читался один из романов Дюма. Дмитрий Иванович радовался, смеялся, как ребёнок, подавая свои реплики при каждом удачном эпизоде или шутке. Он был в восторге от чтения, неутомимый как слушатель требовал чтения с утра до вечера.
Ольга Эрастовна была натурой цельной, волевой, исполненной неистощимой энергии и широких интересов. Принимаясь за какое-нибудь дело, она не берегла сил, но отдавалась увлекающему её предмету всем существом. Об одном таком интересе или увлечении мне необходимо сказать несколько слов. Поэзия вообще и особенно творчество Пушкина были её подлинной страстью. Она включала стихи поэта во все организованные ею вечера, часто просила почитать что-нибудь из Пушкина. Ежегодно день смерти поэта она отмечала особым Пушкинским вечером. На этот вечер в квартиру на Сивцевом Вражке мог придти без особого приглашения каждый из её друзей, знакомых, учеников. Необходимым условием для приходящего было чтение наизусть хотя бы одного стихотворения поэта или отрывка его прозы. Некоторые приходили в костюмах пушкинской эпохи, другие старались какой-нибудь деталью дать намёк на эпоху. Электричество выключалось на весь вечер. Комната на всё время чтения оставалась освещённой свечами. Читали все. Даже Катя - помощница хозяйки, болельщица за всех и за всё происходившее в этом необычном доме в этот вечер, необычайный вечер. Не было установленной программы, но отдельные исполнители тщательно продумывали свои выступления, старались объединить материал какой-либо темой. Все были охвачены атмосферой радостного дружелюбия. Было какое-то общее упоение сладостью стиха, высоким строем мысли и благородством всего творчества и жизни поэта. Расходились далеко за полночь, прощаясь до новой встречи в будущем году.
Забегая несколько вперёд, я скажу, что Ольга Эрастовна перед окончательным переездом в в Ленинград передала мне эстафету Пушкинских вечеров. Я приняла её с благодарностью, заверив своего друга в том, что выполню наказ.
И я продолжала вечера - сначала на квартире у Викентия Викентьевича Вересаева, куда приходили пушкинисты Лужский (15), Цявловский (16), потом в городском доме-дворце пионеров и, наконец, со времени основания музея Пушкина (17) в этом замечательном музее. Каждый год я разрабатывала новую тему программы, останавливаясь на каком-нибудь отрезке из жизни поэта, освещая его подобранными документами, письмами и самими произведениями. Исполняли программы ребята-старшеклассники Дома пионеров, а впоследствии - в Музее - студенты "Молодёжной студии", организованной при содействии директора Александра Зиновьевича Крейна (18).
Уезжая из Москвы и прощаясь со студией, с любимой работой, я знала, что полученный некогда наказ и эстафета не останутся бездейственными. Музей за короткое время своего существования успел завоевать любовь, внимание широкой публики и стал подлинным Домом Пушкина. А эстафету приняла общественность, принял сам народ. И теперь, когда десятки тысяч людей, движимые любовью к великому национальному поэту, ежегодно 6 июня собираются с разных концов страны на ставший уже традиционным праздник, я вспоминаю комнату на Сивцевом Вражке, освещённую стеариновыми свечами, хозяйку, взволнованные лица теперь уже таких далёктх исполнителей, я думаю, что в воспитании любви к Пушкину и даже в самой организации ежегодных торжеств есть доля участия и Ольги Эрастовны. Ведь малые ручьи не подозревают, что великая река несёт и их скромные воды.
х х х
Когда живёшь в одном городе с дорогими для тебя людьми, встречаешься с ними, то зачастую не замечаешь перемен в здоровьи и внешней жизни, пока эти перемены не становятся слишком явными. Так случилось и с Ольгой Эрастовной.
Однажды она мне сказала,
- У меня явилась хорошая мысль. Я уже не выступаю публично, мне не понадобится ни мой русский костюм, ни нитка жемчуга к нему. Нельзя ли продать или пустить в лотерею. Жемчуг, правда, речной, но всё же...
Было ясно, что в дом пришла нужда. Денег за издание книги хватило ненадолго, а жизнь в те годы была трудной и дорогой. Я понимала, чего стоило Ольге Эрастовне её признание, и потому не возражала. Пообещав устроить лотерею, я довольно легко распространила билеты и, наконец, передала вырученную сумму, - увы, хватившую ненадолго.
Страшнее было другое открытие. Ольга Эрастовна и раньше болела глазами, теперь доктора не скрывали, что ей грозит слепота. А это означало конец, или, во всяком случае, большое затруднение в литературной работе. Присоединилась и другая болезнь. Плохо повиновались ноги. Ей трудно было войти в трамвай, троллейбус, трудно подниматься по лестнице.
Я стала чаще посещать Ольгу Эрастовну и вот узнала, что она очень озабочена необходимостью принять важное решение. В Ленинграде оставалось несколько друзей, близких ей ещё со времён петербургской жизни. Они узнали о тяжёлом положении, о болезни Озаровской и теперь уговаривали её переехать в Ленинград. Они даже договорились о возможности устройства её в Дом ветеранов искусства. Оставалось только получить её согласие.
В трудные переломные дни, когда приходится что-то предпринимать, человеку часто кажется, что он может свободно принять решение. На самом деле всё решают сложившиеся обстоятельства. Выбора нет, остаётся только подчиниться сложившимся обстоятельствам.
