Вадим ПЕРЕЛЬМУТЕР

"ИСТИНА, УКЛОНИВШАЯСЯ ОТ ЧЕЛОВЕКА"

Станислав Ежи Лец

Заглавие заимствовано из повести Сигизмунда Кржижановского "Возвращение Мюнхгаузена".

И я надеюсь убедить читателя в том, что подобное заимствование оправдано.

Несколько месяцев назад вышла книга "Великое культурное противостояние. Книга об Анне Гавриловне Бовшек" ("Новое литературное обозрение", М., 2009). Нечастый, к сожалению, случай материализованной благодарности учеников - учителю. Потому что из студии художественного слова первого в Москве Дома пионеров на улице Стопани (ныне - Огородный проезд), которую Анна Гавриловна создала в 1936 году, едва Дом пионеров открылся, и которой она руководила четверть века, вышли Людмила Касаткина и Ролан Быков, Геннадий Печников и Борис Моргунов, Авангард Леонтьев и Сергей Никоненко и другие, чья жизнь стала немыслимой вне связи со сценой, эстрадой, съемочной площадкой. Один из них - Авангард Леонтьев - собрал, составил и сумел обеспечить издание этой книги в полторы сотни страниц, куда вошли два сочинения самой Бовшек и воспоминания о ней.

Впрочем, о книге скажу позже. Пока - лишь о первой ее половине: до семьдесят восьмой страницы.

Открывает книгу мемуарный очерк А. Г. Бовшек "Глазами друга. Материалы к биографии Сигизмунда Доминиковича Кржижановского". О человеке, с которым были совмещены, совместны тридцать самых ярких - счастливых и мучительных - лет жизни.

Впервые очерк был опубликован девятнадцать лет назад, в книге "Сигизмунд Кржижановский. Возвращение Мюнхгаузена" (Л., 1990). Мне довелось его комментировать - дважды: и при первой публикации - бегло и кратко, будучи подгоняем издательской спешкой, и сравнительно недавно, куда более подробно, при подготовке последнего тома собрания сочинений Кржижановского. Там есть мелкие неточности, естественные для мемуариста, описывающего события десятилетия спустя, обмолвки памяти, но такого - по пальцам, и достоверность каждой из ста с небольшим машинописных страниц не вызывает сомнений. Бовшек сдержанна, эмоции несколько приглушены, она старается не упустить ни одной значимой детали, ни одной мелочи, сыгравшей - пусть едва заметную - роль в судьбе Кржижановского. Она пишет о самом важном в своей жизни - и о том, что теперь, через пятнадцать лет после смерти мужа-писателя принадлежит, она в том совершенно убеждена, не ей одной.

И сразу после этого - в книге - первые воспоминания о ней самой, об А. Г. Бовшек. Автор - писатель, доктор исторических наук, кандидат искусствоведения Нина Молева. Заглавие: "Даже на самого маленького она смотрела как на равного себе". Правда, воспоминания эти - в той же мере о Бовшек, в какой о Кржижановском, а подчас даже больше о нем, нежели о ней.

Признаюсь, с первых же строк я... просто-напросто растерялся. И не избавился от сего самоощущения до последней точки - оно только ширилось и углублялось. В итоге "истина отклонилась от человека" настолько, что и сама не смогла бы сыскать обратную дорогу.

С фрагмента, когда мне стало сие окончательно ясно, я и начну. Сразу предупредив, что не считаю для себя возможным принимать во внимание почтенный возраст мемуаристки. Потому что трагическая судьба писателя Сигизмунда Кржижановского, по моему глубокому убеждению, не может и не должна быть предметом беллетристических экзерсисов и автобиографических фантазий.

Н. М. Молева рассказывает, как через много лет после смерти писателя и его жены она пыталась начать публикацию прозы Кржижановского, но безуспешно (к подробностям этих ее усилий я еще вернусь).

"...А потом вдруг неожиданно выясняется, что выходит полное собрание сочинений Кржижановского. Узнав об этом, я помчалась в архив... и спросила: "В чем дело?" И обнаружились интересные вещи. Любое архивное дело лежит в соответствующей папке, к папке приклеен лист, на котором расписывается каждый, пользующийся этим материалом: пишет число, часы, когда он работал, ставит свою подпись, там же стоит подпись сотрудника, который после чтения проверил состояние дела. Так вот у деда ни на одной папке нет фамилии тех, кто ими пользовался. А книги изданы!

Кроме того, оказалось, что некий Вадим Перельмутер, который, выступив в качестве публикатора, весь этот проект подготовил (а в действительности всё подготовила и разделила по томам Анна Гавриловна), является и правопреемником и должен получать деньги за издание. Этого я уже не выдержала. Он опубликовал материалы - ладно. Но получать за это деньги... Мы - родные - их не получаем. И никогда на это не претендовали, а хотели только всё сохранить и опубликовать. Но чтобы кто-то другой за это получал деньги - нет! Пришлось писать относительно этого обстоятельства объяснение, заверенное нотариусом, и передавать его в архив"...

С Ниной Михайловной Молевой "некий Вадим Перельмутер" познакомился и впервые побывал у нее в гостях на Никитском (тогда еще Суворовском) бульваре, в музейного вида квартире, осенью 1988 года. В начале которого, в первом номере "Вопросов литературы", был напечатан ее очерк "Повести старого дома". Там рассказывалось о всяких замечательных историях из жизни в начале ХХ века знаменитого "первого московского небоскреба" - дома Нирнзее, что в Большом Гнездниковском переулке, близ Пушкинской площади. И две страницы посвящалось Кржижановскому - его выступлениям с чтением новелл в кабаре "Кривой Джимми", что обитал в начале двадцатых годов в подвале того дома. Читателям при это пояснялось - о ком речь. Ибо заметные публикации его прозы только-только начались - в восемьдесят седьмом, а вероятность знакомства публики с периодикой более чем полувековой давности не стоило принимать в расчет.

