Татьяна Соколова
К типологии недоразумений
Истолкование чужой судьбы, попытка
понять тайну притягательности конкретной
личности - это <…> особая ответственность.
Беззащитность ушедших в небытие людей
обязывает нас быть предельно деликатными
и осторожными при объяснении фактов и расшифровке
подтекстов, заставляет чувствовать ту
невидимую границу, за которую переходить нельзя.
Володина Н.В. Майковы. СПб.: Наука, 2003. С. 87-88.
В весеннем номере журнала Toronto Slavic Quarterly за 2009 год опубликована статья "Воспоминания Екатерины Павловны Майковой: опыт жизнетворчества" Н.В. Володиной, автора замечательной книги о семье Майковых, изданной в уникальной серии "Преданья русского семейства". В новой работе Н.В. Володина рассматривает автобиографию Е.П. Майковой как "выстраивание своей судьбы, стратегию жизни по тем жизненным траекториям, которые, очевидно, представлялись ей самой вполне вероятными, и потому актуализировались в ее воображении".
Тезис этот не вызывал бы ни сомнений, ни возражений (в самом деле, что за автобиография без стратегии жизни, выстроенной ретроспективно, как правило?), если бы не одно обстоятельство: текст, о котором идет речь, не является ни автобиографией Е.П. Майковой, ни ее воспоминаниями.
Не стану заново излагать историю создания и публикации воспоминаний В.И. Дмитриевой о Е.П. Майковой (ее подробности можно узнать из публикаций, выходные данные которых приведены ниже), однако позволю себе напомнить о немаловажных особенностях исследуемых рукописей, коих в хранении Государственного Литературного музея (Москва) сошлись три (не считая четвертого - типографского - варианта мемуаров), дабы читатель, положившись на характеристику этих свидетельств, представленную доктором филологических наук Н.В. Володиной, не впал в заблуждение относительно их природы.
Н.В. Володина, выделяя интересующую ее тему сотворения и интерпретации Е.П. Майковой собственной биографии, полностью исключает из своих рассуждений личность вскользь упомянутого ею автора записок о Е.П. Майковой. Между тем, принадлежат они перу писательницы В.И. Дмитриевой (1859-1947), о которой Александр Блок писал, что ее актуальные выступления "с незапамятных времен" украшают страницы "Русского богатства" (1). В.И. Дмитриева была хорошо известным прозаиком в начале ХХ века: три тома ее повестей и рассказов вышли в 1916 году в Петрограде. Впоследствии эти произведения неоднократно переиздавались в советское время (хрестоматиен рассказ "Малыш и Жучка", выдержавший 20 изданий в 1896-1980 годах). Критика 1910-х годов - времени издания первых итоговых сборников Дмитриевой - отмечала ее верность заветам народнической идеологии, живой интерес к бытовой и этнографической сторонам жизни. Позже она написала мемуары "Так было. Путь моей жизни". Эта книга оказалась изданной лишь наполовину: первый том увидел свет в 1930 году [М.; Л.], а второй [ОГИЗ; Молодая Гвардия, 1931] не вышел, но его верстка с авторской правкой хранится в рукописных фондах Государственного Литературного музея (2).
Родившись накануне начала реформ 1860-х годов в крестьянской семье, В.И. Дмитриева стала сельской учительницей, была земским врачом и общественным деятелем народнического толка. В 1903 году в Сочи судьба свела ее с Е.П. Майковой. Дмитриева стала конфиденткой Майковой, в результате чего и появились воспоминания, о которых идет речь. Отраженные в них события охватывают огромный период времени - от последних лет царствования Николая I до установления Советской власти в Сочи.
