Евгений Степанов

ПОЭТ НА ВОЙНЕ

ЧАСТЬ 2
"ГУСАРСКАЯ БАЛЛАДА" НИКОЛАЯ ГУМИЛЕВА - 1916 - 1917
(Выпуск 6)

Вторая часть документальной хроники "Поэт на войне" будет посвящена дальнейшей воинской службе Николая Гумилева после его перевода из Лейб-Гвардии Уланского полка в 5-й Гусарский Александрийский полк. К сожалению, сам он подробно рассказал о своей службе только в Уланском полку, чему были посвящены пять предыдущих выпусков. Первая часть выгодно отличалась от последующего рассказа тем, что она опиралась на непосредственные впечатления Гумилева от своей службы в Уланском полку, и задача автора публикации сводилась к документальному иллюстрированию "Записок кавалериста", основного литературного произведения, написанного поэтом в первый год войны. В эти же первые полтора года войны Гумилевым были сочинены все его немногочисленные, посвященные войне стихотворения, последним из которых было "Второй год", приведенное в предыдущем выпуске и как бы подводящее итог всей его военной литературной "эпопеи". С этого момента Гумилев, продолжая службу уже не рядовым кавалеристом, а офицером в действующей армии, в своем литературном творчестве как бы дистанцируется от военной тематики, начинает поиски новых путей, в которых он использует различные формы и жанры, переносится в разные страны и эпохи. Возможно, ему стало просто неинтересно писать "на злобу дня", о том, что его каждодневно окружало. Единственными авторскими текстами, по которым можно хоть как-то судить о его дальнейшей воинской службе, остаются немногочисленные сохранившиеся письма поэта. Сам Гумилев "возвращается" в литературный процесс, возобновляет публикации в периодике, война как бы отходит на второй план. Обратим внимание на то, что становящаяся все более драматической жизненная ситуация в стране трансформировалась в его творчестве, в первую очередь, в три главные драматургические сочинения, написанные чуть более чем за год в оставшееся военное время, при перманентной смене внешних условий, в разных странах: "Дитя Аллаха", "Гондла" и "Отравленная туника". В каждом из этих произведений Гумилев пытается разрешить постоянно волновавший его вопрос - судьба Поэта в непрерывно меняющихся личных, исторических и географических обстоятельствах. Одновременно Гумилевым в эти оставшиеся годы войны написано большинство стихотворений, составивших вышедший уже в "мирное" время сборник "Костер", который Александр Блок так отметил в инскрипте на подаренном Гумилеву сборнике своих стихотворений [1]: "Дорогому Николаю Степановичу Гумилеву - автору "Костра", читанного не только днем, когда я "не понимаю" стихов, но и ночью, когда понимаю. Ал. Блок. III.1919". Ниже некоторые из этих текстов, непосредственно не относящихся к воинской службе, будут сопоставлены с обстоятельствами реальной жизни поэта, восстановленными на основе архивных документов.

А теперь о том, как и почему Гумилев оказался в новом воинском подразделении. С легкой руки Павла Лукницкого во всех публикациях утверждается, что Гумилев, после того как его 20 сентября 1915 года откомандировали из Лейб-Гвардии Уланского полка в школу прапорщиков, "с осени по конец года хлопочет о переводе в 5-й Александрийский гусарский полк" [2]. Для убедительности, со слов Ахматовой, Лукницкий тут же добавляет: "В хлопотах ему содействует санитарный врач Царскосельского госпиталя Вера Игнатьевна Гедройц. Примечание. В.И. Гедройц была членом "Цеха поэтов" и печаталась под псевдонимом Сергей Гедройц [3]". Невольно возникает вопрос: что Гумилева не устраивало в Уланском полку, чтобы он, отправившись в школу прапорщиков, сразу же начал хлопотать о переводе? Да и в какой степени он, как и любой другой военнослужащий, в военных условиях, был свободен в выборе, где ему служить? Предполагаю, что назначениями в различные полки ведало военное ведомство, но никак не личное желание. Это могло определяться, например, укомплектованностью штатов соответствующих полков. При разборке военных документов мною было замечено, что, как правило, при повышении по службе, в частности, при переводе военнослужащих из рядовых солдат (каким был Николай Гумилев в Уланском полку) в офицерский состав, часто осуществлялось перемещение вновь назначенного офицера в другой полк, что вполне объяснимо и из чисто "психологических соображений".

В подтверждение этой мысли напомню о ранее приведенных воспоминаниях сослуживца Гумилева по Лейб-Гвардии Уланскому полку Георгия Янишевского [4], рассказавшего, в основном, лишь об их совместном пребывании в Гвардейском запасном кавалерийском полку, но никак не отразившего тот факт, что он, как и Гумилев, в декабре 1915 года был переведен из Уланского полка в 5-й Гусарский Александрийский полк; там он был зачислен офицером в 6-й эскадрон [5]:

"Приказ №528 от 26 декабря 1915 г. (Дер. Дребск). [...] §2. Высочайшим приказом в 15 день сего декабря унтер-офицер из вольноопределяющихся №6 эскадрона Георгий Янишевский произведен в корнеты с переводом в 5-й Гусарский Александрийский полк. Объявляя о сем, предписываю Янишевского из списков полка и с довольствия исключить с 1 января 1916 г. §3. Нижепоименованные чины согласно ст. 96 статута производятся как награжденные Георгиевскими крестами: 2 степени унтер-офицер эскадрона Ея Величества Франц Кульбацкий во взводные; 3 степени эскадрона ЕВ улан из вольноопределяющихся Николай Гумилев и улан Федор Степанов в унтер-офицеры; 4 степени уланы [...] - в ефрейторы". В этом приказе следует обратить внимание на то, что, с одной стороны, Гумилев, в его отсутствие, вторично производится в унтер-офицеры [6], а с другой стороны, такой же, как и Гумилев вольноопределяющийся, его сослуживец Георгий Янишевский, ранее Гумилева получивший офицерское звание, переводится в тот же полк, куда позже попал и Гумилев. Общим у этих полков было то, что они проходили по одному и тому же "ведомству" - шефом обоих полков являлась Ее Величество Государыня Императрица Александра Феодоровна. Возможно, именно с этим и был связан перевод туда Гумилева (и Янишевского), и никакие хлопоты, как собственные, так и других лиц, для этого не требовались. Из приведенного выше приказа следует, что в начале 1916 года Николай Гумилев по-прежнему числился унтер-офицером Уланского полка, находящимся во временной командировке в Петрограде.

Зимняя передышка для поэта оказалась плодотворной. Закончены и опубликованы "Записки кавалериста". В издательстве "Альциона" вышел пятый сборник стихов "Колчан", куда вошли существенно переработанные "Пятистопные ямбы" с "военным добавлением" [7], - пять последних строф заменены семью новыми строфами:

То лето было грозами полно,
Жарой и духотою небывалой,
Такой, что сразу делалось темно
И сердце биться вдруг переставало,
В полях колосья сыпали зерно,
И солнце даже в полдень было ало.

И в реве человеческой толпы,
В гуденье проезжающих орудий,
В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы
И побежал, куда бежали люди,
Покорно повторяя: буди, буди.

Солдаты громко пели, и слова
Невнятны были, сердце их ловило:
- "Скорей вперед! Могила, так могила!
Нам ложем будет свежая трава,
А пологом - зеленая листва,
Союзником - архангельская сила".

Так сладко эта песнь лилась, маня,
Что я пошел, и приняли меня,
И дали мне винтовку и коня,
И поле, полное врагов могучих,
Гудящих грозно бомб и пуль певучих,
И небо в молнийных и рдяных тучах.

И счастием душа обожжена
С тех самых пор; веселием полна
И ясностью, и мудростью, о Боге
Со звездами беседует она,
Глас Бога слышит в воинской тревоге
И Божьими зовет свои дороги.

Честнейшую честнейших херувим,
Славнейшую славнейших серафим,
Земных надежд небесное Свершенье
Она величит каждое мгновенье
И чувствует к простым словам своим
Вниманье, милость и благоволенье.

Есть на море пустынном монастырь
Из камня белого, золотоглавый,
Он озарен немеркнущею славой.
Туда б уйти, покинув мир лукавый,
Смотреть на ширь воды и неба ширь...
В тот золотой и белый монастырь!

Появились публикации новых стихов в периодике [8]: "Новая жизнь", "Лукоморье", "Нива", "Солнце России", "Аполлон". В "Аполлоне" продолжены "Письма о русской поэзии" [9]. Среди рецензируемых авторов Мария Левберг, Михаил Долинов, Тихон Чурилин [10] и ряд менее известных поэтов, а также ближайшие соратники по "Цеху поэтов" и друзья: Георгий Адамович, Георгий Иванов, Михаил Лозинский, Осип Мандельштам.

Для основанного П. Сазоновым и Ю. Слонимской театра марионеток была написана пьеса "Дитя Аллаха" [11]. Обсуждение пьесы состоялось на заседании Общества ревнителей художественного слова (ОРХС) 19 марта 1916 года. Ее лирические достоинства рассмотрел Валериан Чудовский, идейную сторону В.И. Гедройц, построение действия Н.В. Недоброво, а постановочную часть друг М.Л. Лозинского, режиссер В.Н. Соловьев. Затем возник незаконченный за поздним временем "спор о стилизационной эстетике, вызванный упреком автору со стороны В.К. Шилейко о том, что он не выявил в своей драме никакого достаточно определенного во времени и пространстве момента магометанской культуры, наоборот, смешал хронологические и этнографические данные" [12].

Посещал Гумилев зимой и другие заседания ОРХС. Так, 28 января он присутствовал на заседании, проходившем под председательством В.А. Чудовского, на котором Б.А. Томашевский прочел доклад о стихосложении песен западных славян. В прениях участвовали Н.В. Недоброво, С.Э. Радлов, В.А. Чудовский и др. Во второй части заседания Гумилев читал стихи. Кроме него стихи читали Осип Мандельштам и Михаил Лозинский [13]. В дневниках Лукницкого сказано: "Зимой 1915-16 гг. приезжал Вяч. Иванов в Петербург. На собрании Ревнителей художественного слова в "Аполлоне" встретился с Николаем Степановичем и с АА. АА была в трауре. А Вячеслав Иванов, решив, по-видимому, что АА так оделась из "манерности", спросил ее, почему у нее такое платье? АА ответила: "Я в трауре. У меня умер отец...". Вяч. Иванов сконфужен был и отошел в сторону" [14].