В ту пору я уже знал - и от бывших студийцев А. Г. Бовшек, с которыми встречался, и от дружившей с Анной Гавриловной и Сигизмундом Доминиковичем Нины Станиславовны Сухоцкой, с которой был знаком в последние восемь лет ее жизни и у которой не раз бывал-беседовал в ее жилище на Тверском бульваре, по соседству с Пушкинским, бывшим Камерным театром, - что Нина Молева была "какой-то родственницей" Бовшек и занималась у нее в студии.

Я позвонил Нине Михайловне - и тут же получил приглашение. Рассказал об уже полностью подготовленной к изданию первой книге Кржижановского. И про то, что договорился с другим издательством о второй, твердо решив включить в нее все воспоминания о писателе, какие только удастся разыскать. Уговаривать не пришлось - Нина Михайловна тут же согласилась написать всё, что помнит.

Тогда же, в разговоре, между прочим, выяснилось, скорее даже - проскользнуло, что в ее распоряжении нет ни одной строчки Кржижановского. Для меня такая информация была совершенно внятным свидетельством того, что, как минимум, в последние двадцать лет жизни Бовшек у нее не было сколько-нибудь близких отношений ни с "семьей" Н. М. Молевой, ни с ней самой, а быть может, и вовсе никаких.

Перед отъездом в Одессу (1967), а затем и в Одессе Анна Гавриловна немалую часть зарплаты - и пенсии - тратила... на машинисток. Тиражировала таким образом новеллы Кржижановского и свои воспоминания о нем и передавала/рассылала их всем, кого знала, кого могла вспомнить из общих с Кржижановским друзей и знакомых: Е.Ф. Никитиной, Н.С. Сухоцкой, В.К. Звягинцевой, Н.Л. Дружининой, Б.А. Привалову и другим, включая некоторых бывших своих учеников-студийцев. Мне довелось не только видеть эти машинописи - изрядное их количество есть в моем архиве: владельцы с готовностью передаривали их мне, узнав - сначала, что пытаюсь его напечатать, потом, что готовлю книгу.

Бовшек прекрасно понимала, что сдать рукописи мужа в ЦГАЛИ - полдела. Главное, чтобы имя его - писательское - продолжало звучать, пусть вполголоса, почти шепотом, в узком кругу, и что, чем больше будет таких "кругов" тем вероятнее шансы на издание. Рано или поздно.

Датированный шестым июля 1989 года очерк Молевой "Легенда о Зигмунде Первом" я получил пять с лишним месяцев спустя, пятнадцатого декабря. В тот день, когда привез ей первую книгу Кржижановского "Воспоминания о будущем. Избранное из неизданного". Мучительно припоминать дату нет нужды - она есть на инскрипте подаренной мне тогда же книги "Манеж. Год 1962": "Милому Вадиму Гершевичу с бесконечной признательностью за второе рождение человека, так дорогого мне, - С. Д. К., и глубокой симпатией. Н. Молева. 15. 12. 89".

Молева

"Легенда о Зигмунде Первом" была опубликована во второй книге Кржижановского "Возвращение Мюнхгаузена" (1990). Авторская - подписная - машинопись сохранилась в моем архиве.

"Легенда" неплохо смотрелась в книге - в уследимом соответствии своему заглавию. Живо изложенные детски-подростковые впечатления о необыкновенном человеке - и семейные предания. Ничего о прозе Кржижановского (понятно: первая книга тогда еще не вышла) - и размышления о времени и его персонажах. Не обошлось и без нередкого мемуаристского соблазна - сообщить нечто замечательное, но принципиально не поддающееся проверке и комментированию. Например, как в "Легенде", поведать, что в опасные для писателя времена "семье" было поручено припрятать его рукописи, их зарыли в землю на дачном участке в Малаховке, а после войны на этом месте воздвигся один из многоэтажных домов (адрес дома приложен). Не станут же, в самом деле, сносить дом, даже если под ним томятся рукописи Гомера...

Я отвез Нине Михайловне заказанные ею несколько экземпляров. Получил очередную порцию похвал и благодарностей. Бывал у нее и позже - по привычному уже поводу - "Сказки для вундеркиндов" (1991), "Страны, которых нет" (1994), журнальные публикации Кржижановского.

В девяносто девятом, когда затевалось/планировалось издание собрания сочинений (к слову, не "полное"), позвонил ей - за разрешением на перепечатку её воспоминаний в последнем томе. И мгновенно получил согласие.

Два года спустя принес первый том. От которого она не отрывалась во время устроенного по такому случаю "праздничного" чаепития. И, конечно, могла увидеть, что среди копирайтов никакого "правопреемника" нет. А потом и прочитать в комментариях, что в первых томах, отданных прозе, воспроизводятся - согласно авторской воле - шесть машинописных книг, сложенных в последние годы жизни самим Кржижановским и шесть его повестей. И что ни по каким "томам" Бовшек сочинения муже не "разделяла", но только следовала, как и я, воле автора.

Кстати, в ту пору мне приходилось несколько раз наведываться в РГАЛИ - в фонд 2280 (С. Д. Кржижановский), - кое-что проверять и уточнять для работы над комментариями. И никакого Молевского "объяснения, заверенного нотариусом", там, разумеется не было, иначе я просто не мог о нем не узнать.

В последний раз виделись мы с Ниной Михайловной во второй половине октября 2005 года. Она получила второй и третий тома. Я - роскошно изданную в Италии монографию о ее муже Элии Белютине. Впрочем, общение получилось, так скажу, более облачным, нежели прежние.

