В поисках московского текста

Город и люди: книга московской прозы/ Сост. В.В. Калмыкова, В.Г. Перельмутер. М.: Русский импульс, 2008. 640 с.

Новая "книга московской прозы" может рассматриваться с двух точек зрения. Это - подборка художественных и "краеведческих" текстов первой половины XX века, открытая широкой ("интеллигентной") читательской аудитории, и одновременно это - концептуальная попытка развить сокровенную теорию "московского текста".

В книгу включены произведения "именитых" писателей - тех, что эмигрировали (Б. Зайцев, И. Лукаш, М. Осоргин), и тех, кому выпало стать советскими (М. Булгаков, В. Гиляровский, Вс. Иванов, Ильф-Петров, В. Катаев, Ю. Олеша, А. Платонов, А. Соболь). Отдельную группу составляют авторы, которым при жизни практически не удалось прорваться в печать: москвичи-киевляне Я. Голосовкер, С. Кржижановский, литератор-самоучка, энтузиаст городского фольклора Е. Баранов. Жанровый спектр очень широк: записи городских преданий, очерки и фельетоны, рассказы и даже роман А. Мариенгофа "Циники". Тексты снабжены комментарием, иногда подробным и представляющим самоценную занимательность, иногда - совсем кратким. В приложении помещено любопытное сочинение историка Ивана Забелина "Материалы для истории, археологии и статистики г. Москвы" (1884 г.), которое квалифицируется собирателями "Книги московской прозы" как "первая попытка превращения города Москвы в "московский текст"".

Как указывалось, книга московской прозы - не только и не столько книга прозы, сколько очередная попытка "московского текста". Этот концепт производен от "петербургского текста", который три десятилетия назад был введен в науку покойным В.Н. Топоровым. Согласно вступительной статье В.В. Калмыковой, "городской текст - это корпус произведений, в основном художественных, но так же исторических и документальных, основанных на исходной мифологеме, в которых обозначение места действия оказывается структурно значимым, проявляется на сюжетном и композиционном уровнях, влияет на характеристики образной системы, на принцип выбора автором художественных приемов. Описанные события происходят именно так, а не иначе, поскольку происходят в городском пространстве, а не где-либо еще; обрисованные характеры - это характеры городских жителей, несущих общий "особый отпечаток", имеющих "лица общее выражение". В указанном пространстве отношения "природа - культура - человек" выстраиваются в зависимости от характеристики самого пространства (неизменно значимы, например, "туманы" Петербурга, "улочки" Москвы, Киев - "мать городов русских", а Одесса - "город у моря"). <…> "Город" в значении "жители" получают из текста этого рода знания о самих себе, понимание самих себя. А "город" как социо-культурное явление порождает и тексты, и "тексты"".

Загадочный "московский текст" не сводим ни к текстам о Москве, ни к москвоведению, которое в перестроечное время стало аж обязательным школьным предметом. Смута усугубляется тем, что В.Н. Топоров скептически относился к возможностям расширенного - внепетербургского - применения своего изобретения. Действительно, любой текст по определению должен иметь начало и конец, а бывшая столица России была одномоментно создана ex nihilo (начало) и имела завершение - катастрофические события революции и блокады. По мнению Топорова, коль скоро это - уникальный (!) случай и коль скоро эти условия не приложимы, например, к Москве, то и понятие "московский текст" внутренне не совсем корректно. Однако концепт по обыкновению освободился от контроля создателя, и "городской текст" - в самых разных вариантах - привлек внимание исследователей. И хорошо, что привлек.