Е.П. Майкова
Фотография. 1860-е
В.И. Дмитриева
Любительская фотография. Сочи. 1900-е. ГЛМ
Характеризуя данный источник, разумеется, не приходится сбрасывать со счетов тему самоотождествления личности героини воспоминаний с ее Ego и упускать из виду значение в этом процессе рефлексии, памяти и интерпретации. Но только ли Майковой? Очевидно, что и воззрения автора записок не могли не наложить определенный отпечаток на историю повседневности, представленную в очерке не только со слов Е.П. Майковой, но и как отражение взглядов на мир и жизненного уклада самой В.И. Дмитриевой. Народничество - вот тот "магический кристалл", через который она видит судьбу героини своих воспоминаний, оценивает ее личность, отношения с семьей Майковых, саму эту семью и ее окружение, а заодно и всю историко-культурную ситуацию, пришедшуюся на пору жизни Майковой.
Текст В.И. Дмитриевой формировался поэтапно, на протяжении многих лет, о чем свидетельствуют сохранившиеся несколько вариантов воспоминаний, написанные в разное время. Хронологическая, содержательная и жанровая вариативность редакций - существенная особенность описываемого источника.
Самый ранний вариант воспоминаний, обозначенный Н.В. Володиной как автобиография Майковой, представляет собой автограф Дмитриевой на восьми страницах со следами старой орфографии (3), исчезнувшими в более поздних рукописях писательницы. Эскиз этот сделан после смерти Е.П. Майковой (1920) и, должно быть, вскоре после ее кончины. Во всяком случае, его появление, вероятно, связано с участием в похоронах Майковой в Сочи (на них Дмитриева, по ее собственному признанию, выступала). Жанр текста ассоциируется с некрологом. При публикации эта редакция озаглавлена по первой фразе текста - "Бывают люди..." (4).
Еще раз с Е.П. Майковой как героиней записок В.И. Дмитриевой мы встречаемся в уже упомянутой и не вышедшей второй части книги "Так было. Путь моей жизни", в которую включены фрагменты воспоминаний о Майковой и сведения, имеющие отношение к ее жизни (страницы 56-60, 185-197, 208-209 и др.). Изложение обстоятельств биографии Майковой здесь менее подробно, чем в специально написанных о ней текстах, кроме того, книга завершается событиями лета 1915 года, последние годы жизни Майковой в ней не описаны.
Следующий вариант записок называется "Екатерина Павловна Майкова (Вера из романа "Обрыв" И.А. Гончарова)" (5). Это автограф в четырех ученических тетрадях, датирован 30 мая 1941 года, составлен в Москве, когда Дмитриевой было 82 года, оформлен как беловая рукопись - почти без правки и помарок. Характер Майковой здесь тоже очерчен так, как он запомнился Дмитриевой, но подробнее, обстоятельнее и последовательнее, чем в более ранних редакциях. По жанру этот "извод" ближе всего к биографическому очерку. Составлен текст, должно быть, по заказу. На обложке первой тетради - московский и сочинский адреса и телефон, вероятно, на случай, если заказчику понадобится разыскать автора:
"В.И.Дмитриева
Адрес: Москва, 21. Б. Пироговская, д. № 7, кв. № 5.
Телефон: Г.6.82.51
Летом. Сочи, Печоринская, 5".
В тексте Дмитриева неоднократно отмечает помощь Б.П. Козьмина (6) и И.Н. Кубикова (7) при составлении записок. Возможно, именно они инициировали эту работу. Пришли "московские тетради" в ГЛМ в составе фонда Е.Ф. Никитиной, из чего резонно предположить, что раньше они хранились в архиве "Никитинских субботников" - литературного кружка, кооперативного издательства, коллекции литературных материалов и музея (филиала Государственного Литературного музея), с перерывами существовавших в Москве в 1912-1974 годах.
Наконец, еще один имеющийся в наличии автограф воспоминаний условно датируется по дневниковой записи внутри рукописи сентябрем 1941 года ("3 Сентября 1941 года. 2 месяца и 13 дней Великой Отечественной войны <...>"). Он озаглавлен Дмитриевой "Кто была Вера из "Обрыва" Гончарова?" (8), здесь есть подробности, которых нет в других вариантах воспоминаний, писался, вероятно, для себя, поэтому не скован стандартами беловика, очень колоритен. "Сочинская рукопись" пришла в ГЛМ по акту от 9 сентября 1948 года в составе архива В.И. Дмитриевой, после ее смерти в Сочи.