Дело в том, что несколькими днями ранее в еженедельнике "Культура" (№ 40 (7499), 13-19 октября 2005) появился очерк Н. М. Молевой об Александре Таирове и Сигизмунде Кржижановском, озаглавленный цитатой из воспоминаний Н. С. Сухоцкой "Нам всегда везло на трагические символы". И то, что говорилось там о Кржижановском было, по моему разумению, за считанными исключениями, если выражаться предельно корректно, не очень точным. Начиная с помещенной в центре газетного листа, рядом с портретами А. Таирова и А. Коонен, фотографии Кржижановского работы М. С. Наппельбаума (ныне, вероятно, самой известной из немногих фотографий писателя), напечатанной "вывороткой", то бишь с негатива, перевернутого лицевой стороной не вниз, а вверх: "в оргинале" - полуповорот вправо, здесь - влево.

Мне придется ненадолго отвлечься на эту публикацию, потому что поклонники Кржижановского могут повстречаться с нею в Интернете. И будут введены в заблуждение.

Постараюсь быть кратким: ограничусь отнюдь не полным перечнем "неточностей", выбрав наиболее существенные и легко проверяемые, и минимальными комментарием.

Начинается с того, что Таирова и Кржижановского связывала "работа в Камерном театре с 1921 года".

Кржижановский приехал в Москву в марте 1922 года. Несколько месяцев спустя друг Бовшек, режиссер Камерного театра Леонид Львович Лукьянов познакомил его с Таировым. С осени того же года, по приглашению Таирова, Кржижановский начал преподавать в театральной студии при МКТ.

Несколькими строками позже приводятся предсмертные слова Кржижановского: "По-видимому, между мной и читателем лежит, по крайней мере, полвека".

Ничего подобного Кржижановский не говорил. И не потому, что фраза - не в его стиле. Просто в последние недели жизни он вообще не мог говорить "фразами" - только отдельные слова. Об этом написано в воспоминаниях Бовшек.

"Ни одно произведение писателя не было опубликовано при жизни".

При жизни писателя было опубликовано: шесть новелл, повесть, книжка "Поэтика заглавий" (1931), полдюжины очерков, около двух десятков статей - о Шекспире, Б. Шоу, Чехове, Пушкине etc.

О нынешней популярности Кржижановского: "...возникли три клуба фанов в Париже, несколько в Польше, в Германии".

Точно знаю, что ни в Париже, ни в Германии нет ни одного клуба фанов Кржижановского. Про Польшу мне ничего достоверного не известно, хотя упомянута она не случайно. Но о том - чуть позже.

О похоронах Кржижановского: "Стоя на лютом морозе 29 декабря (1950. - В. П.) у раскрытой могилы писателя среди шести человек, решившихся его проводить, актриса Алиса Коонен скажет, словно про себя: "Мы не поняли, его положили в гроб еще тогда, в 36-м. Сегодня просто забили последний гвоздь".

И далее: "Около были: режиссер и актриса Камерного Нина Сухоцкая, скульптор Сарра Лебедева, театральный художник Елена Фрадкина, пушкиновед С. М. Бонди и бывший артист и питомец Камерного Михаил Жаров"...

Кржижановского хоронили 31 декабря 1950 года. Пришедшие проститься с мало кому известным, неизданным писателем ничем не рисковали, хотя бы по одному тому, что некролог о Кржижановском был вывешен в фойе Центрального дома литераторов (об этом упомянуто в "Дневнике" Юрия Нагибина), и там было указано - когда и где с ним можно проститься.

Коонен ничего там не говорила. Потому что ее там не было (да и слова процитированные - не о Кржижановском, а скорее о Таирове, которого надломила в 36-м отчаянная борьба за спасение театра; Кржижановского финальная трагедия ожидала пятью годами дальше). Из перечисленных на кладбище была лишь Н. Сухоцкая (с сыном Александром).

По записям бесед с Сухоцкой, вдовой племянника Бовшек А. Ф. Осмоловской и бывшей старостой студии художественного слова Дома пионеров Л. Трофимовой, могу назвать почти всех, кто вместе с ними присутствовал в тот день на кладбище: Л. Л. Лукьянов, А. М. Арго, Е. Л. Ланн и его жена А. В. Кривцова, племянник Анны Гавриловны Николай, ее бывшие ученики Г. Конюшкова и Б. Моргунов, три или четыре коллеги Бовшек по Дому пионеров, - всего человек пятнадцать.

Прочее - довольно многочисленные "мелочи". Вроде сообщения о "закрытии" постановки "Онегина", инсценировку для которой написал Кржижановский, декорации А. Осмеркин, а музыку С. Прокофьев. Никто ее не "закрывал", снял сам Таиров, срочно - взамен - взявшийся, ради спасения театра, за Горьковских "Детей солнца". Или мимоходного упоминания о "друживших" с Кржижановским Вернадских, чему нет ни единого подтверждения...

Каюсь, я не отнесся к той публикации всерьез: ну, решил автор покрасоваться в газете своей осведомленностью, с кем не бывает, да и увлекся, перехлестнул через край... Допускаю, что при более жесткой реакции тогда не пришлось бы писать и нынешних заметок, кто знает...

В оправдание могу сказать, что не хотелось скандалить-ссориться с Н. М. Молевой - и рисковать тем, что она, осерчав, заберет свои мемуары из собрания сочинений, и так воспоминаний о Кржижановском негусто.

Правда, два вопроса все же задал. Первый - о сотрудничестве Таирова и Кржижановского с двадцать первого года. Ведь Бовшек называет иную дату. И услышал: "Она не знала. У меня в семейном архиве есть их переписка, между Киевом и Москвой". Понимая, что недоумевать, с какого такого переляку подобная переписка могла очутиться в архиве семейства Молевых и почему не процитирована в "Культуре", - занятие праздное, я только попросил дать ее для публикации в собрании сочинений. И получил твердое обещание: непременно, вот только надо отыскать ее среди других бумаг. Видать, не отыскала...