Переезд требовал денег, и достать их могли только москвичи. Помог Б. М. Соколов (19). Академик, крупный специалист по фольклору и сам собиратель сказок, он высоко ценил Озаровскую и как артистку и понимал значение её литературных трудов.
Решено было устроить концерт. Составили комиссию по проведению вечера, пригласили артистов для участия в концерте. Павел Григорьевич Антокольский, бывший в то время заведующим литературной частью Вахтанговского театра, получил разрешение на использование Малого зала в театре. Билеты распространяли по рукам.
Не помню, какую сумму составила выручка, но Ольге Эрастовне она помогла ликвидировать накопившуюся задолженность и выделить некоторую часть денег для переезда и устройства на новом месте.
Расставаться с Москвой, где она столько лет проработала с бывшими учениками, с людьми, ставшими ей близкими, ей было горестно и больно, а нам, отпускавшим её на новую, неизвестную жизнь, - горестно и тревожно.
И всё же это произошло. Прощаясь, Ольга Эрастовна пообещала как можно скорее сообщить о себе, о новых условиях жизни.
х х х
Не помню даты переезда Озаровской в Ленинград. Редкие письма от неё не снижали тревоги о её судьбе. И вот случилось так, что в начале тридцатых годов мне необходимо было выехать на два-три дня в Ленинград. Я отыскала нужную мне улицу. Дом - типа особняка, просторный вестибюль с лепными украшениями и с росписью на потолке, широкая лестница, должно быть, в своё время крытая ковром, сейчас обнажённая. Постучав в указанную дверь на втором этаже и получив разрешение, я вошла в комнату. Ольга Эрастовна сидела у стола против большого окна. Она показалась мне немного похудевшей, очень грустной и озабоченной. Увидев меня, слабо улыбнулась. Я, передав ей приветы из Москвы, попыталась рассказать о новостях и, как мне казалось, интересных для неё событиях, рассеять её подавленность, но, по-видимому, Москва уже как-то отошла от неё.
О себе она, по обыкновению, говорила мало, но и того, что я узнала, было достаточно, чтобы понять её замкнутость и сдержанность. Большая, слишком большая для одного человека комната, почти пустая, почти без мебели, не говорила об уюте и об обитателе. Друзья навещали её редко, из живущих в доме она почти ни с кем не сблизилась. Этому мешали развивавшаяся болезнь и всё углублявшееся чувство одиночества, беспомощности, а главное - сознание невозможности включиться в работу.
Только раз лицо её осветилось знакомым светом. Она, вдруг прервав беседу, сказала:
- Недавно слушала Шварца (20). Он читал "Полтаву" Пушкина. Очень хорошо. Отлично...
Мне хотелось задержаться на всегда дорогой для неё теме, но она вернулась к прерванному разговору. Я, наконец, узнала, что мучит её в данное время. На столе лежали письма от сына.
- Вот, - сказала она. - Опять надо принимать решение. Он зовёт жить к себе. А я... я мало знаю его жену. Боюсь прийтись не ко двору.
И на этот раз я не могла дать совет, поняв, что обстоятельства снова решат за неё.
К концу свидания Ольга Эрастовна оживилась, потеплела, и мы расстались по-дружески.
Уехала я с чувством вины. Да, человеческого внимания, заботы хватает на неделю, месяц, год, а там... Как могли мы, москвичи, переложить все заботы об Ольге Эрастовне на ленинградцев...
Не успела я получить ответ на отправленное Ольге Эрастовне письмо, как узнала, что она переехала к сыну, а ещё через короткое время пришла скорбная весть о смерти Озаровской.
Она, эта весть, снова объединила нас. Хотелось сообща подумать об Ольге Эрастовне, вызвать в памяти её образ.
Встреча состоялась в Доме журналиста.
В переполненном зале на мольберте стоял большой портрет Ольги Эрастовны, в её обычном платье, с такой милой, умной, доброй улыбкой на лице. Присутствующие на вечере участники её поездки на Пинегу вспоминали отдельные яркие, красочные эпизоды. Ученики рассказывали об интересных занятиях с ней, вспоминали об её артистических выступлениях, о Пушкинских вечерах. Был портрет, было много цветов, было много тёплых воспоминаний, не было лишь её, не было, нет и не будет.
В печати не появилось ни строки об Озаровской, её жизни и смерти.
В 1974 году исполняется сто лет со дня рождения этой замечательной женщины. Долг требует прервать затянувшееся молчание, рассказать о великом подвиге, переиздать её книги: "Пятиречье" и "Д. И. Менделеев".
В последнее время наша общественность не раз проявляла интерес к памятникам старины, требуя их изучения и охраны. Фольклор - тоже памятник старины. Произведения устной литературы требуют внимательного изучения и охраны. Будущие поколения вправе изучать этот бесценный дар, который внесла в нашу жизнь Ольга Эрастовна Озаровская.
Публикация и примечания Вадима Перельмутера
Примечания:
Озаровская Ольга Эрастовна (1874-1933) - собирательница фольклора, исполнительница северных сказок, книги: Мой репертуар (1908), Школа чтеца (1914), Д. И. Менделеев (1929), собрала и обработала книги северного фольклора "Бабушкины старины" (1916, с очерком творчества М. Д. Кривополеновой, которую она в 1915 г. открыла широкой публике), "Пятиречье" (1931); в 1911 основала в Москве Студию "живого слова"; в советское время вела в Москве декламационный семинар по произведениям Пушкина.
© A. Bovshek
© V. Perel'muter
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