В феврале было учреждено объединение литературы, музыки, живописи "Медный всадник", в совет которого включили Гумилева. Первый вечер объединения состоялся 13 февраля [15]. В марте Гумилев участвовал в подготовке литературного "Альманаха муз"; у В. Кривича он попросил неопубликованные стихи его отца И.Ф. Анненского, сам представил для альманаха написанную еще в 1912 году пьесу "Игра" [16]. 24 марта Гумилев, по-видимому, в последний раз посетил заседание ОРХС [17], на котором "В.К. Шилейко прочитал свой перевод ассирийского "Хождения Иштар", предпослав чтению вступительный доклад" [18]. Следует заметить, что Гумилев заинтересовался ассиро-вавилонскими опытами Шилейко еще весной 1914 года: "1914 Ранняя весна. Чтение В.К. Шилейко у М.Л. Лозинского отрывков "Гильгамеша" побудило заняться <Гумилева> его переводом. Однако скоро прекратил работу, переведя (по подстрочнику В.К. Шилейко) не более 100 строк. Примечание. В 1918 г., принимаясь вторично за перевод "Гильгамеша", Н.Г. не включил в текст вышеупомянутых строк и перевел их заново" [19]. Известна тяга Гумилева к древнему эпосу, ведь не случайно он писал с фронта Ахматовой, что "у меня кроме Гомера ни одной стихотворной книги. [...] Я все читаю Илиаду, удивительно подходящее чтенье…" [20]. А 7 августа 1921 года Н.Н. Пунин из застенков на Шпалерной (откуда Гумилеву было уже не суждено выйти) писал Е.И. Аренсу: "Привет Веруну, передайте ей, что, встретясь здесь с Николаем Степановичем, мы стояли друг перед другом, как шалые, в руках у него была "Илиада", которую от бедняги тут же отобрали" [21]. Но до этой встречи оставалось более пяти лет…

Создается впечатление, что в течение всех первых месяцев 1916 года "занятия" в школе прапорщиков не сильно отвлекали Гумилева от обыденной и литературной жизни Петрограда, по которой он, видимо, успел соскучиться. Характерно то, что во время пребывания Гумилева в Петрограде зимой 1915-1916 гг. его творчество обогатилось "русской темой", которая весьма редко встречалась в его ранних произведениях. Так в журнале "Аполлон" №1 за 1916 год он поместил подборку из трех стихотворений: "Змей", с русской "былинной" тематикой, "Андрей Рублев" и "Деревья". А в журнале "Солнце России", №317, в марте 1916 года он поместил редкое для себя "патриархальное" стихотворение "Городок". Гумилев не часто бывал в глухой русской провинции, единственным часто посещаемым, близким ему провинциальным городком был Бежецк, недалеко от которого располагалось родовое имение "Слепнево". Всякий, хоть однажды побывавший в Бежецке, без труда распознает в этом стихотворении характерный бежецкий пейзаж, с многочисленными церквями, с "пояском-мостом перетянутой" широкой рекой Мологой, с базарной площадью и с "губернаторском дворцом" - великолепным особняком купцов Неворотиных.

         ГОРОДОК [22]
Над широкою рекой,
Пояском-мостом перетянутой,
Городок стоит небольшой,
Летописцем не раз помянутый.

Знаю, в этом городке -
Человечья жизнь настоящая,
Словно лодочка на реке,
К цели ведомой уходящая.

Полосатые столбы
У гауптвахты, где солдатики
Под пронзительный вой трубы
Маршируют, совсем лунатики.

На базаре всякий люд,
Мужики, цыгане, прохожие, -
Покупают и продают,
Проповедуют Слово Божие.

В крепко-слаженных домах
Ждут хозяйки белые, скромные,
В самаркандских цветных платках,
А глаза все такие темные.

Губернаторский дворец
Пышет светом в часы вечерние,
Предводителев жеребец -
Удивление всей губернии.

А весной идут, таясь,
На кладбище девушки с милыми,
Шепчут, ластясь: "Мой яхонт-князь!" -
И целуются над могилами.

Крест над церковью взнесен,
Символ власти ясной, Отеческой,
И гудит малиновый звон
Речью мудрою, человеческой.

Старый Бежецк, вид города с мостом через Мологу и "губернаторский дворец".

Опубликованное 12 марта в "Ниве" №11 и вошедшее в "Костер" ностальгическое стихотворение "Детство", с последним четверостишием, возвращающим нас к военным будням, может восприниматься как эскиз к знаменитому стихотворению "Память", открывающему последний сборник поэта "Огненный столп".

       ДЕТСТВО [23]

Я ребенком любил большие,
Медом пахнущие луга,
Перелески, травы сухие
И меж трав бычачьи рога.

Каждый пыльный куст придорожный
Мне кричал: "Я шучу с тобой,
Обойди меня осторожно
И узнаешь, кто я такой!"

Только дикий ветер осенний,
Прошумев, прекращал игру, -
Сердце билось еще блаженней,
И я верил, что я умру

Не один, - с моими друзьями,
С мать-и-мачехой, с лопухом,
И за дальними небесами
Догадаюсь вдруг обо всем.

Я за то и люблю затеи
Грозовых военных забав,
Что людская кровь не святее
Изумрудного сока трав.

Март 1916 года был последним месяцем, когда Гумилев оставался в Петрограде. Пора было возвращаться к "военным забавам". С конца зимы 1916 года неторопливо заработала военно-бюрократическая машина. В течение февраля - марта 1916 года шла переписка между штабом Главнокомандующего армиями Западного фронта и штабом 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии о представлении Николая Гумилева в прапорщики, младший офицерский чин. Из полка были запрошены копии документов и подписка о непринадлежности Гумилева к тайным обществам, причем последний документ запрашивался несколько раз. Вот эти документы:

"Письмо №61627 от 6 февраля 1916 г. от дежурного генерала штаба Главнокомандующего армиями Западного фронта. По наградному отделению. Начальнику 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии. Прошу выслать копию приемного формуляра, послужной список и подписку о непринадлежности к тайным обществам представленного к производству в прапорщики унтер-офицера из охотников Лейб-гвардии Уланского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка Николая Гумилева. За дежурного Генерала Полковник (подпись неразборчива)" [24]. В день отправки этого письма сам Гумилев подписал А. Блоку "Колчан": "Моему любимейшему поэту Александру Блоку с искренней дружественностью. Н. Гумилев" [25].

Письмо было получено в штабе дивизии 18 февраля, вх. №613. На следующий день, 19 февраля, из штаба 2-й Гв. кавалерийской дивизии было послано письмо за №764: "Командиру Л.-Гв. Уланского Ея Величества полка. Ввиду требования штаба фронта прошу о высылке копии приемного формуляра, послужного списка и подписки о непринадлежности к тайным обществам на представленного в прапорщики вверенного Вам полка охотника унтер-офицера Николая Гумилева. За Генерала Штаба Капитан Дурново" [26].

Однако произошла вполне объяснимая задержка с высылкой подписки о непринадлежности к тайным обществам, и 15 марта из штаба Армии было послано письмо-напоминание: "Письмо №69593 от 15 марта 1916 г. от дежурного генерала штаба Главнокомандующего армиями Западного фронта. По наградному отделению. Начальнику штаба 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии. В дополнение к ходатайству о производстве в прапорщики младшего унтер-офицера Лейб-гвардии Уланского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка Гумилева, благоволите выслать подписку о непринадлежности его к тайным обществам, составленную по форме, приложение к ст. 27 кн. VI Св. В. П. 1869 г. изд. 1907 года. За дежурного Генерала Полковник (подпись неразборчива)" [27]. "Подписка о непринадлежности" не могла быть выслана по простой причине - подписка давалась лично, а сам "подписант" в это время отсутствовал в полку. Однако вопрос этот был благополучно разрешен, и звание прапорщика было присвоено ему еще до получения подписки. Видимо, из штаба Армии была послана в начале апреля еще одна "грозная" телеграмма в штаб дивизии, в ответ на которую из штаба Уланского полка была направлена ответная телеграмма: "Телеграмма в ответ на №1627. Подана 11 апреля 1916 в 15 ч. 40 м. Гумилев произведен прапорщики 5 Гусарского полка. Подписка дана им лично штаб 3 Армии. Он отбыл седьмого апреля месту нового служения. 4448. Поливанов" [28].

Как следует из этой телеграммы, по крайней мере, до 7 апреля Гумилев пребывал в месте дислокации Уланского полка. Тогда же он в штабе 3 Армии (куда входил Уланский полк) дал "подписку о непринадлежности к тайным обществам". Возможно, в Лейб-гвардии Уланском полку он провел еще пару дней до того, как направиться к "месту нового служения". А из Петрограда он должен был выехать не позже 5-6 апреля. В это время Уланский полк стоял в резерве, в боевых действиях участия не принимал. 8 апреля в Уланском полку ему был выдан на руки очень любопытный документ: "Аттестат №1860 от 8 апреля 1916 г. о содержании Н.С. Гумилева в Лейб-гвардии уланском полку. По указу Его Императорского Величества дан сей от Лейб-гвардии Уланского Ея Величества полка прапорщику Гумилеву, произведенному в этот чин приказом Главнокомандующего армиями Западного фронта от 28 марта с.г. за №3332 в том, что он при сем полку ни жалованьем, ни различными пособиями по военному времени, ни прогонными на проезд к новому месту служения вовсе не удовлетворялся и таковые ниоткуда не требовались ему. Что подписями с приложениями казенной печати удостоверяется, апреля 8 дня 1916 г. Подл<инник> за надлежащими подписями. С подлинным верно: Делопроизводитель, Коллежский регистратор (подписи неразборчивы)" [29]. Из этого документа следует, что во время всей своей службы в Лейб-гвардии Уланском полку (более года) Гумилев никакого жалованья не получал и содержал себя на свои собственные средства. Что касается "прогонных на проезд к новому месту служения", то они ему и не требовались, так как новое место служения располагалось по соседству, всего в нескольких десятках верст, что будет продемонстрировано ниже.

Событийно мы забежали вперед, однако здесь важен тот факт, что как из "Телеграммы", так и из "Аттестата" однозначно следует, что Гумилев лично побывал 7-8 апреля в штабе своего бывшего полка для того, чтобы дать подписку о непринадлежности к тайным обществам и получить справку о своем материальном содержании. Следовательно, необходимо проследить, с одной стороны, где находился Уланский полк в начале апреля, а с другой стороны, куда Гумилеву надо было отбыть к новому месту служения. Архивные документы позволяют точно ответить на оба эти вопроса. В "Трудах и днях" Лукницкого имеется не совсем понятная запись, относящаяся к этому периоду: "Произведен в прапорщики и переведен в 5-й Александрийский гусарский полк. Получив производство, уехал на фронт. На два-три дня приезжал в Петроград и опять уехал на фронт" [30]. Не исключено, что Гумилев, по делам, связанным с оформлением и получением необходимых документов, действительно, должен был, между появлениями в Уланском и Гусарском полку, заехать в начале апреля на 2-3 дня в Петроград. Но если это и случилось, то до 7-8 апреля, когда им были получены в Уланском полку указанные выше документы. То есть, теоретически Гумилев мог 5 апреля быть в Петрограде и присутствовать на упомянутом в примечании [17] заседании ОРХС. За то, что Гумилев 3 апреля был еще дома, в Петрограде, говорит тот факт, что в этот день отмечалось его 30-летие. Кстати, в этот же день в издательстве "Гиперборей" вышло третье издание "Четок" Анны Ахматовой. Так что 3 апреля семейству Гумилевых было что праздновать.

Но вернемся на фронт. Как было сказано в предыдущем выпуске, до конца года Уланский полк располагался в районе станции Горынь, юго-восточнее Пинска. До начала марта полк занимал тот же боевой участок, а 10 марта пришел приказ грузиться на станции Горынь и следовать на другой фронт. В журнале военных действий Уланского полка отражен путь следования эшелона: "12 марта. Маршрут: Горынь - Лунинец - Калинковичи - Жлобин - Могилев - Орша - Витебск - Двинск - Режица. [...] 16 марта. Прибыли в Режицу, получили приказание идти в город Люцин, где должны быть квартирьеры" [31]. Двинск, Режица, Люцин - это латвийские города Даугавпилс, Резекне и Лудза, соответственно. В расположенных вокруг Люцина фольварках Уланский полк находился в резерве до середины мая [32]. Таким образом, в начале апреля 1916 года Гумилев несколько дней провел в Люцине.