Вопрос второй: судя по описанию похорон, она, вероятно, там присутствовала? "Конечно!" - "Ну, тогда, быть может, хоть вы помните - где его похоронили?" - "А как же! На Немецком". Сказано было с такою убежденностью, что я бы и поверил. Если бы к тому времени уже не проверил и не получил документального подтверждения тому, что на Немецком кладбище могилы Кржижановского не было и нет.

В тот день я услышал от нее и про "кровное родство" с Кржижановским - Нина Михайловна именовала его "дедом" и никак иначе.

Врасплох это меня не застало. Двумя годами ранее позвонила мне из Варшавы страстно увлекшаяся Кржижановским литературовед Веслава Ольбрыхт. И восторженно сообщила, что отыскала в Москве "внучку Кржижановского". Это - Нина Михайловна Молева. Я, естественно, спросил о документальном подтверждении. Она, слышно было по голосу, обиделась: как, дескать, можно не верить такому уважаемому человеку! На том и расстались. Насовсем. Вероятно, обида оказалась глубже, чем предполагал...

Теперь я сам поинтересовался "документами", которые, несомненно, украсят издание. К тому же, при таком-то родстве, наверно, и фотографии есть, на которых Сигизмунд Доминикович запечатлен "в семейном кругу". Документы Нина Михайловна посулила вместе с письмами, когда отыщет. А фотографии, кивнула, есть, конечно, и не одна. Вот только сейчас это всё сканируется для готовящегося тома ее воспоминаний, но она попросит, чтобы для меня сделали копии - и обязательно передаст.

И ничего-то я не дождался. А в книге воспоминаний Н. М. Молевой - единственное фото Кржижановского, то же, что и в "Культуре", только на сей раз напечатанное правильно. Зато с ошибочной датой: 1937. Хотя снимок сделан был никак не позже 1932 года.

...Разобравшись более или менее с концовкой очерка, возвращаюсь к началу. И теперь уже строго по порядку, с цитатами, не отвлекаясь.

"По линии моей матери членами нашей семьи стали две сестры Бовшек <...>, которые вышли замуж за двух моих двоюродных дедов. Анна Гавриловна Бовшек стала супругой Сигизмунда Доминиковича Кржижановского, а Евгения Гавриловна Бовшек - супругой Владимира Васильевича Тезавровского, одного из первых актеров МХТ".

В. В. Тезавровский и С. Д. Кржижановский не были "кузенами". Сие "родство" никак не прослеживается ни по отцовской, ни по материнской линиям писателя. У Доминика Александровича Кржижановского был единственный брат, Павел, умерший бездетным и завещавший свое имущество племяннику Сигизмунду. Про Фабиану Станиславовну (урожденную Пашуту) известно меньше, но и тут никто из имевших отношение к их семье не упоминает о "родственниках" - ни в Киеве, ни в Польше, ни в Москве.

Желающим это проверить могу напомнить, что у Кржижановского было четыре сестры, намного его старше. И есть возможность разыскать потомков младшей - и самой известной - из них: Заслуженной артистки РСФСР Станиславы Доминиковны Кадминой-Георгиевской (то бишь, если верить мемуарам, еще одной "кузины" Тезавровского и "бабушки" Молевой) и поискать - с их помощью - следы упомянутого "родства".

Не говоря уже о том, что ни сам Кржижановский, ни Бовшек, судя по всему, об этом "родстве" и не подозревали. Совершенно невероятно, чтобы они ни разу о нем не упомянули. Ведь к моменту их знакомства Евгения Бовшек и Владимир Тезавровский были женаты, как минимум, три года - в 1918 году у них родился сын Василий, будущий летчик. Добавлю, что в переписке Анны и Сигизмунда, которая включена в последний том собрания сочинений, В. В. Тезавровский упоминается всего по разу - каждым из корреспондентов, и между прочим, к слову пришлось, имя-отчество с довеском двух-трех слов, и только.

И не был Тезавровский "одним из первых" артистов МХТ, созданного, как известно, в 1902 году, - играл там в 1905-1916 годах, а затем перебрался в Одессу, в театр Массдрамы.

Двадцать лет назад, когда трудно было вообразить будущую популярность Кржижановского, Н. М. Молева куда более скромно и убедительно описала свою родственную связь с ним: внучатая племянница мужа Евгении Бовшек, сестры жены писателя. То бишь неблизкая "свойственница" даже не самой Анны Бовшек, но ее сестры. С тех пор, как видим, многое изменилось...

Далее - со ссылкой на "семейные рассказы" - повествуется, что в юности Анна Бовшек поступила в Первую студию МХТ, где "стала любимицей Вахтангова", что "у нее был прямой выход на первые роли в Вахтанговской студии" и что "перед его смертью, когда он и Станиславский готовили еврейскую студию "Габима", Анна Гавриловна уже ассистировала Вахтангову как режиссер".

Вахтанговская студия открылась в 1921 году, к тому времени Анны Бовшек уже пять лет не было в Москве. И к студии "Габима" Н. Цемаха, которой занимался преимущественно Станиславский и от которой берет начало ныне существующий в Израиле театр того же названия, она отношения не имела. Равно как и другой еврейской студии - Театру "Культур-Лиги" И. Кунина и Э. Лейтера, - перебравшейся в 1922 году из Киева в Москву по приглашению Вахтангова (и три года спустя, в Харькове, ставшей первым на Украине Государственным еврейским театром). В этой студии преподавал Кржижановский, она-то и привезла его с собой...

Тут же сообщено, что огромный успех имели чтецкие программы Анны Бовшек, прежде всего - "Двенадцать" Блока. "То же можно сказать и про "Рыцаря в тигровой шкуре"...

Про успех этот говорится, понятно, со слов самой Бовшек, цитата без ссылки на источник. Что до "Рыцаря...", то здесь неувязок, минимум, две (не считая того, что слова "рыцарь" нет в заглавии ни одного из пяти существующих переводов поэмы Руставели на русский язык): во-первых, о такой программе никто, кроме Молевой, не упоминает, она тут свидетелем быть не может, по причине, так сказать, биографической; во-вторых, и составить подобную программу в начале двадцатых годов было бы мудрено. Потому что первый полный перевод поэмы (К. Бальмонта) был издан в 1933 году. В Париже. Под заглавием "Носящий барсову шкуру". Остальные переводы сделаны-опубликованы значительно позже...