"Московские тетради" и "сочинская рукопись" отличаются друг от друга последовательностью изложения и деталями описываемых в них событий, но почти совпадают по их набору и объему.
Судя по архивным ссылкам (9), Н.В. Володина пользовалась автографом, озаглавленным при публикации "Бывают люди..."; книгой воспоминаний В.И. Дмитриевой "Так было. Путь моей жизни"; "сочинской рукописью". Однако исследовательница не упоминает "московские тетради" и, кажется, не знает об их публикации (10). Между тем, без них нельзя правильно оценить остальные варианты воспоминаний. Именно эту редакцию следует считать завершенной, косвенными подтверждениями чему являются оформление рукописи и источник ее поступления в ГЛМ: уже упоминавшийся архив "Никитинских субботников".
Хотя автором всех текстов является В.И. Дмитриева, и потому (повторюсь) ни автобиографией, ни воспоминаниями Е.П. Майковой их считать не приходится, Н.В. Володина полагает (ничем свою точку зрения не аргументируя), что "Е.П. Майковой принадлежит ряд текстов мемуарного характера, из которых наибольшее значение имеют ее воспоминания (документ хранится в рукописном отделе Государственного Литературного музея), записанные, очевидно, вскоре после смерти Екатерины Павловны ее близкой приятельницей В.И. Дмитриевой".
Однако вскоре после смерти Е.П. Майковой из трех вариантов воспоминаний, принятых во внимание Н.В. Володиной, был составлен лишь самый ранний и самый короткий - некролог "Бывают люди…". Тем не менее, и для его характеристики, и для объяснения других редакций, представляется знаменательным следующее свидетельство Дмитриевой, которая, описывая свои "бесконечные беседы, часто до полуночи" с Майковой, сожалеет, что записи этих бесед утрачены: "Говорила больше она, и тут, в эти незабываемые ночные часы, из отрывочных рассказов и воспоминаний я почти целиком узнала историю ее жизни. По возвращении домой все записывала; к сожалению, книжка с записями, так же как и 13 писем Гончарова к ней, пропали, когда я уехала из Воронежа во время революции, оставив квартиру на попечении знакомой - женщины-врача и племянницы, 14-летней девочки. Зима была суровая, дров не было, и моими рукописями, письмами, даже книгами подтапливали печи. Никогда не могу равнодушно вспоминать об этом и чувствую себя виноватой перед памятью Майковой, что не могла сохранить того, что мне было доверено. Поэтому рассказываю ее биографию по памяти, хотя многое уже поблекло, а кое-что и забыто. Но с помощью друзей покойной - Азаровых и Подтынниковой, которые долго с ней жили, а также по литер[атурным] материалам, доставленным мне И.Н. Кубиковым и Б.П. [Козьминым], некоторые пробелы удалось заполнить" (11).
Признание это не только противоречит, но подтверждает соображение о том, что главным источником биографических сведений о Е.П. Майковой являлась она сама. Однако оно существенно корректирует попытку отождествления записок Дмитриевой с автобиографией их героини. Не говоря уже о том, что автобиография просто не может включать описания собственных похорон и поминок (12), если, конечно, речь не идет о разного рода фантасмагориях, к которым упомянутый текст отношения не имеет. Напротив, работая в жанре реалистического биографического очерка, его автор восстанавливает по памяти свои диалоги с Майковой и ее рассказы о себе, приводит мнения и суждения других людей, знавших героиню или слышавших о ней (Е.М. Гаршина, например, В.Г. Богораза, соседей по Сочи), излагает собственные впечатления об эпизодах жизни Майковой, свидетелем которых стала, нередко вопреки воле и желанию своей доверительницы. Очерк повествует и о событиях, характеристика которых нужна Дмитриевой для передачи мировоззрения героини или атмосферы эпохи (например, обстоятельства гражданской казни Н.Г. Чернышевского и Гражданской войны в Сочи, ускорившей, по мнению писательницы, кончину Майковой). Предметом отображения писательницы является и разнообразие контактов Майковой с окружающим миром. Повествование Дмитриевой имеет пролог (эпизоды, предшествующие знакомству с Майковой) и эпилог (происшествия, связанные с кончиной Майковой и наступившие после нее).