Поскольку речь зашла о Люцине, несколько слов о родственниках Гумилева, связанных с этим городом. В Люцине 30 декабря 1889 года родилась Анна Андреевна Гумилева, урожденная Фрейганг, жена брата Гумилева Дмитрия Степановича. Семье Фрейгангов принадлежало расположенное около Люцина имение "Крыжуты". В этом имении семья жила и после революции, так как оно оказалось на территории Латвии. Только после Второй мировой войны все переехали в Бельгию. Умерла А.А. Гумилева в Брюсселе 1 февраля 1965 года. Она оставила любопытные, но грешащие неточностями воспоминания о Николае Гумилеве [33]. Во время Первой мировой войны А.А. Гумилева пошла на фронт как сестра милосердия. Д.С. Гумилев, поручик, прошел почти всю войну (по состоянию здоровья он был демобилизован раньше младшего брата [34]), получил пять орденов [35], был контужен. Последние годы его жизни прошли в доме жены. Д.С. Гумилев вследствие контузии тяжело болел и умер вскоре после расстрела брата. Как записал Лукницкий со слов матери А.И. Гумилевой, "10 сентября 1922 года в Риге, в психиатрической больнице, умер Дмитрий Степанович Гумилев. Вдова его Анна Андреевна Фрей<ганг> жила в Риге до 30-х годов, пока не уехала в Брюссель" [36]. Жила она на самом деле не в Риге, а в имении "Крыжуты". Похоронен Д.С. Гумилев был в Риге [37].

Городок Лудза, бывший Люцин, где стоял Уланский полк весной 1916 года.

Д.С. Гумилев и его жена А.А. Гумилева-Фрейганг. Она же в форме сестры милосердия.

Для Николая Гумилева мирная передышка закончилась 28 марта. 10 апреля в 5-м Гусарском Александрийском полку, когда все отмечали Пасху, был объявлен приказ №104 [38]: "§1. Поздравление с Пасхой. [...] §6. Из вольноопределяющихся Лейб-Гвардии Уланского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка Николай Гумилев приказом Главнокомандующего армиями Западного фронта от 28-го прошедшего марта 1916 года за №3332 произведен в прапорщики с назначением в сей полк. Означенного обер-офицера зачислить в списки полка и числить налицо с сего числа и с назначением в 4-й эскадрон". Гусарский полк при этом располагался в фольварке Рандоль, расположенном на реке Дубна, притоке Двины, между Двинском и Резекне, ближе к Двинску. То есть, на очень небольшом расстоянии от тогдашнего местоположения Уланского полка в Люцине. В приведенной выше телеграмме из Уланского полка по поводу подписки о благонадежности сказано, что подписка дана им лично в штабе 3-й Армии, к которой относился полк, и что Гумилев отбыл к месту нового служения 7 апреля. Исходя из этого, можно предположить, что Гумилев, находясь в Петрограде, в последних числах марта узнал о том, что он произведен в прапорщики и зачислен в 5-й Гусарский Александрийский Государыни Императрицы Александры Феодоровны полк. В приказе по полку от 4 марта сказано [39]: "С 4 марта полк располагается в ф. Рандоль, Двинского уезда. Полк подчинен Командующему армиями Северного фронта Ген.-Ад. Куропаткину, Командующему 5-й Армии Ген.-лейтенанту Гурко, Начальнику дивизии Ген.-лейтенанту Скоропадскому. Командир полка полковник Коленкин".

5-й Гусарский Александрийский полк входил в состав 1-й бригады 5-й Кавалерийской дивизии; в состав этой же дивизии входил 5-й Драгунский Каргопольский полк [40]. Возможно, длительная переписка и затянувшееся назначение Гумилева было связано с тем, что затребованные Главнокомандующим армиями Западного фронта документы, в частности, копия приемного формуляра, по ошибке попали в 5-й Драгунский Каргопольский полк, среди многочисленных документов которого они были случайно обнаружены сотрудниками РГВИА (тогда еще ЦГВИА) лишь в середине 1980-х годов [41].

Именно со службой в 5-м Гусарском Александрийском полку связано длительное, около года, пребывание Николая Гумилева в Латвии. В приказах №99 и №100 по полку от 5 и 6 апреля объявлен состав офицеров всех эскадронов [42], с указанием их присутствия в полку и выдачи им продуктов за февраль - март 1916 года. Приказы отпечатаны на машинке, фамилия Гумилева первоначально в них отсутствовала, однако позже она была вписана от руки в состав 4-го эскадрона: прапорщик Гумилев, с прочерком его присутствия в этот период. Командиром 4-го эскадрона в это время был подполковник Аксель Радецкий. Служба Гумилева в составе 4-го эскадрона началась 10 апреля 1916 года. В полк он мог прибыть накануне вечером. Как было сказано выше, 10 апреля было воскресеньем, когда отмечалась Пасха. Так что на Пасхальной службе Гумилев присутствовал уже в своем новом полку.

Однако прежде, чем начать рассказ о его службе в 5-м Гусарском Александрийском полку, хочется упомянуть о странном совпадении. С днем появления Гумилева в полку связана одна литературная загадка. В тот же день, 10 апреля, в далекой от Двины черноморской Одессе, в газете "Одесский листок" №97 было напечатано снабженное факсимильной подписью Гумилева стихотворение, ставшее впоследствии знаменитым благодаря следующим строчкам:

… Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою - она пришла за мной...

Под названием "Рабочий" Гумилев включил его (с разночтениями) в вышедший в 1918 г. сборник "Костер" [43]. Отметим еще и то, что хотя Гумилев неоднократно ранее бывал в Одессе (последний раз - по дороге из африканской экспедиции в сентябре 1913 года), это была его единственная прижизненная публикация там. Каким образом стихотворение попало в Одессу - совершенно непонятно. Вызывает сомнение утверждение Романа Тименчика, что "стихотворение было послано Ахматовой" [44]. Необходимо заметить, что оно могло быть написано только очень незадолго до публикации, судя по всему, не ранее 28 марта, когда Гумилев уже узнал о назначении и о том, в каком районе ему предстоит служить - в Латвии, на Двине, но сам там тогда еще не побывал.

Карта к "Гусарской балладе" - Николай Гумилев в Латвии, 1916 - 1917 [45]
1 - район Режицы (Резекне) - Люцина (Лудза), где стоял Уланский полк весной 1916 года. 2 - район фольварка Рандоль (Арендоль) и станции Ницгаль (Ницгале), куда вначале прибыл Гумилев, и где он впервые участвовал в боевых действиях в составе Гусарского полка, апрель - май 1916 года. 3 - переход от Рандоля в район Шлосс-Лембурга (Малпилс) в начале июля 1916 года, через Стеки - Ляудона - Одзиена - Сиссегаль - Вите. 4 - расположение полка в резерве около Шлосс-Лембурга в июле - сентябре 1916 года; плац у мызы Гросс-Кангерн. 5 - расположение полка около станции Ромоцкое (Иерики), октябрь - ноябрь 1916 года. 6 - расположение полка в районе Ней-Беверсгофа (Яунбебри), ноябрь 1916 - февраль 1917 года. 7 - боевой участок вдоль Двины в районе Кокенгаузена (Кокнесе), декабрь 1916 - январь 1917 года.

В журнале военных действий за этот период сказано: "С 30 марта по 11 апреля в фольварке Рандоль полковым священником совершается богослужение: вербная всенощная и все страстные службы (вынос плащаницы и другие). Вторую Пасху полк встречает на фронте, нет уже многих, что были в прошлом году" [46]. Уже 12 апреля фамилия Гумилева попадает в приказы по полку: "Приказ №106. §1. Гумилев - дежурный по коноводам" [47]. В этот день гусары, до того находившиеся на отдыхе, должны были "выступить на смену драгун на боевое дежурство на участке от Лаврецкая - река Иван, в 1-й линии 4 эскадрона и 2 - в резерве" [48].

Как было сказано ранее, сохранились лишь немногочисленные воспоминания сослуживцев Гумилева. В вашингтонском четырехтомнике Гумилева были опубликованы воспоминания двух сослуживцев поэта по Гусарскому полку. Относятся они как раз к первому месяцу его службы. Приведем опубликованные там достаточно точные воспоминания (хотя записаны они были только в 1937 году) поручика В.А. Карамзина, служившего с марта 1916 г. оруженосцем при штабе 5-й кавалерийской дивизии [49], куда входил Гусарский полк. Большая их часть относится как раз к 12 апреля, дню, когда Гумилев дежурил по полку [50]:

"…Когда прибыл в полк прапорщик Гумилев, я точно не помню... Помню, как весной 1916 года я прибыл по делам службы в штаб полка, расквартированный в прекрасном помещичьем доме. Названия усадьбы не помню, но это та самая усадьба, где мы встречали Пасху с генералом Скоропадским и откуда полк выступил на смотр генерала Куропаткина..."

Бывший фольварк Рандоль и балкон-терраса, на котором Гумилев беседовал с Карамзиным.

Прекрасный помещичий дом сохранился, - это бывший фольварк Рандоль. Дом, очень живописный, асимметричный, с башенками и обширным балконом-террасой, огражденным ажурной металлической решеткой и украшенным каменными вазами, стоит посреди парка в нынешнем селе Арендоле. На главной башне фамильный герб и дата постройки - 1901 год. Когда в 1993 году удалось там побывать, дом был запущен, заброшен и требовал срочного ремонта. К счастью, обнаруженные современные фотографии показали, что дом пережил "смутное время" приобретения Латвией своей независимости. Окрестности Арендоля живописны, в парке сохранилось оригинальное сооружение - старинная кирпичная двухэтажная баня, которая, видимо, использовалась гусарами по назначению. В селе недалеко от дома стоит костел.

Интерьеры усадебного дома в Рандоле в 1993 году. Справа - баня в парке.

5-й гусарский Александрийский полк входил в состав 5-й кавалерийской дивизии, командовал которой генерал-лейтенант Скоропадский. 18 апреля 1916 года его временно сменил генерал-майор Попов [51], а затем, 26 апреля, командиром дивизии стал генерал-майор Нилов. С 1 по 10 мая он устроил смотр полку, проводил конные занятия [52]. Смотр полка генерал-адъютантом Куропаткиным, командующим армиями Северного фронта, состоялся 17 июня 1916 года [53] (Гумилева в это время в полку не было).

Продолжим чтение воспоминаний В.А. Карамзина:

"... На обширном балконе меня встретил совсем мне незнакомый дежурный по полку офицер и тотчас же мне явился. "Прапорщик Гумилев", - услышал я среди других слов явки и понял, с кем имею дело.

Командир полка был занят, и мне пришлось ждать, пока он освободится. Я присел на балконе и стал наблюдать за прохаживающимся по балкону Гумилевым. Должен сказать, что уродлив он был очень. Лицо как бы отекшее, с сливообразным носом и довольно резкими морщинами под глазами. Фигура тоже очень невыигрышная: свислые плечи, очень низкая талия, малый рост и особенно короткие ноги. При этом вся фигура его выражала чувство собственного достоинства. Он ходил маленькими, но редкими шагами, плавно, как верблюд, покачивая на ходу головой...

... Я начал с ним разговор и быстро перевел его на поэзию, в которой, кстати сказать, я мало что понимал.

- А вот, скажите, пожалуйста, правда ли это, или мне так кажется, что наше время бедно значительными поэтами? - начал я. - Вот, если мы будем говорить военным языком, то мне кажется, что "генералов" среди теперешних поэтов нет.

- Ну нет, почему так? - заговорил с расстановкой Гумилев. - Блок вполне "генерал-майора" вытянет.

- Ну а Бальмонт в каких чинах, по-вашему, будет?

- Ради его больших трудов ему "штабс-капитана" дать можно.

- Мне думается, что лучшие поэты перекомбинировали уже все возможные рифмы, - сказал я, - и остальным приходится повторять старые комбинации.