Дело было, правда, уже не в Москве, а в Киеве. Потому что, по словам мемуаристки, "после февральской революции Бовшек уехала к родителям в Одессу [...], она надолго оказалась отрезанной от Москвы - с 1917 по 1922 год". От Одессы до Киева, как известно, рукой подать. И Бовшек стала там выступать с чтецкими программами. К тому же "в Киеве был театр Станиславы Высоцкой, в будущем знаменитой польской актрисы", и та "увлеклась талантом Анны Гавриловны и пригласила ее в свою новую труппу. Это обстоятельство сыграло роковую роль в судьбе Анны Гавриловны".

Вот и первая трещина в семейных преданиях, которыми, вроде бы, пользуется Молева. А. Г. Бовшек вовсе не уезжала к родителям в Одессу "после февральской революции". Но в 1916 году, узнав об измене первого мужа, разошлась с ним и ушла на фронт Первой мировой войны - сестрой милосердия (кстати, в книге есть ее фотография фронтовой поры). А в восемнадцатом война занесла ее в Киев, где она и осталась.

Сестра милосердия Анна Бовшек, 1916 (или 1917)

И артисткой театра С. Высоцкой она не была. Как не было самого театра - он так и не открылся, не создал ни одного спектакля. Потому ни "роковой" и никакой иной роли в судьбе Бовшек сыграть не мог...

"В том же 1922 году она встретила в Киеве кузена мужа своей сестры, Сигизмунда Доминиковича. Это в высшей степени необычный, оригинальный человек. Не случайно сейчас существуют клубы его фанов и в Париже, и в Марселе, и в Варшаве. Весь мир открыл для себя его гений".

Бовшек и Кржижановский встретились двумя годами ранее - в двадцатом. Познакомил их А. И. Дейч. Про клубы фанов я уже говорил. Добавлю, что и в Марселе такого клуба нет.

"Он получил прекрасное образование, в совершенстве знал семь языков, владел латынью и греческим. [...] Его лекции пользовались фантастическим успехом. Анна Гавриловна увидела его в этом блестящем ореоле и объяснилась ему в любви".

Кржижановский свободно владел польским (то бишь - родным), немецким и французским, мог объясниться на итальянском (благодаря латыни, которая, как и древнегреческий, - следствие классической гимназии и университета), более основательно он принялся за этот язык лет пятнадцать спустя, английским всерьез занялся уже после переезда в Москву. А "фантастический успех" следует, вероятно, понимать так, что в Киеве начала двадцатых годов, когда для абсолютного большинства населения культура была, так скажем, не первостепенной, любой успех вполне можно было счесть фантастическим...

Им "было уже по тридцать два года", и можно, следуя за автором, предположить, что оба пережили и перестрадали немало. Тем отрадней, что чувство оказалось взаимным. Однако "регистрировать брак дед отказался". И объяснил (внимание, говорит блестящий оратор-лектор и ярко одаренный писатель!): "Я совершенно нищий. У меня нет ничего, и мне нечего вам предложить. Я не могу себе позволить стать жиголо рядом с вами". Тем не менее, "они прожили вместе почти тридцать лет, без регистрации".

В момент знакомства Кржижановскому было тридцать три года, Бовшек - тридцать один. О причинах не-регистрации брака с Кржижановским Бовшек рассказала в своих воспоминаниях. С "мотивом", предлагаемым вниманию и доверию читателей в очерке Молевой, - ничего общего. Да и приписываемое писателю пошловатая фраза-клише с реальностью не согласуется. Кржижановский был киевлянином - и, так скажем, не безвестным, жил у себя, в жилье не нуждался, преподавал в консерватории, театральном институте, двух театральных студиях, читал публичные лекции, понемногу, но печатался, короче, по тем временам, его существование можно считать вполне сносным. То есть был обустроен значительно лучше, чем Бовшек...

В 1922 году они отправились в Москву. Кржижановский - в надежде на перспективы, жилье, заработок. Но - ни одного, ни другого, ни третьего. "Тогда один из орловских помещиков, которого дед знал еще с юности, знаменитейший акушер Иван Юрасовский устроил ему, как для своего санитара, какую-то служебную площадь. Это была кладовка в большой квартире - из тех, где хранили кастрюли... Там стояла железная койка, маленькая тумбочка и один стул. И на этой площади Сигизмунд Доминикович прожил двадцать восемь лет".

Кржижановский, как известно, приехал в Москву с еврейской студией "Культур-Лиги", заботы о которой взяли на себя вахтанговцы. И был - вместе со студийцами - временно обеспечен и жильем, и кое-какими, очень скромными, заработками, ибо продолжал преподавать (а начавшееся тогда знакомство с вахтанговцами Рубеном Симоновым и Павлом Антокольским продолжалось много лет). Уже несколько месяцев спустя жена знаменитого биолога А. Н. Северцова Людмила Борисовна нашла для него комнату по адресу: Арбат, 44, кв. 5, - в квартире своего знакомого, графа Коновицына (об этом рассказано у Бовшек). Осенью он уже преподавал в студии Камерного театра, а чуть позже был зачислен еще и в "литчасть". И - никаких упоминаний об акушере Иване Юрасовском и фиктивной службе санитара. Впервые я услышал это имя от Молевой четыре года назад. И усомнился, сославшись на Бовшек. Возражение было отметено сходу: "Она забыла". Молева, которой тогда еще не было на свете, естественно, помнит...