Обязательное требование к "городскому тексту" - необходимость изучать его как "имманентно", так и в поучительных сопоставлениях с "другим", выстраивая оппозиции вроде "Москва - Петербург", "Москва - Рим", "Москва - Иерусалим", "столица - провинция", "город - деревня" и т.п. В этой перспективе вырисовывается своеобразие эффектной идеи, которую манифестирует новая "книга московской прозы". По словам В.В. Калмыковой, "московскому поэту и историку литературы Вадиму Перельмутеру пришла в голову одна мысль. Он поделился ею с некоторыми учеными-москвоведами, обсудил, например, с Сигурдом Оттовичем Шмидтом, и собеседники не нашли возражений. А идея проста: в начале XX века и в первой его половине славная московская литература создавалась … немосквичами, новоприбывшими, по В.И. Далю - новожилами (в значении "новоселы", недавние поселенцы). <…> Быть может, В. Перельмутер обратил внимание на эту закономерность потому, что привык бродить по Москве, показывая ее друзьям, знакомым, москвичам и приезжим - иногородним, иностранным (вполне московское обыкновение "прогуляться", раздражавшее, помнится, еще императрицу Екатерину II). По Москве - а значит, и по "московскому тексту"". Разумеется, такой подход провоцирует "кадрово-анкетные" дискуссии (едва ли правильно относить Карамзина к "московским уроженцам", как это делает В.В. Калмыкова на с.20), однако это не ставит под сомнение продуктивность предложенного критерия и его психическую убедительность: "московский текст" бросается в глаза "постороннему", не-москвичу, как и "петербургский текст" открылся В.Н. Топорову, уроженцу города Коврова и московскому жителю.

Другой принципиальный тезис связан с хронологическими рамками и периодизацией "московского текста". Начало "московского текста" традиционно ищут в Средневековье или в культуре XVII - XVIII в. В.В. Калмыкова предлагает, "вводя понятие "московский текст", напротив, жестко ограничить его объем только произведениями самого конца XIX - начала XX вв. и далее, а все предыдущие писания считать некоторым "предтекстом", подготовительным материалом, питательным словесным гумусом…". Не уверен, что это - окончательное решение вопроса, но это - аргументированная гипотеза, с которой - даже не соглашаясь - интересно спорить.

Своеобразная интерпретация "московского текста" диктует композицию "книги московской прозы", ее разделы - "Миф и реальность" (герои и топосы оккультной Москвы), "Сорок сороков" ("московские розы", т.е. причудливые имена церквей, улочек, урочищ), "Жизнь человеческая" (преимущественно в годы революционных мытарств), "Люди и книги" (Москва - город книги и книжников), "Новый мир" (от нэпа до ранних сталинских проектов).

Первый из этих разделов - своего рода эмблематическое прибытие в Москву. Итак, "иногородний" добрался до Москвы. В конце XIX - начале XX вв. встреча с "Третьим Римом" преимущественно происходит на площади трех вокзалов (В. Гиляровский "В Москве"). Что задает первое измерение - транспортное, индустриальное - не только Москвы вообще, но данного московского урочища. Далее "иногородний" углубляется в московский лабиринт и вскоре оказывается у дома А.И. Мусин-Пушкина, несправедливо считавшегося домом "брэндового" московского чернокнижника Якова Брюса (очерки Е. Баранова и И. Лукаша); если же "иногородний" пойдет несколько в другом направлении, то увидит (в конце XIX - начале XX вв.!) другое легендарное обиталище Брюса - Сухаревскую башню (Е. Баранов "Брюс, Сухарев и Пушкин"). Маршрут от вокзалов к Брюсу обнаруживает второе измерение урочища - мистическое. Наконец, вокруг Сухаревской башни располагался знаменитый рынок, который колоритно представлен и в дореволюционном (В. Гиляровский), и в нэповском (В. Катаев) вариантах. И это - третье измерение, которое "иногородний" постигает, перемещаясь по московскому пространству и параллельно развертывая метафорическое пространство "московского текста".

"Книга московской прозы" венчается статьей В. Перельмутера "Тексты города и город-текст. Опыт художественного комментария", где парадоксально акцентируются перспективы "московского текста": "И тут привычного рода комментарий бессилен. Потому что он - о том, что автор знал или мог знать, имел в виду или мог иметь в виду и чему можно отыскивать доказательства или, хотя бы, вероятные свидетельства. А мы здесь имеем дело с тем, чего автор, скорее всего, не знал, о чем, по-видимому, не задумывался, а то и не догадывался, и тем не менее оно проникло в его творение, обустроилось там логически - и психо-логически - в связи его с авторским замыслом, и всплывает у москвича как бы из-за памяти, неведомо откуда…". Не верифицируемо, но впечатляет.

© M. Odesskii

back

top