- Да, обычно это так, но бывают и теперь открытия новых рифм, хотя и очень редко. Вот и мне удалось найти шесть новых рифм, прежде ни у кого не встречавшихся.

На этом наш разговор о поэзии и поэтах прервался, так как меня позвали к командиру полка...

При встрече с командиром четвертого эскадрона, подполковником А.Е. фон Радецким, я его спросил: "Ну, как Гумилев у тебя поживает?" На что Аксель, со свойственной ему краткостью, ответил: "Да-да, ничего. Хороший офицер и, знаешь, парень хороший". А эта прибавка в словах добрейшего Радецкого была высшей похвалой.

Под осень 1916 года подполковник фон Радецкий сдавал свой четвертый эскадрон ротмистру Мелик-Шахназарову. Был и я у них в эскадроне на торжественном обеде по этому случаю. Во время обеда вдруг раздалось постукивание ножа о край тарелки и медленно поднялся Гумилев. Размеренным тоном, без всяких выкриков, начал он свое стихотворение, написанное к этому торжеству. К сожалению, память не сохранила мне из него ничего. Помню только, что в нем были такие слова: "Полковника Радецкого мы песнею прославим..." Стихотворение было длинное и было написано мастерски. Все были от него в восторге. Гумилев важно опустился на свое место и так же размеренно продолжал свое участие в пиршестве. Все, что ни делал Гумилев - он как бы священнодействовал.

Куда и как именно отбыл из полка Гумилев, я тоже не знаю. Очень жаль, что мне мало пришлось с ним беседовать, но ведь тогда он для всех нас, однополчан, был только поэтом. Теперь же, после мужественной и славной кончины, он встал перед нами во весь свой духовный рост, и мы счастливы, что он был в рядах нашего славного полка..."

Воспоминания В. Карамзина почти полностью подтверждаются обнаруженными в РГВИА документами. Их встреча произошла на балконе фольварка Рандоль 12 апреля 1916 года, когда Гумилев дежурил по полку. Ошибся Карамзин лишь в дате передачи эскадрона Радецким. В том же приказе №106 от 12 апреля было сказано: "§2. Предписываю Подполковнику Радецкому сдать, а ротмистру Мелик-Шахназарову принять 4-й эскадрон на законном основании и о сдаче и приеме донести" [54]. 16 апреля ротмистр Мелик-Шахназаров вступил в командование 4-м эскадроном: "Приказ №110. Командир 4 эскадрона Подполковник Радецкий и ротмистр Мелик-Шахназаров рапортовали от 15 сего апреля за №№38 и 7 донесения: первый о сдаче, а последний о приеме 4 эскадрона во всем на законном основании. Означенные перемены внести в послужные списки названных штаб и обер-офицеров" [55]. 1 мая 1916 г. Радецкий отбыл в отпуск [56], а накануне, 30 апреля, состоялись его проводы, о которых вспоминал В. Карамзин.

О первом месяце службы Гумилева в 5-м гусарском полку имеются воспоминания и командира эскадрона Ее Величества (ЕВ) ротмистра Сергея Топоркова [57]:

"... Н.С. Гумилев, в чине прапорщика полка, прибыл к нам весной 1916 года, когда полк занимал позиции на реке Двине, в районе фольварка Рандоль. Украшенный солдатским Георгиевским крестом, полученным им в Уланском Ее Величества полку в бытность вольноопределяющимся, он сразу расположил к себе своих сверстников. Небольшого роста, я бы сказал непропорционально сложенный, медлительный в движениях, он казался всем нам вначале человеком сумрачным, необщительным и застенчивым. К сожалению, разница в возрасте, в чинах и служба в разных эскадронах, стоявших разбросанно, не дали мне возможности ближе узнать Гумилева, но он всегда обращал на себя внимание своим воспитанием, деликатностью, безупречной исполнительностью и скромностью. Его лицо не было красиво или заметно: большая голова, большой мясистый нос и нижняя губа, несколько вытянутая вперед, что старило его лицо. Говорил он всегда тихо, медленно и протяжно.

Так как в описываемый период поэтическим экстазом были заражены не только некоторые офицеры, но и гусары, то мало кто придавал значение тому, что Гумилев поэт; да кроме того, больше увлекались стихами военного содержания. Командир полка, полковник А.Н. Коленкин, человек глубоко образованный и просвещенный, всегда говорил нам, что поэзия Гумилева незаурядная, и каждый раз на товарищеских обедах и пирушках просил Гумилева декламировать свои стихи, всегда был от них в восторге, и Гумилев всегда исполнял эти просьбы с удовольствием, но признаюсь, многие подсмеивались над его манерой чтения стихов. Я помню, он читал чаще стихи об Абиссинии, и это особенно нравилось Коленкину. Среди же молодых корнетов были разговоры о том, что в Абиссинии он женился на чернокожей туземке и был с нею счастлив, но насколько это верно - не знаю.

Всегда молчаливый, он загорался, когда начинался разговор о литературе и с большим вниманием относился ко всем любившим писать стихи. Много у него было экспромтов, стихотворений и песен, посвященных полку и войне. С гордостью носил Гумилев полковой нагрудный знак и чтил традиции полка. В №144 газеты "Россия и Славянство" от 29 августа 1931 г. помещена репродукция рисунка Гумилева, на которой он изображен сидящим на фантастическом орудии под эскадронным значком 4-го эскадрона, в котором он служил.

Когда при кавалерийских дивизиях стали формировать пешие стрелковые дивизионы, то Гумилев вместе с другими был назначен в стрелковый дивизион [58], которым командовал подполковник М.М. Хондзынский. В этом дивизионе Гумилев продолжал службу, сохраняя постоянную связь с полком".

Комментируя эти воспоминания, Г.П. Струве писал [59]: "Говоря о "рисунке Гумилева", напечатанном в "России и Славянстве", полковник С.А. Топорков ошибался: рисунок этот принадлежал не Гумилеву, а Н.С. Гончаровой, изобразившей его верхом на жирафе в форме "черного гусара". Рисунок был получен Л.И. Львовым для воспроизведения от самой художницы. Теперешнее местонахождение его нам неизвестно. Воспроизвести его по газетной репродукции не представляло смысла". Как говорится, частично "не правы оба". На самом деле в газете представлены две приведенные здесь акварели Н. Гончаровой (к сожалению, неважного качества), по-видимому, составлявшие "триптих" с известным ее акварельным портретом Гумилева, пишущего стихотворение "Голубая беседка…" [60].

Акварели Н. Гончаровой, помещенные в газете "Россия и Славянство".

Упоминаемые Топорковым стихотворные экспромты практически не сохранились. Лишь в архиве П. Н. Лукницкого был обнаружен один такой экспромт, адресованный "Командиру 5-го Александрийского полка" [61].

В вечерний час на небосклоне
Порой промчится метеор.
Мелькнув на миг на темном фоне,
Он зачаровывает взор.

Таким же точно метеором,
Прекрасным огненным лучом,
Пред нашим изумленным взором
И вы явились пред полком.

И, озаряя всех приветно,
Бросая всюду ровный свет,
Вы оставляете заметный
И - верьте - незабвенный след.

Гумилев не стал продолжать "Записки кавалериста". И причина этого вряд ли связана с тем, о чем пишет Лукницкий в "Трудах и днях" [62]: "Недоволен своим пребыванием в полку и жалуется на низкий культурный уровень офицеров... После вступления Н.Г. в 5-й Александрийский Гусарский полк полковое начальство, недоброжелательно и подозрительно относившееся к "писательству", запретило Н.Г. печатать "Записки кавалериста"". "Жалуется на низкий культурный уровень офицеров" - это слишком "по-советски", не представляю себе Гумилева "жалующимся", тем более, на "низкий культурный уровень". Да и приведенные выше воспоминания двух его сослуживцев как-то не вяжутся с утверждением Лукницкого, а на самом деле той, чьим рупором он являлся - Ахматовой. Повторился, как мне кажется, "африканский сюжет" - непонимание и неприятие Ахматовой тех сторон жизни своего мужа, которые для него самого были самыми важными, определяющими его путь. Отсюда попытка найти упрощенные решения, своеобразная женская ревность к тому, что сама она принять не могла.

Продолжения "Записок кавалериста" не последовало просто потому что, с моей точки зрения, эта тема себя исчерпала. Документальная военная проза была завершена, и надо было искать другие формы самовыражения. И за оставшиеся военные годы Гумилев нашел их для себя в драматургии, видимо, война к этому располагала. Все его три основные драматические произведения были написаны чуть более чем за два оставшихся года войны: "Дитя Аллаха", "Гондла" и "Отравленная туника". А стихи - никогда не прекращались. Только они стали - другими. Даже недоброжелатели Гумилева единодушно признают, насколько вырос Гумилев, автор "Костра", "Шатра" и "Огненного столпа", - как поэт. И причину этого, как мне кажется, следует искать в четырех годах, проведенных им на войне.

Однако задачей автора было не создавать умозрительных конструкций, не "домысливать" за своего героя. Просто хотелось закрыть "белое пятно" биографии Гумилева [63], проследить весь его боевой путь. Хотя сохранилось очень немного личных свидетельств об этих годах (кроме редких писем, о которых будет сказано ниже), однако хранящиеся в архивах документы позволили исчерпывающе проследить весь этот путь, достаточно точно воссоздать период его службы в Гусарском полку, узнать, в каких боевых операциях он участвовал, и что этому сопутствовало.

Как было уже сказано, более месяца, с 4 марта 1916 года, 5-й Гусарский Александрийский полк стоял в резерве в фольварке Рандоль. Гумилеву из этого резервного месяца досталось менее трех дней. Уже 12 апреля, видимо, вскоре после встречи с штаб-оруженосцем поручиком В.А. Карамзиным, Гумилев покинул тихий фольварк Рандоль, - с 12 апреля эскадроны гусар сменили в окопах на берегах Двины драгун и заняли боевой участок от Лавренской (Лаури) до реки Иван. "13 апреля. Смена прошла в полной тишине, неприятель слышно укрепляет свои позиции; днем в направлении д. Ружа был замечен привязной аэростат; неприятель изредка обстреливает тяжелой и легкой артиллерией ж. д. и фольварк Авсеевку. [...] 14 апреля. Неприятель одиночными выстрелами артиллерии обстреливает ф. Ницгаль. По ф. Авсеевка выпущено 4 тяжелых снаряда. Наша артиллерия отвечала. Опять поднимался неприятельский аэростат. Пролетел один наш и один неприятельский аэроплан [...] 15 апреля. Противник бдителен; на ночь усиливает караулы, светит ракеты; ночью на берегу Двины выставлен флаг (красный, белый, черный). По ст. Ницгаль выпущено ночью 2 снаряда. Наша отвечала" [64]. Это выписки из журнала военных действий. Станция Ницгаль и ф. Ницгаль - современные железнодорожная станция и село Ницгале. В Ницгале на берегу Двины до сих пор стоит хорошая цель для артиллерии - красивый высокий костел, построенный в 1861 году. Фольварк Авсеевка располагался севернее на берегу Двины, напротив современной железнодорожной станции Сергунта. От него сохранилась упоминаемая в документах роща, старый заросший пруд. Старинные постройки исчезли, - местные жители помнят, что почти все сгорело или было разрушено еще в Первую мировую войну. Во многих местах на берегах Даугавы угадываются остатки старых окопов.

Железнодорожная станция Ницгале и костел на берегу Двины в Ницгале.