А Бовшек "приехала в Москву по линии Наркомпроса - был такой способ заниматься в школах, с детьми". И Наркомпрос дал ей "вполне нормальную комнату в Земледельческом переулке. Всего метров четырнадцать, но жить было можно". Она предложила Кржижановскому переехать к ней, он решительно отказался ("жигало"?). А обменять обе комнаты на что-либо более - для двоих - приемлемое было невозможно, ибо "его комната не подлежала обмену из-за отсутствия в ней жилой нормы". Отказаться от своей площади - значит, потерять "прописку в Москве, что для поляка - а он по паспорту был поляк - означало немедленную высылку".

Бовшек перебралась в Москву раньше мужа. И ко времени его появления в столице уже поселилась на Земледельческом, 3. Наркомпрос упомянут Молевой всуе, он тут не при чем, как и "занятия с детьми", к коим Бовшек приступила... четырнадцать лет спустя. А комнату эту ("большую, с личным телефоном", как сказано в воспоминаниях Анны Гавриловны) ей устроила известная артистка О. И. Преображенская - в квартире своего брата, врача, профессора С. И. Преображенского. По той же, если угодно, схеме, по какой Л. Б. Северцова вселила Кржижановского в арбатский дом, в бывшую комнату "для прислуги".

Вот описание этой комнаты Кржижановского у Бовшек: "По приезде нового жильца, комната стала приобретать жилой вид. Появились деревянная койка с волосяным матрацем, простой некрашеный стол с двумя ящиками, перед ним кресло с жестким сиденьем, на противоположной стене полки с книгами"... Как видим, ни одного совпадения с описанием сей "жилплощади" у Молевой. Зато весьма точно соответствует тому, что я слышал от бывавших в гостях у Кржижановского Н. С. Сухоцкой, С. А. Макашина, Н. Е. Семпер.

Ну, а пассаж о "невозможности обмена" и прочем, по-моему, понадобился лишь для упоминания о преследовании поляков. К этому мотиву мы еще вернемся...

Далее - снова о "кладовке", которая волею писателя обрела литературное бессмертие. "У Сигизмунда Доминиковича есть рассказ, который переведен на семьдесят языков и пользуется сейчас огромной популярностью, - "Квадратурин". Это а-ля Булгаков, только за двадцать лет до Булгакова".

Новелла "Квадратурин", написанная в 1927 году, за тринадцать лет до смерти Булгакова, и вправду, вероятно, самое популярное творение Кржижановского. Она переведена на шесть языков. К слову, Молева пересказывает ее в шести строках - и говорит, на мой взгляд, совсем не о том, о чем рассказал автор на одиннадцати страницах...

"...Жили они отдельно. Вместе они жили только летом. У моих родителей в Малаховке была дача, и Анна Гавриловна и Сигизмунд Доминикович летом приезжали туда. Это была какая-то кособокая жизнь".

Анна Гавриловна и Сигизмунд Доминикович никогда не "жили вместе летом" на даче родителей Молевой в Малаховке. На лето Бовшек уезжала к родным - в Одессу (кстати, именно там, на последней, Шестнадцатой станции Большого Фонтана, на даче, стоявшей над крутым спуском к морю, им удавалось - трижды - пожить вместе, когда Кржижановский ненадолго приезжал в Одессу, да и еще - дважды - в Таруссе, тоже летом и тоже недолго). Поэтому почти вся их переписка (сохранилось сто двадцать писем) - летняя. Вполне вероятно, что они иногда там бывали - одновременно с Тезавровскими: сестер связывала нежная дружба, а видеться доводилось реже, чем хотелось, обычно - в Одессе, куда Евгения с сыном тоже наведывалась, а иногда и с мужем, да во время коротких "отпускных" наездов Тезавровских в столицу, они довольно долго работали в провинциальных театрах. Без жены Кржижановский, судя по письмам, в Малаховке не бывал вовсе. Он, как правило, подробно описывает свои летне-загородные "визиты". Малаховку не упоминает ни разу.

По словам Н. С. Сухоцкой, незадолго до войны у Бовшек и Кржижановского случился какой-то конфликт с Тезавровскими, подробностей она не знала, но помнила, что более они не общались, только были на похоронах Евгении, умершей в сорок втором...

Тем временем приближался тридцать седьмой год. В канун его, в тридцать шестом, в одночасье было закрыто восемнадцать театров. Под угрозой был и Камерный, где - в театральной студии - Бовшек преподавала художественное слово (там же, к слову, работал и Кржижановский - читал курс "Внутренняя техника актера" и лекции по истории литературы и театра, о чем автор не упоминает, возможно, по незнанию, греха тут нет - всего знать невозможно). "Но Камерный театр спас летчик Михаил Васильевич Водопьянов - там под его именем шла пьеса "Мечта", и Водопьянова не стали трогать".

Летчик М. В. Водопьянов не имел отношения к спасению театра в тридцать шестом году. Его пьеса "Мечта" была поставлена на сцене МКТ в тридцать седьмом. Если бы не это, надо думать, Сталин бы с таким автором посчитался...

Тогда же, в тридцать шестом, был открыт первый в Москве Дом пионеров. И "племянница Таирова, Нина Станиславовна Сухоцкая, перешла туда в качестве руководителя старшей театральной группы", а Бовшек, о чем уже говорилось в начале этих заметок, возглавила студию художественного слова...

Н. С. Сухоцкая была племянницей не Таирова, а Коонен, и в Дом пионеров в тридцать шестом она не "перешла", а совмещала эту работу с режиссерской - в Камерном...

Тут я пропускаю изрядный - четыре без малого страницы - фрагмент, который сообщает о деятельности студии и студийцев - и, в этом качестве, самой Нины Молевой. Перекликаясь некоторым образом с воспоминаниями остальных участников книги, к моей теме - личной жизни Бовшек и Кржижановского - он отношения не имеет, ничего к ней не добавляет.