Меняющаяся от редакции к редакции жанровая принадлежность - это еще одна причина, по которой простой записью автобиографии Майковой тексты Дмитриевой ни 1920, ни 1931, ни 1941 года никак не могут быть сочтены.
Трудно не согласиться с Н.В. Володиной в том, что на долю Е.П. Майковой выпало обнаружить, как "не только литература вмешалась в жизнь, но и жизнь оказалась построена по законам литературного жанра, который сначала развивался как роман утопический, с оптимистическим финалом; а затем трансформировался в роман антинигилистический, разрушающий всяческие иллюзии и ожидания героя". Действительно, именно такой импульс теме был придан И.А. Гончаровым, предугадавшим события, нашедшие реальное воплощение в биографии Е.П. Майковой. Он пытался и не сумел уберечь от неизбежного саму Майкову (13), но отказался от подобного продолжения сюжета как линии судьбы для героини своего романа "Обрыв", поэтому и дал возможность Вере принять протянутую ей через обрыв - "с прежним уважением и симпатией" (14) - руку Тушина. Так романисту подсказало его эстетическое чутье. Е.П. Майкова не вернулась в семью, разрушила отношения с ней и своей жизнью подтвердила отвергнутый Гончаровым, но обретший историческую предпочтительность вариант развития темы, который вдохновил В.И. Дмитриеву - литератора иного поколения, иных эстетических и этических ориентаций. Тем не менее, воспоминания Дмитриевой, симпатизировавшей своей героине и приверженной идеалам, во многом объясняющим жизненный выбор и судьбу Майковой, парадоксально закрепляют преимущество выбора Гончарова, придавая метафизическому финалу его романа еще большую эмоциональную, этическую и эстетическую убедительность и перспективность.
* * *
Из школьного курса физики мне помнится пример с двумя сообщающимися сосудами: однородная жидкость перетекает из одного в другой, достигая среднего и одинакового для обоих сосудов уровня. Не помню уже, с какой учебной темой был связан тот пример, но у меня он почему-то всегда ассоциировался с замкнутостью описываемой системы: оба сосуда используют только ту жидкость, которая была в них заправлена, усредняя уровень содержимого. Вероятно, и переливается оно из сосуда в сосуд с потерями - что-то оседает на стенках, что-то испаряется. Иногда этот пример мне кажется моделью части современного литературоведения, оперирующего устоявшимися и однородными мнениями, перетекающими из работы в работу, в то время как экспериментатор тщательно следит за тем, чтобы стерильность модели и равномерность распределения накопленных ресурсов, а также вектор запроса на тему и выводы не были нарушены. Нет ли здесь связи с некоторыми способами научной рефлексии, а также прочтения и описания источников?
Тема международной научной конференции, состоявшейся 23-24 апреля с. г. в Варшаве, формулировалась как "Мемуары русских писателей" (15). Стоило ли из-за этого отождествлять записки В.И. Дмитриевой с автобиографией и мемуарами Е.П. Майковой, перу которой принадлежит другая автобиографическая повесть - "Как началась моя жизнь" (1864)? Почему нужно было игнорировать саму Дмитриеву? Между тем, достоверная атрибуция архивных материалов и соотнесение анализируемого текста с сохранившимися документами не только не противоречат теме, но, несомненно, дают ей куда более правомерный и перспективный поворот и, разумеется, предоставляют не меньше оснований для участия в проекте "Эго-документ и литература" (в его рамках и проходила конференция в Варшаве).
Примечания:
© T. Sokolova
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