Взаимная перестрелка, не приносящая ощутимого вреда ни одной из сторон, продолжалась до 20 апреля. "21 апреля. Окопные работы у нас и у них ночью. Днем - артиллерия, они по Буйвеско - Ницгале, мы по Руже и землянкам. Пролетел "Илья Муромец". [...] 22 апреля. Днем мы зажгли Руже, где у немцев был склад патронов, ракет - были взрывы" [65]. На следующий день неприятель усилил обстрел, в этот день особо отличился гумилевский эскадрон №4: "23 апреля. Ночь спокойно; утром возник пожар от искры у дома командира эскадрона ЕВ [66]; был прекращен. Целый день сильный огонь противника, разбили ж. д. будку №170 (телефон продолжал работать). Огонь по Авсеевке, подожгли юго-восточные строения фольварка, ветер, огонь распространился по всему скотному двору, угрожая перекинуться на господский двор и рощу, прикрывающую эскадрон №4. Дружной работой гусар и подошедших на помощь гвардейских саперов 2-ой Саперной роты прекратили огонь и отстояли рощу и господский двор, имевшие важное тактическое значение. Все работы велись под огнем противника и были завершены к 20 часам. Особо отличились гусары эскадрона №4. Наша артиллерия зажгла несколько домов в д. Кришкинан. Утром по случаю дня тезоименитства был отслужен молебен в д. Новой. Погода теплая" В документах сохранилось донесение Радецкого с кроком выгоревшего участка эскадрона №4 около ф. Авсеевка [67]. Это событие было отмечено в приказе по полку №121 от 27 апреля: "Сердечно благодарю начальника участка подполковника Радецкого, командира эскадрона №4 ротмистра Мелик-Шахназарова. [...] Молодцам гусарам за самоотверженную работу спасибо" [68].

Западная Двина напротив Авсеевки и остатки рощи в Авсеевке.

Упомянутая деревня Новая расположена в стороне от Двины, в полях, у речки Иван, недалеко от Ницгале. Еще несколько лет назад там стояла старая деревянная церковь, однако в начале 1990-х годов, за год до посещения мною этих мест, ее разобрали...

Оставшиеся дни дежурства прошли спокойно, но начала портиться погода: "24 апреля. Ночью спокойно; днем обычная перестрелка. [...] 25 апреля. Со стороны противника на Ницгаль светил прожектор. Днем - редкая ружейная перестрелка. Небольшой теплый дождь. [...] 26 апреля. Ночь совершенно спокойна; обстрел казаков. Начался сильный дождь, испортил дороги. В 12 часов ночи участок сдан уланам. Дороги разъезжены. Эскадроны возвращались через Коцуб (Калупе), так как на Варков (Вецваркава) стало совершенно непроходимо. Пришли на стоянку в 4-6 часов" [69].

Боевой участок гусар в районе станции Ницгаль находился примерно в 20 км западнее фольварка Рандоль. К нему вели две указанные выше дороги. Как отмечается в журнале боевых действий за период с 27 по 30 апреля, "погода резко испортилась, холод, дождь. Пришел 5 маршевый эскадрон, хорошо обучен. Ежедневно идут занятия по эскадронам" [70]. В приказе по полку №123 от 29 апреля прапорщик Гумилев был назначен дежурным по полку [71]. Упоминается имя Гумилева и в следующем приказе №124 от 30 апреля: "... §13. Одну собственную лошадь прапорщика Гумилева зачислить на фуражное довольствие с 10 сего апреля. Справка: рапорт Гумилева за №12" [72]. Как было сказано выше, 30 апреля состоялся торжественный обед по случаю проводов в отпуск бывшего командира эскадрона №4 Акселя Радецкого, на котором Гумилев прочитал посвященный ему стихотворный экспромт.

В одном из дел полка приводится "Список по старшинству обер-офицеров 5-го Гусарского Александрийского Е.В. Гос. Имп. Александры Феодоровны полка на 1 мая 1916 года" [73]. В список включены, в частности: "1) Командир полка полковник Александр Коленкин (уволен в отпуск 27.04.1916). [...] 6) Подпоручик (sic!) Аксель Радецкий (в отпуску с 1 мая). [...] 14) Командир эскадрона ЕВ ротмистр Сергей Топорков. [...] 17) Командир 4-го эскадрона ротмистр Андрей Мелик-Шахназаров. [...] 33) Младший офицер поручик Алексей Посажный [74] (эвакуирован по болезни 15 февраля 1916). [...] 53) Младший офицер Георгий Янишевский (Георгиевский крест 2, 3, 4 ст., представлен к 1 ст.). [...] 97) Младший офицер прапорщик Николай Гумилев (в строю)". На 1 мая Гумилев замыкал список, как только что поступивший в полк.

В начале мая Гусарский полк по-прежнему располагался в районе фольварка Рандоль. В донесениях от 1-10 мая отмечается: "В резерве 6-го Кавалерийского корпуса в районе Рандоль. Погода резко испортилась - холодно и дождь каждый день (пришел 5-й маршевый эскадрон, привел шт.-ротмистр Протасьев (хорошо обучен)). Приехал новый начальник дивизии генерал Нилов, делал смотр полку - остался доволен. Идут ежедневные конные занятия" [75]. В резерве полк стоял до 10 мая, когда вновь отправился на боевое дежурство на прежний участок. Казалось бы, ничто не предвещало скорый и неожиданный отъезд Гумилева из полка, но на это дежурство он уже не попал. Как и год назад, весной 1915 года, неблагоприятная погода, дожди и холода вывели его из строя. Еще накануне своей эвакуации он написал короткое "лирическое" письмо Маргарите Тумповской, явно не предполагая, что на следующий день его в полку уже не будет [76]:

"5 мая 1916

Мага моя, я Вам не писал так долго, потому что все думал эвакуироваться и увидеться; но теперь я чувствую себя лучше и, кажется, остаюсь в полку на все лето.

Мы не сражаемся и скучаем, я в особенности. Читаю "Исповедь" блаженного Августина и думаю о моем главном искушении, которого мне не побороть, о Вас. Помните у Нитше - "в уединении растет то, что каждый в него вносит". Так и мое чувство. Вы действительно удивительная, и я это с каждым днем узнаю все больше и больше.

Напишите мне. Присылайте новые стихи. Я ничего не пишу, и мне кажется странным, как это пишут. Пишите так: Действующая Армия, 5 кавалерийская дивизия, 5 гусарский Александрийский полк, 4 эскадрон, прапорщику Н.С. Гумилеву. Целую ваши милые руки. Н. Гумилев".

А в приказе №141 от 16 мая 1916 г. объявляется: "§7. Заболевшего и эвакуированного на излечение прапорщика Гумилева числить больным с 6 сего мая. Врач в полку - Гумилевский" [77]. Поэт "напророчил" свою эвакуацию, и уже 7 мая оказался в госпитале в Петрограде. У Гумилева был обнаружен процесс в легких, и его поместили в лазарет Большого дворца в Царском Селе, где старшей медицинской сестрой работала императрица Александра Федоровна, шеф тех полков, в которых служил Гумилев [78]. В распоряжении Царскосельского эвакуационного пункта сказано, что Гумилев принят на учет 7 мая [79].

Период пребывания Гумилева в мае в Царском Селе подробно отражен в "Трудах и днях" Лукницкого [80]: "Находится в Царском Селе в лазарете Большого дворца. Много читает, пробует писать. Его навещают друзья и знакомые. Мать и жена (между 9 и 14 мая) уехали в Слепнево. 12 или 14 мая - знакомство с A.Н. Энгельгардт и О.Н. Арбениной в Тенишевском зале на вечере приезжавшего в Петербург В.Я. Брюсова. 15 мая (?), в день праздника Уланского полка, присутствует на молебне и завтраке в уланском лазарете и получает от императрицы благодарность за стихотворный привет, посланный великим княжнам в путешествие. 17 (?) мая от императрицы и великих княжон, посетивших лазарет Большого дворца, получает в подарок портреты с автографами, евангелие с надписью и образом Казанской Божьей Матери. Встречи с А.Н. Энгельгардт, О.Н. Арбениной (и ссора с ней в конце месяца), с Т.П. Карсавиной, B.К. Шилейко, К. Ляндау, Н.В. Недоброво и др. Решение осенью держать экзамены на корнета. В Царском Селе написано стихотворение "Телефон" (?), относящееся к О.Н. Арбениной (?). Задумана новая пьеса "Гондла". Переписка с женой и матерью".

Доклад Брюсова "Средневековая армянская поэзия" состоялся 14 мая в Тенишевском зале [81]. О знакомстве с Гумилевым именно на этом вечере вспоминает Ольга Арбенина [82]: "Я увидела его в первый раз 14 мая 1916 г. Это был вечер В. Брюсова об армянской поэзии - в Тенишевском зале [...] В антракте, проходя одна по выходу в фойе, я в испуге увидела совершенно дикое выражение восхищения на очень некрасивом лице. Восхищение казалось диким, скорее глупым, и взгляд был почти зверским. Этот взгляд принадлежал высокому военному с бритой головой и с Георгием на груди. Это был Гумилев". На этом же вечере ее представила Гумилеву уже знакомая с ним, ее приятельница и будущая жена поэта, А.Н. Энгельгардт [83]. По поводу "стихотворного привета, посланного Великим Княжнам" - в тех же воспоминаниях Арбенина пишет: "На просьбу пойти меня проводить я могла только сказать, что я не одна - телефон ему дала - еще он сказал: "Я вчера написал стихи за присланные к нам в лазарет акации Ольге Николаевне Романовой - завтра напишу Ольге Николаевне Арбениной". Он был ранен (или контужен) и лежал в лазарете (а не жил у матери), в Царском". Контужен Гумилев не был, и текст экспромта, адресованного Великой Княжне Ольге, пока не обнаружен. Но следует заметить, что в госпитале постоянно посещали больных как сама Императрица Александра Феодоровна, так и Великие Княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. Гумилев познакомился с ними. В начале 1990-х годов в ЦГАОРе был обнаружен написанный Гумилевым в госпитале стихотворный экспромт-поздравление по случаю 15-летия Анастасии - "Ея Императорскому Высочеству Великой Княжне Анастасии Николаевне ко дню рождения" [84]:

Сегодня день Анастасии,
И мы хотим, чтоб через нас
Любовь и ласка всей России
К Вам благодарно донеслась.

Какая радость нам поздравить
Вас, лучший образ наших снов,
И подпись скромную поставить
Внизу приветственных стихов.

Забыв о том, что накануне
Мы были в яростных боях,
Мы праздник пятого июня
В своих отпразднуем сердцах.

И мы уносим к новой сече
Восторгом полные сердца,
Припоминая наши встречи
Средь царскосельского дворца.

Прапорщик Н. Гумилев.
Царскосельский лазарет.
Большой Дворец.

Ниже под стихами поставили свои подписи еще 15 раненых.

Находясь в госпитале, Гумилев не придерживался строгого постельного режима и часто покидал его. Помимо вечера Брюсова он, с большой степенью вероятности, мог посетить поэтические вечера в сменившем "Бродячую собаку" кабаре "Привал комедиантов". Кабаре открылось 18 апреля. 12 и 26 мая там проводились поэтические вечера [85]. Думаю, можно доверять информации Лукницкого, полученной со слов А.А. Ахматовой и А.И. Гумилевой, о том, что он в "середине мая ездил в Слепнево, где жили А.А. Ахматова и А.И. Гумилева, на три дня, и вернулся в Царское Село" [86].