Разве что один абзац, примерно посередине... "А между тем личная жизнь Анны Гавриловны продолжалась в том же кособоком виде. Причем она скрывала на работе, кто ее муж. Многие ее коллеги просто ничего о нем не знали. Объяснялось это тем, что Сигизмунда Доминиковича преследовали как поляка. Преследовали его и как писателя, которого не издавали <...>, хотя он был принят в Союз писателей - без единого опубликованного произведения! Это же полный абсурд!"

Бовшек не "скрывала на работе, кто ее муж". Коллеги не только знали о нем, но и были с ним знакомы. Да и студийцы тридцатых-сороковых - тоже. Одна из программ была поставлена Анной Гавриловной целиком по коротким новеллам Кржижановского (мне называли "Гуся", "Доброе дерево", "Утреннюю прогулку леса"). Автор бывал на репетициях и, конечно, присутствовал на премьере. Да и на ежегодных Пушкинских вечерах у Бовшек он - до поры - появлялся неизменно.

А "преследования как поляка" в случае Кржижановского, видимо, заключались в том, что он при всяком подходящем случае с удовольствием упоминал в своих работах польских авторов (см. например, "Поэтику заглавий"), переводил Жеромского и Мицкевича, Тувима и "польского Мольера" Фредро и прозаиков двадцатого века, во второй половине сороковых годов полностью подготовил для "Художественной литературы" однотомник Фредро и том "Польская новелла", но ветер политики переменился, книги не вышли.

О приеме Кржижановского в Союз писателей. Ограничусь цитатой: "...В Союз принимается Сигизмунд Доминикович Кржижановский. В писательской среде мало знают этого талантливого человека. Положительные отзывы о работе Кржижановского дают тт. Ф. Левин, М. Тарловский, В. Асмус, Н. Асеев, П. Павленко. Они отмечают, что до сих пор на творчество Кржижановского обращалось незаслуженно мало внимания..." (Литературная газета, 5 апреля 1939).

И сразу - к финалу. "В 1950 году Сигизмунд Доминикович умер. Умер он очень страшно: его парализовало. [...] И в таком состоянии он находился с мая до последних чисел декабря 1950 года. Разумеется, Анне Гавриловне приходилось очень трудно. Все родственники были уже немолодые, а ее племянник - сын Женечки и другого моего деда, летчик-испытатель КБ Туполева, участник Отечественной войны, - разбился как раз летом того же года. Семья находилась в полном раздрызге, и когда Анна Гавриловна обратилась в Дирекцию Дворца пионеров с просьбой помочь ей с похоронами, ей сказали, что Сигизмунд Доминикович - неофициальный ее муж, и поэтому никакой помощи она не получит. Бовшек обратилась в Союз писателей и тоже получила отказ".

Тут, пожалуй, самое удивительное во всем очерке: "родной и близкий человек" Нина Молева, оказывается, не знает, что 15 октября 1946 года, то есть за четыре с лишним года до смерти С. Д. Кржижановского, его брак с А. Г. Бовшек был официально зарегистрирован Фрунзенским ЗАГСом г. Москвы. Я слышал об этом браке четверть века назад от Сухоцкой, но только весной 2006 года обнаружил в Киеве копию "Свидетельства о браке", годом позже опубликовал ее, но охотно повторю.

Копия Свидетельства о браке

И дирекция Дома пионеров, и Союз писателей Бовшек "с похоронами" помогли. В частности, Арго и Ланн привезли выделенные Литфондом деньги (да и во время предсмертной болезни Кржижановского Арго "выбил" из Литфонда деньги - в помощь его жене).

Вот только семьи при этом не было. Хотя ее, семьи, любимец, Василий Владимирович Тезавровский, летчик-испытатель (не "КБ Туполева", а Летно-испытательного института, и испытывал он самолеты Яковлева - одного из главных "соперников" Туполева), погиб не "летом того же года", а второго декабря 1949-го, почти за тринадцать месяцев до смерти Кржижановского...

"И тут случился следующий удар: сразу после смерти Сигизиунда Доминиковича Анна Гавриловна обратилась в архив с просьбой взять его бумаги". Ей отказали: "Непечатавшихся авторов мы не держим".

Бовшек не обращалась в архив "сразу после смерти мужа". Она занялась приведением в порядок его бумаг. Ей шел седьмой десяток, она много работала, крепким здоровьем никогда не могла похвастаться, потому сильно уставала, и бодрое время для чтения, перечитывания, систематизации нескольких тысяч страниц машинописей с авторской правкой, набросков, писем удавалось выкраивать с трудом. На все на это ушло почти пять лет.

А затем, вместе с Е. Л. Ланном, шекспироведом А. А. Аникстом, философом В. Ф. Асмусом, литературоведом В. А. Дынник, стала готовить для издания в "Советском писателе" два тома избранных сочинений Кржижановского.

По письму Ланна Литфонд выдал деньги на перепечатку этих сочинений (в двух экземплярах). 1297 рублей. В пятьдесят шестом машинопись двухтомника была отдана в издательство. Несколько месяцев спустя последовал отказ, как говаривал Кржижановский, "возвр.". Бовшек пыталась протестовать - тщетно. Тогда было решено придать следующим попыткам более весомый, так сказать, официальный статус. Литераторы - друзья Кржижановского - взялись за это дело. И двадцатого июня 1957 года Союз писателей принял постановление о создании Комиссии по творческому наследию С. Д. Кржижановского - в составе: Е. Л. Ланн (председатель), А. А. Аникст, В. Ф. Асмус, В. А. Дынник, А. Г. Бовшек (секретарь). В пятьдесят восьмом, после смерти Ланна, председателем стал Аникст, а в состав Комиссии вошел Н. Н. Вильмонт...

Ни о чем об этом Молева не знает. И потому рассказывает, как "пятнадцать лет" помогала Бовшек в попытках напечатать прозу Кржижановского. Как они вместе ходили к Твардовскому в "Новый мир" - и тот отказал. Как несколько лет спустя уже другой глава журнала, "некий Косолапов", передал рассказы на рассмотрение своим сотрудникам. И ответ гласил: "Интереса для наших читателей не представляет". И подпись: "Ю. Даниэль".