Пока Гумилев оставался на лечении в Царском Селе, им были получены документы, относящиеся к его армейскому материальному обеспечению. Возможно, с посещением в середине мая упомянутого Лукницким праздника Уланского полка связано выданное Гумилеву удостоверение о получении им добавочного жалованья за Георгиевский крест: "УДОСТОВЕРЕНИЕ. Командир Лейб-гвардии уланского Ея Величества полка, №2032 от 17 мая 1916 г. Дано сие прапорщику Гумилеву, переведенному на службу в 5-й гусарский Александрийский Ея Величества полк, в том, что он добавочным жалованьем за Георгиевский крест 3 степени за №108868 вовсе при сем полку не удовлетворялся и таковое подлежит истреблению с шестого июля 1915 г. [87] Что подписью с приложением казенной печати и удостоверяется. Подп<исал> Свиты Его Величества, Генерал-майор (подпись неразборчива). Помощник по хозяйственной части, полковник князь Кропоткин, делопроизводитель, кол<лежский> ас<ессор> Лобанов. С подлинным верно: Делопроизводитель (подпись неразборчива)" [88].

22 мая 1916 года Гумилевым было получено "Отношение из Царскосельского эвакуационного пункта командиру 5-го гусарского Александрийского полка": "22 мая 1916 г., №10869, город Царское село. Прапорщик вверенного Вам полка Гумилев во время состояния на учете пункта был удовлетворен согласно удостоверению, пункт за №10407, за время с 7 мая по 18 мая 1916 г. суточными госпитальными деньгами как семейный офицер. Право же получения этих денег (ст. 905 кн. XIX С. В. П. по редакции приказа по В. В. 1915 года №134 [89] еще не подтвердилось, а потому прошу о высылке удостоверения о том, что вышеозначенный офицер семейный и семья его находится на его иждивении. За начальника пункта, капитан (подпись неразборчива). Бухгалтер, Зауряд-военный чиновник Надворный советник Смогорский" [90]. 31 мая 1916 г. был послан ответ из полка. "Из представленной прапорщиком Гумилевым копии их метрической книги видно, что он женат" [91].

1 июня 1916 года Гумилевым был получен "Аттестат об удовлетворении жалованием Н.С. Гумилева в 5-м гусарском Александрийском полку": "1 июня 1916 г. По Указу Его Императорского Величества дан сей от 5-го гусарского Александрийского Ея Величества полка на прапорщика Гумилева [92] в том, что он удовлетворен денежным Его Императорского Величества жалованьем из оклада семисот тридцати двух руб. в год по 1 мая и добавочными деньгами из оклада ста двадцати рублей в год по первое мая с.г. Что подписью с приложением казенной печати и удостоверяется. Действующая армия, 1 июня 1916 г. Подп<исали> Командир полка, полковник Коленкин. Помощник по хозяйственной части, полковник Беккер. Верно: делопроизводитель (подпись неразборчива)" [93].

В "Трудах и днях" Лукницкого сказано: "29 мая в санитарном поезде уехал в Крым. Проездом через Севастополь посетил родных А.А. Ахматовой. 1 или 2 июня приехал в Массандру и помещен здесь в здравницу им. имп. Александры Федоровны" [94].

В этой записи Лукницкого ошибочно указаны только даты. На самом деле Гумилев выехал в Крым позже. Об этом говорит, с одной стороны, приведенный выше датированный автограф поздравления Великой Княжны Анастасии - 5 июня, а с другой стороны, ряд архивных документов. Точное время пребывания Гумилева в Царском Селе по болезни указывается в полученном им аттестате об удовлетворении его жалованием за период его эвакуации по болезни, выданном Царскосельским уездным воинским начальником 24 ноября 1916 г.: "АТТЕСТАТ №42562. По Указу Его Императорского Величества дан сей от правления Царскосельского Уездного воинского начальника прапорщику Гумилеву в том, что он при сем Управлении удовлетворен из оклада в год: денежным Его Императорского Величества жалованьем шестисот руб. (600 рублей), добавочными ста двадцати руб. (120 рублей), по первое августа госпитальными по 1 руб. 50 коп. в сутки с 7 мая по 8 июня сего тысяча девятьсот шестнадцатого года, что подписью с приложением казенной печати удостоверяется. Царское Село, 24 ноября 1916 года. Подписано: Царскосельский Уездный воинский начальник, Полковник и Делопроизводитель, губернский секретарь (подписи отсутствуют). С подлинным верно: Делопроизводитель, коллежский регистратор (подпись неразборчива)" [95]. Из документа следует, что в Царском Селе Гумилев пребывал с 7 мая по 8 июня, и это полностью согласуется с приведенным выше приказом №141 о его убытии из полка по болезни 6 мая. Следовательно, выехал Гумилев в Крым 8-9 июня 1916 года.

В приказе по Царскосельскому эвакуационному пункту сказано, что Гумилев с 30 мая 1916 г. отправляется для продолжения лечения в Дом Ее Величества в Массандре "с оставлением на учете при Царскосельском эвакуационном пункте" [96]. Фактически, Гумилев выехал в Крым только после 7 июня. В приказе по Гусарскому полку №198 от 12 июля 1916 г. сказано [97]: "И. д. коменданта гор. Ялты сношением от 16 прошедшего июня за №12591 уведомил, что прапорщик Гумилев 13 прошедшего июня прибыл в г. Ялту на излечение и принят на учет. Названного обер-офицера числить больным в гор. Ялте". Проездом из Петрограда в Ялту Гумилев, как указал Лукницкий, посетил в Севастополе родных жены. Факт посещения Гумилевым Севастополя в это время подтверждается интересным "финансовым" документом [98]: "Отношение Царскосельского Уездного воинского начальника командиру 5-го гусарского Александрийского полка полковнику Коленкину от 24 ноября 1916 г. На №8367. Командиру 5-го Гусарского Александрийского полка. Препровождая при сем аттестат на денежное довольствие прапорщика Гумилева, прошу об удержании с означенного обер-офицера 6 р. 89 коп. прогонных по грунтовым дорогам, так как таковому был предоставлен бесплатный автомобиль Кр<асного> Креста. Справка: сношение Ст. врача госпиталя Севастопольской общины сестер милосердия от 13 июня с. г. №1870. Подписано: Полковник и Делопроизводитель, Губернский секретарь (Подписи неразборчивы)". То есть, за пользование 13 июня полученной для проезда из Севастополя в Ялту казенной машиной Гумилеву пришлось в конце года расплачиваться.

Точно не удалось установить, в каком санатории разместился Гумилев. Выяснилось, что в 1911 году появилась идея строительства ведомственного военно-морского санатория. Для этого была выделена земля в Нижней Массандре. В 1913 году совершается закладка "морской санатории Ея Императорского Величества государыни императрицы Александры Федоровны". Эта здравница существовала под покровительством царской семьи, и каждый новый корпус получал имя кого-то из царских детей. В 1914 году был освящен первый "детский" корпус в честь великой княгини Ольги в присутствии Николая II и Александры Федоровны. При санатории проектируется церковь, которая была освящена 5 октября 1916 года в честь св. Николая и великомученицы Александры - небесных покровителей царской семьи. В Массандре сохранился строившийся первоначально для Александра III дворец, использовавшийся как санаторий во время Первой мировой войны. Об этом свидетельствует один из офицеров 5-го Гусарского Александрийского полка, попавший туда уже во время Гражданской войны, до захвата Крыма красноармейцами [99]. На сохранившемся конверте приведенного ниже письма Ольге Мочаловой на обороте фотографии с Городецким указаны место написания и адрес получателя: "Здравница Всероссийского общества Здравниц в доме Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны для выздоравливающих и переутомленных. Массандра"; "Е.В. Ольге Алексеевне Мочаловой. Ялта. Массандровская. Дача Лутковского". Возможно, в одном из этих санаториев и остановился Гумилев. О его пребывании там в "Трудах и днях" сказано: "С 1 или 2 июня по 7 июля. Находится в Массандре, в здравнице. Пишет пьесу "Гондла" (к 22 июня написаны 2 акта; к 1 июля - последний акт, заканчивает пьесу 4 июля). Переписывается с женой, матерью, А.Н. Энгельгардт и др. Встречается только с офицерами, живущими в санатории, и сестрами милосердия. Несколько встреч с О.А. Мочаловой и Мониной. В Массандре написаны (в начале июня) стихотворения: "За то, что я теперь спокойный", "Подошла неслышною походкой". Примечание. В Массандре "Гондлу" никому не читал" [100].

Использовавшийся как санаторий дворец Александра III в Массандре. Никольская церковь в Массандре.

На самом деле, Гумилев пробыл в санатории с 13 июня по 7 июля. В Ялте он встречался с молодой поэтессой Ольгой Мочаловой, оставившей интересные воспоминания как о Гумилеве, так и о других представителях "Серебряного века" [101]. В этих воспоминаниях она рассказывает о знакомстве с поэтом в Массандре, об их прогулках, приводит много его высказываний о войне, об Африке: "…Он рассказывал фронтовые эпизоды. Как в него долго и настойчиво целился пожилой, полный немец, и это вызывало гнев. "Русский народ неглуп. Я переносил все тяготы похода вместе со всеми и говорил солдатам: "Привычки у меня другие. Но, если в бою кто-нибудь увидит, что я не исполняю долга, - стреляйте в меня"". "Женщину солдат наш не любит, а "жалеет", хотя жалость его очень эротична". "Физически мне, конечно, было очень трудно, но духовно - хорошо!". [...] Николаю Степановичу понравились мои стихи "Песня безнадежная", которые сама я считала глубоко ученическими. [...] Гумилев писал тогда "Гондлу", и образ плачущей девушки над гробом возлюбленного (из этого стихотворения) он взял для концовки поэмы. "Здесь (в Крыму) нет созвездия Южного Креста, о котором тоскую". "Самое ужасное - мне в Африке нравится обыденность. Быть пастухом, ходить по тропинкам, вечером стоять у плетня". "Старики живут интересами племянников и внуков, их взаимоотношениями, имуществом; а старухи уходят в поля, роются в земле, собирают травы, колдуют""… Воспоминания О. Мочаловой вызывают доверие своей непритязательностью, отсутствием "позы". С Гумилевым она встречалась и после его возвращения из Франции и Англии, в 1920-1921 году. Интересны они и тем, что документально датируют время отъезда Гумилева из Крыма. Накануне отъезда он оставил Ольге Мочаловой свою фотографию с запиской на обороте: "Ольге Алексеевне Мочаловой. Помните вечер 7 июля 1916 г. Я не пишу прощайте, я твердо знаю, что мы встретимся. Когда и как, Бог весть, но наверное лучше, чем в этот раз. Если Вы вздумаете когда-нибудь написать мне, пишите: Петроград ред<акция> "Аполлон", Разъезжая, 7. Целую Вашу руку. Здесь я с Городецким. Другой у меня не оказалось" [102].

Фотография и записка, оставленная Гумилевым Ольге Мочаловой.

У Лукницкого в "Трудах и днях" дорога "крюком" из Крыма в Петроград описана так [103]: "8 июля. В 9 час. утра уехал из Массандры в Севастополь (в автомобиле). В Севастополе был у родных жены - на даче Шмидта (последняя встреча с Андреем Андр. Горенко). Примечание. Рассчитывал встретиться в Севастополе с женой, но она приехала в Севастополь на следующий день, уже после отъезда Н.Г. Уехал в Иваново-Вознесенск, где проводила лето А.Н. Энгельгардт. (И.Э. Горенко, О.А. Мочалова, А.А. Гумилева). [...] Около 10-12 июля. В Иванове-Вознесенске. Встречается с А.Н. Энгельгардт. Читал ей "Гондлу". Около 12 июля уехал в Петроград". Свидетельство о том, что Гумилев на один день разминулся в Севастополе с Ахматовой, согласуется с ее "Записными книжками" и дневниками Лукницкого: "Вместе с Н.В.Н<едоброво> <в> 1916 смотрела, как уплывал горящий деревянный мост на Неве" [104]. "Я уехала в Севастополь из Петербурга в тот день, когда сгорел Исаакиевский мост, деревянный. Приехала на дачу Шмидта (почти через 10 лет после того, когда я там жила. Я жила в 7 году, а это было в 16-м). Меня родные встретили известием, что накануне был Гумилев, который проехал на север по дороге из Массандры" [105]. То, что деревянный Исаакиевский мост сгорел 11 июля, подтверждается, помимо многочисленных газетных сообщений, и "Записными книжками" Блока, что отметила Ахматова в приведенной выше своей дневниковой записи.

О посещении Иванова-Вознесенска вспоминает А.Н. Энгельгардт, брат будущей второй жены Гумилева [106]: "Вторично я видел Николая Степановича летом того же (1915) [107] года, когда мы с сестрой гостили у тети и дяди Дементьевых в Иваново-Вознесенске. Тетя Нюта была сестрой моей матери, а ее муж, дядя, врачом. Жили они в собственном доме с чудесным садом, утопавшим в аромате цветов, окруженном старыми ветвистыми липами. Николай Степанович приехал к нам, как жених сестры, познакомиться с ее родными и пробыл у нас всего несколько часов. Он уже снял свою военную форму и одет был в изящный спортивный костюм, и все его существо дышало энергией и жизнерадостностью. Он был предельно вежлив и предупредителен со всеми, но все свое внимание уделил сестре, долго разговаривал с ней в садовой беседке. Вероятно, тогда был окончательно решен вопрос об их свадьбе" [108].

Однако, судя по тем темпам, с какими Гумилевым была завершена пьеса (у автора - "драматическая поэма в четырех действиях") "Гондла", где главной героине дано имя "Лера", уже в это время его мысли одновременно были обращены к той, к которой он обращается в пьесе:

Лера, Лера, надменная дева,
Ты, как прежде, бежишь от меня!

Эту фразу он вскоре дословно повторит в письме с фронта знакомой ему уже с января 1915 года Ларисе Рейснер.

В Петроград Гумилев вернулся 14 июля. В приказе по Гусарскому полку №209 от 23 июля сказано: "Шлосс-Лембург. [...] §10. Главный врач Сводного Эвакуационного госпиталя №131 при Царскосельском Особом Эвакуационном пункте сношением от 17 сего июля за №4591 уведомил, что Прапорщик Гумилев 16 сего июля поступил на излечение в означенный госпиталь" [109]. У Лукницкого о периоде от приезда в Петроград до отбытия в полк сказано: "Около 12-14 июля. Приехал в Петроград. [...] Приблизительно с 12-14 по 23 июля. В Петрограде. Хлопочет о допущении к экзаменам на корнета, которые будут происходить с 1 сентября по 17 октября. Читал "Гондлу" у Гартманов в присутствии Маковских и Н.В. Недоброво. 18 июля был на врачебной комиссии, признан здоровым и получил предписание отправиться на фронт. 19 июля в 2 часа дня представлялся Императрице. Переписка с женой и матерью. [...] Примечание. Фома Гартман - композитор; знакомый Кардовских. В ту пору был офицером 4-го стрелкового полка" [110].

18 июля Гумилев был снят с учета, и ему было предписано возвратиться в полк [111]. Что им было и исполнено. В приказе №213 по Гусарскому полку от 27 июля сказано: "§8. Прибывшего по выписке из лечебного заведения прапорщика Гумилева числить на лицо с 25 сего июля" [112].

Но чтобы понять, куда прибыл Гумилев после болезни, кратко расскажем о действиях Гусарского полка в период его отсутствия. До 10 мая 1916 года полк оставался на отдыхе в ф. Рандоль. Затем боевое дежурство с 11 по 31 мая на прежнем участке, от Царьграда до Лаврецкой: "10 мая. В 4 ч. пошли на смену драгун. Погода разъяснилась, дороги плохо проходимы из-за непрерывных дождей" [113]. Активных боевых действий не велось, лишь редкая ружейная перестрелка, шло укрепление окопов. В конце мая полк вернулся в Рандоль: "31 мая. В 8 ч. вечера пришли на смену драгуны. Вернулись в 3 ч. утра" [114]. Там - до 16 июня: "Холодно и дождь. 17 июня был смотр Главнокомандующим войсками северного фронта генералом Куропаткиным" [115]. 21 июня произошла смена улан на участке Авсеевка - Буйвеско [116]. С 22 июня - в окопах, боевые действия несколько активизировались, был получен приказ добыть пленных, произвести поиск на левом берегу Двины. Поиск возглавил знакомый Гумилева корнет Янишевский. 23 июня при перестрелке у ф. Авсеевка и ст. Ницгаль были убитые и раненые [117]. 29 июня произошла срочная смена, так как был получен приказ о предстоящем переходе в район Риги. До Риги полк не дошел, остановился южнее современной Сигулды.

Одновременно в эти дни продолжалась переписка между штабом Верховного Главнокомандующего, связанная с пересылкой различных документов Николая Гумилева, требуемых для уже осуществившегося его перевода в 5-й Гусарский Александрийский полк. 28 июня было послано письмо №89602, явно не по адресу (на бланке): "Дежурный генерал штаба Главнокомандующего Армиями Западного фронта. По наградному отделению. Ответ на №5568. Командиру Л.-Гв. уланского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка. (Входящий №4097 от 3 июля 1916). При сем препровождаю послужной список вверенного Вам полка Николая Гумилева. Приложение: послужной список. За Дежурного Генерала Генерал-майор (подпись неразборчива). Начальник отделения Подполковник (подпись неразборчива)" [118]. Письмо на следующий день было переадресовано (исходящий №6010 от 4 июля 1916, на обороте письма) в Гусарский полк: "Командиру 5-го Гусарского Ея Величества полка. Приложение: послужной список. Командир полка Свиты Его Величества Генерал-майор Маслов". Письмо было получено 25 июля за №2446. Предполагаю, что эта переписка началась в связи с предстоящим направлением Гумилева в Петроград для сдачи офицерских экзаменов. 27 июля командир 5-го Гусарского полка направил письмо №3634 Командиру Л.-Гв. Уланского полка (входящий №4447 от 6 августа 1916): "Для составления послужного списка Прапорщика Гумилева, переведенного во вверенный мне полк, прошу выслать документы названного обер-офицера, на основании которых он принят на службу охотником. Полковник Коленкин" [119]. На письме приписка от руки - "Послано в штаб фронта". На обороте этого письма 9 августа, красивым почерком, был написан ответ: "№2816. Полковому Адъютанту 5-го Гусарского Александрийского Ея Величества полка. Все имеющиеся в полку документы унтер-офицера Гумилева (ныне прапорщика) были отправлены при представлении Начальнику дивизии. Печать и подпись - Полковой Адъютант Лейб-Гвардии Уланского полка поручик Поливанов". Среди этих писем подшит и сам многократно пересылаемый послужной список. Поскольку он несколько отличается от ранее опубликованных послужных списков Гумилева [120], приведем его здесь полностью. Он отпечатан на машинке, на одном листе, с двух сторон [121].

На обратной стороне гербовая печать Лейб-Гвардии Уланского полка и подписи:
              Командир полка Флигель-Адъютант Полковник Маслов
             Полковой Адъютант Поручик Поливанов

Тогда, судя по всему, так и не были обнаружены отправленные в штаб дивизии документы, на основании которых Гумилев был принят на службу охотником. Как было сказано выше, они по ошибке попали во входящий в состав дивизии 5-й Драгунский Каргопольский полк, среди различных бумаг которого им предстояло пролежать более 70 лет…

Однако вернемся в Гусарский полк в тот момент, когда пришел приказ о его передислокации в район Зегевольде (нынешняя Сигулда). Гумилев в это время еще прогуливался по Массандре, сочинял "Гондлу". Приказом по дивизии №184 от 29 июня 1916 г. предписывалось: "Завтра переход по маршруту Чайраны, Бродожи, Вепры, Стывреники, Вои, Клопоры, Бутки, ф. Знутынь, Пунай, Рудзота, Стеки" [122]. 5-й гусарский полк был передан в резерв 12-й армии и отведен от линии фронта, дивизия перебрасывалась северо-западнее, на Рижский фронт, в район южнее Зегевольде (Сигулда) [123]. 30 июня в 12 часов дня начался переход по указанному маршруту. За день войска перешли от ф. Рандоль до района Стеки, расположившись на бивак в окрестных фольварках. 1 июля было получено указание: "Следовать: Сталедзенск, Антошин, Козюлевка, Ренски, Раксань, Зулле, Виньцеев, Цер-Лаудон (Ляудона). Квартирьеры: район Сарке, Ней Денгабург, Лейнще, Яуниге, Вецмуйшнек, Крипан, Аусуль, Савензе, Яунзен, Кангер, Саунсали, Вильцее. Шли на Рижский фронт 42 версты" [124]. Полк продвигался еще три дня, по 40-50 верст в день. 2 июля - от Лаудона до Одензее (Одзиена), 3 июля - от Одензее до Сиссегаля, через район Беверсгофа, где он будет располагаться осенью 1915 года, и 4 июля - от Сиссегаля до Витенгофа [125] (Вите).

В мызе Витенгоф на реке Мариенбах (Мергупе) расположился штаб 5-го Гусарского полка. Эскадроны заняли окрестные хутора и фольварки. 4-й эскадрон, где числился Гумилев, встал в Анкориже, остальные эскадроны - в Диста, Куккуте, Урдзане, Бруне, Вильдане [126]. Штаб дивизии - в Сидгунде. Позже штаб полка перешел в соседний Шлосс-Лембург, нынешний Малпилс. Боевых действий в этом районе Латвии не происходило. Полк стоял вместе с 4-й Донской казачьей дивизией, составляя "Кавалерийский корпус" генерала Павлова. Железнодорожная база - в Зегевольде (Сигулде). Корпус был подчинен 12-й Армии Радько-Димитриева. Генерал Павлов устроил смотр конной выучки [127]. Регулярно проводились учения, 16 июля на учениях был особо отмечен 4-й эскадрон Мелик-Шахназарова [128], куда вскоре должен был прибыть Гумилев.

Именно в этот район 25 июля 1916 года прибыл из Петрограда выздоровевший Гумилев. Окрестности Зегевольде могли быть памятны Гумилеву как место гибели поэта Ивана Коневского [129], и не исключено, что за время пребывания в этих местах Гумилев посетил его усыпальницу. То, что Гумилев, находясь в Латвии, посетил могилу Коневского, косвенно подтверждается одним странным "документом", сохранившимся в архиве Ларисы Рейснер, в папке [130] со вскоре посланными ей письмами Гумилева, речь о которых впереди. На обрывке бумаги, рукой Гумилева, написан короткий экспромт:

"У папы Юлия Второго
Была ученая корова,
Что нам раскрыла тайны слова
Под псевдонимом Коневского".

На обороте этого листка - обрывки слов, написанных также рукой Гумилева, и среди них запись: "<го>ворить о Коневском", с перечислением фамилий: Н. Гумилев, Лозинский, <Ах>матова. Возможно, экспромт и строки эти появились во время их встречи, как воспоминание о местах, посещенных Гумилевым и связанных с гибелью поэта Ивана Коневского.