И до отъезда Бовшек в Одессу, и после контактами с журналами - по поводу сочинений Кржижановского - занимался Александр Абрамович Аникст. Не только с "Новым миром", откуда ему отвечал не А. Т. Твардовский, а И. А. Сац, но и практически со всеми существовавшими тогда журналами, вплоть до "Крокодила" и "Шахмат в СССР" (только здесь, кстати, и удалось напечатать одну новеллу Кржижановского - "Моя партия с королем великанов"). Перечень отправленных в журналы сочинений Кржижановского и переписка с редакциями хранятся в фонде Аникста - в архиве Центральной научной библиотеки Союза театральных деятелей. И переписка об этом Аникста с Бовшек - там же.

В. А. Косолапов возглавлял "Новый мир" в 1970-1974 гг. Чисто теоретически Бовшек могла - через Молеву - отправить туда новеллы мужа либо в семидесятом, либо, незадолго до смерти, в семьдесят первом. Юлий Даниэль, как известно, до августа семидесятого отбывал пятилетний срок в мордовских лагерях. К редакции "Нового мира" он никогда не имел никакого отношения. Зачем понадобилось Молевой приплетать его к этой выдуманной истории - можно только гадать. Но не хочется...

Мемуаристка сетует на то, что самостоятельно "дважды пыталась начать публикацию этих рассказов", но ее "не допустили к фонду".

Не стану придираться к тому, что всего абзацем ранее можно прочитать, об отказе архива принять "бумаги" писателя, потому упоминание "фонда" может удивить читателя. Молева устраняет эту неувязку - на следующей странице. Скажу только, что фонд 2280 (С. Д. Кржижановский) в ЦГАЛИ никогда не был сокрыт от исследователей. И судя по его описанию Молевой (оно приведено в начале этих заметок, но тогда мне не хотелось на него отвлекаться от вещей, более, на мой взгляд существенных), она его не видывала. Потому что уже двадцать лет назад в этом фонде не было ни одного "дела" без моей подписи на вкладыше, плюс подписи М. Л. Гаспарова и Е.В. Витковского - на большинстве "дел". А в год выхода первого тома собрания сочинений в некоторых из папок можно было насчитать с дюжину исследовательских автографов...

Думаю, десятки, да что там, сотни исследователей работавших в этом архиве и потому более или менее знавших его директора Наталью Борисовну Волкову, изрядно позабавил бы рассказ Молевой о том, как эта "замечательная женщина", в конце концов, помогла Бовшек и "на свой страх и риск" приняла бумаги Кржижановского. Замечательна Волкова была отнюдь не бесстрашием и рискованностью поступков. Хотя на сей раз в этих качествах и не было нужды. Архив Кржижановскиго вместе с Бовшек сдавал Аникст. От имени Комиссии, то бишь Союза писателей, об отказе которому не могло быть и речи...

"Бовшек уехала в Одессу, где прожила менее двух лет".

На самом деле - четыре года...

Апокалиптический рассказ Молевой об отъезде Анны Гавриловны в Одессу и ее одинокой фигуре на пустой вокзальной платформе цитировать уже неохота. Скажу только, что среди провожавших были уже упоминавшиеся мною Н. Сухоцкая, А. Осмоловская, Л. Трофимова, коллега по последним пяти годам службы в Пушкинском музее А. Фрумкина, еще несколько человек, и никто из них Н. Молевой на Киевском вокзале не заприметил...

Да и в читанной мною последующей переписке Анны Гавриловны с московскими друзьями и знакомыми - ни единого упоминания ни о Молевой, ни о ее семье.

Зачем Н. М. Молевой понадобилось громоздить и публиковать всю эту небывальщину - не могу знать. Но знаю, что сделано это ею напрасно. Ибо вынужден теперь исключить "Легенду о Зигмунде Первом" из собрания сочинений Кржижановского. Не хочу рисковать: а ну как и там - сплошная беллетристика?..

P. S. ...Ну, а книга об Анне Гавриловне Бовшек, по-моему, удалась. И очерк, о котором говорилось, не в силах ее испортить. Разве что, во многом противореча воспоминаниям самой Бовшек, поставит ненадолго читателя перед несложным выбором: кому из двух мемуаристов больше верить?

Кое-что из опубликованного здесь позволяет уточнить и дополнить биографию Анны Гавриловны. Например, исправить ошибочно указанную в описании фонда Кржижановского в ЦГАЛИ/РГАЛИ дату ее рождения - 1887. Она родилась на два года позже. Или узнать, что первым ее мужем был художник Первой студии МХТ П. Г. Узунов, а роль посаженного отца на той свадьбе исполнял сам К. С. Станиславский. И что Константин Сергеевич так и не простил своей бывшей любимице того, что на измену мужу она вгорячах ответила "изменой театру".

Нравятся мне и мемуары (понятно - остальные мемуары), сюда вошедшие. Живые, артистически характерные, я бы сказал, написанные по любви.

Единственное, что удивило, - отсутствие в книге второго из всего-то двух написанных - мемуарного очерка Бовшек. О писательнице, фольклористке, собирательнице и исполнительнице северного русского фольклора Ольге Эрастовне Озаровской.

Я спросил Авангарда Леонтьева о причине. И услышал в ответ, что он, конечно, видел в РГАЛИ экземпляры этих воспоминаний, но на них - ни имени, ни подписи автора. Потому и не решился публиковать.

В моем архиве хранится подписанный автором экземпляр этого очерка. Он был некогда подарен Г. Э. Конюшковой. А в 1987 году передарен мне.

И я решил опубликовать его, дополнив тем самым книгу об Анне Гавриловне Бовшек.

© V.Perel'muter

back

top