Уже на следующий день после прибытия поэта в полк в приказе №212 от 26 июля было объявлено: "Дежурный по полку прапорщик Гумилев" [131]. В течение всего июля и августа в полку шли конные учения, обычно поэскадронно, а раз в неделю - общеполковые. 26 июля полковые полевые ученья проводились на плацу у мызы Гросс-Кангерн, расположенной в 30-35 верстах от места дислокации полка [132]. Предположительно, плац находился в районе современного села Лиелкангари, в то время называвшегося Gross Kangern, и располагался к западу от Малпилса, по направлению к Риге. К сожалению, не всегда удается выяснить современные названия тех мест, которые фигурируют в документах. В то время здесь преобладали немецкие названия, которые с тех пор дважды изменялись: в 20-30-е годы, во времена независимой Латвийской Республики, и после Второй мировой войны, при советской власти. Сейчас, надо думать, осуществляется третий период их переименования. Особенно трудно восстанавливать названия фольварков, мыз, представлявших собой одиночные строения, часто называемые по имени владельца. Так, не удалось обнаружить фольварк Анкориж, где стоял гумилевский эскадрон, и других, располагавшихся вокруг Шлосс-Лембурга фольварков, где стояли гусарские эскадроны. Для размещения штаба выбирались более крупные населенные пункты. В бывшем Шлосс-Лембурге, сейчас в Малпилсе, в старинном парке с прудами сохранилась огромная усадьба со службами, конюшнями и двумя большими красивыми домами. Особенно великолепен главный дом, построенный, по-видимому, в конце XVIII века. Возможно, здесь и размещался штаб полка. В Малпилсе, на другом его конце, сохранился еще один усадебный дом, построенный в 1897 году, в нем сейчас разместилась больница. Из других старинных построек, сохранившихся здесь, отметим небольшой католический костел и бывшую водяную мельницу на пруду у плотины. В Вите, бывшем Витенгофе, где одно время также размещался штаб гусарского полка, от усадьбы сохранились лишь старинные служебные постройки, господский дом давно разрушен. В полях, вдоль дороги из Вите в Малпилс, разбросаны многочисленные старые хутора, бывшие фольварки, но хозяева ничего не могли сказать об их прежних названиях.

Витенгоф (Вите), где вначале размещался штаб полка. Окрестные поля, где шли полковые учения.

Усадебный дом в Шлосс-Лембурге (Малпилс), местный костел.

Вернемся, однако, к документам и посмотрим, чем жил 5-й гусарский полк в июле - августе 1916 года: "Проводятся занятия по расписанию. Эскадронные учения. Еженедельно полковые на плацу у штаба 4-й Донской дивизии (около 35 верст от расположения полка). Генералом Павловым устроен смотр офицерской езды по препятствиям и рекомендовано обратить внимание на полевую езду младших офицеров. В полку устраивается езда по местности по довольно трудной дорожке под руководством полковника Скуратова. Погода держится довольно теплая, но ежедневно, иногда по нескольку раз в день, дождь. Дороги благодаря грунту не раскисают и хорошо проходимы. Занятия производятся очень энергично и дают хорошие результаты. С молодыми офицерами регулярно ведутся занятия (полковником Скуратовым) с решением задач на местности. Производятся занятия по сторожевому охранению, ведению разведывательных эскадронов, служба дозоров, небольшие разъезды и пр. [...] С 1 по 29 августа полк продолжает занимать тот же район, ведет регулярные занятия согласно расписанию, утвержденному командиром 2-й бригады и начальником дивизии. Каждую неделю производятся полковые учения на дальнем плацу; были смотры построения боевых порядков начальником дивизии и командиром бригады, которые прошли очень хорошо. Полк показал себя блестяще; с офицерами, особенно последних выпусков, ведутся также постоянные занятия под руководством полковника Скуратова, который руководит и полевой ездой гг. офицеров. Ночью была тревога, ввиду известия, что около Кокенгаузена немцы переправились через Двину, но скоро выяснилась ложность этого донесения, и занятия продолжаются. Идут приготовления к полковому празднику, т. е. репетиции парада, выбор гусар и лошадей для предполагаемого конского состязания; для гг. офицеров предполагается "лисичка" по весьма пересеченной местности. Погода все время переменчивая, дождь почти ежедневно. В 18 часов накануне полкового праздника (29 августа) отслужена при штабе полка всенощная и панихида о всех павших в боях офицерах и гусар полка" [133].

Среди хранящихся в РГВИА документов сохранились подробные расписания занятий по каждому из эскадронов. Любопытно взглянуть, например, на распорядки дня 4-го эскадрона, в котором служил Гумилев, с момента его возвращения в полк 25 июля и до отъезда в Петроград 17 августа [134]:

"25 июля.	С 9 ч. утра. - Двухсторонний маневр (3, 4 и 6 эскадрон - с подполковником Радецким). С 15 до 16 ч. - Офицерская езда по местности.
26 июля.	Полевые ученья на плацу у мызы Гросс-Кангерн с 16 часов.
27 июля.	С 8 до 9 ч. - Полевой устав. 9-11 ч. - Пеший бой в расположении своих эскадронов. 14-15 ч. - Офицерская езда.
28 июля.	С 8 ч. утра. - Двухсторонние маневры (3, 4 и 6 эскадрон - с подполковником Радецким). К 15 часам. - Прибыть в ф. Сунцель всем гг. офицерам.
29 июля.	С 8 ч. утра. - Пеший бой. 14-15 ч. - Офицерская езда. Примечание: Тактические занятия с гг. офицерами - 26 июля все гг. офицеры от 15 до 17 ч.; 27 июля - гг. корнеты и прапорщики - с 16 до 18 ч.; 29 июля - все гг. офицеры - с 15 до 17 ч.
30 июля.	Отдых. День Рождения наследника Цесаревича Князя Алексея Николаевича. Молебен и парад (командует Радецкий). На параде присутствовать всем офицерам [135].
1 августа.	С 8 до 10 ч. утра. - Проездка. С 14 до 15 ч. - Офицерская езда по местности.
2 августа.	8-10 ч. - Проездка и напрыгивание. 13-15 ч. - Стрельба (пристрелка винтовок).
3 августа.	15-16 ч. - Полковое ученье у мызы Гросс-Кангерн, на плацу.
4 августа.	9-11 ч. - Стрельба.
5 августа.	8-10 ч. - Проездка. 13-15 ч. - Стрельба. 17-18 ч. - Офицерская езда. Примечание: Тактические занятия гг. офицеров: 1 августа - от 15 до 17 ч. Проездку соединить с проверкой полевого устава. 5-го августа будет производиться проверка седловки и укладки по-дивизионно (ЕВ, №2 и №5 - со Скуратовым; №3, 4, 6 - с Кудряшовым. Собраться в Витенгофе и Шлосс-Лембурге).
6 августа.	Занятий нет, праздник Преображение.
7 августа.	Занятий нет, воскресенье.
8-9 августа.	Высылка разъездов от эскадронов по числу младших офицеров по особым заданиям от каждого эскадрона (сила разъезда - не менее 16 человек). По окончании задачи - разбор работы разъездов, проверка донесений. Рубка и уколы. С 15 ч. - Пристрелка винтовок. Стрельба на своих участках, черный круг диаметром 1 1/2 вершка - 2 пули, лежа с упора.
10 августа.	Полковые ученья на плацу у мызы Гросс-Кангерн.
11 августа.	С 8 до 10 ч. - Устные занятия с унтер-офицерами. С 16 ч. - Полевая езда и после полевая проездка офицеров.
12 августа.	С 8 до 10 ч. - Движение эскадронов с мерами охранения - как авангард (на расстоянии 25-30 верст) с высылкой боковых и головных застав и держание связи с главными силами. С 15 ч. - Стрельба (черный круг диаметром 3 вершка).
13 августа.	(Суббота). Двухсторонние маневры (4, 5 и 6 эскадроны - подполковник Дерюгин) по заданию - с 9 ч. утра.
15 августа.	Праздник.
16 августа.	Службы разведывательных эскадронов".

Во всех этих учениях Гумилев принимал участие наравне со всеми офицерами, о чем он написал матери А.И. Гумилевой 2 августа 1916 г., рассказав ей о своей службе, об этих занятиях - это еще одно свидетельство объективности и точности всех его рассказов, как в "Записках кавалериста", так и в письмах родным и близким [136]:

"2 августа 1916. Милая и дорогая мамочка, я уже вторую неделю в полку и чувствую себя совсем хорошо, кашляю мало, нервы успокаиваются. У нас каждый день ученья, среди них есть и забавные, например парфорсная охота [137]. Представь себе человек сорок офицеров, несущихся карьером без дороги, под гору, на гору, через лес, через пашню, и вдобавок берущие препятствия: канавы, валы, барьеры и т. д. Особенно было эффектно одно - по середине очень крутого спуска забор и за ним канава. Последний раз на нем трое перевернулись с лошадьми. Я уже два раза участвовал в этой скачке и ни разу не упал, так что даже вызвал некоторое удивленье. Слепневская вольтижировка, очевидно, мне помогла. Правда, моя лошадь отлично прыгает. Теперь уже выяснилось, что если не начнутся боевые столкновения (а на это надежды мало), я поеду на сентябрь, октябрь держать офицерские экзамены. Конечно, провалюсь, но не в том дело, отпуск все-таки будет. Так что с половины августа пиши мне на Аполлон (Разъезжая, 8). Я думаю выехать 22 или 23, а езды всего сутки.

Здесь, как всегда, живу в компании и не могу писать. Даже "Гондлу" не исправляю, а следовало бы [138].

У нас в эскадроне новый прапорщик из вольноопределяющихся полка, очень милый. Я с ним кажется сойдусь и уже сейчас мы усиленно играем в шахматы.

Завтра полковое ученье, идти придется за тридцать верст, так что всего сделаем верст семьдесят. Хорошо еще, что погода хорошая.

Пока целую тебя, милая мамочка, целуй Леву, кланяйся всем. Твой Коля".

Оригинал письма написан на двух листах белой бумаги. Конверт не сохранился. Из ранее приведенного расписания занятий видно, что, действительно, на следующий день, 3 августа, состоялось полковое учение на удаленном плацу у мызы Гросс-Кангерн. Названная Гумилевым "парфорсная охота" - одна из игр, которые использовались для подготовки кавалеристов, как и "предполагаемая для офицеров игра "лисичка" по весьма пересеченной местности". Упоминаемый Гумилевым в письме "новый прапорщик", - это Кордтс: в приказе по полку №140 от 15 мая 1916 года (Гумилева в это время в полку не было) сказано [139]: "§4. Младший унтер-офицер из вольноопределяющихся эскадрона ЕВ Кордтс произведен в прапорщики с назначением в 4 эскадрон". К сожалению, принять участие в состоявшемся 30 августа полковом празднике Гумилеву было не суждено, так как он к этому времени, как и предполагал в письме матери, уехал в Петроград для сдачи офицерских экзаменов. Жаль, Гумилев вполне мог оказаться среди отмеченных в приказе по полку офицеров - победителей в соревнованиях по "лисичкам". Среди победителей были и офицеры 4-го эскадрона. В празднике участвовало все высшее воинское руководство, в том числе небезызвестный генерал Алексей Максимович Каледин [140].

Что же касается офицерских экзаменов, то, как было сказано выше, хлопоты об их сдаче начались сразу же после прибытия Гумилева в полк после болезни. До отбытия Гумилева в Петроград его имя в приказах встречается лишь однажды - в приказе по полку №233 от 15 августа сказано [141]: "Дежурный по полку Прапорщик Гумилев". А в приказе №240 от 22 августа уже сказано [142]: "Командированного в Николаевское кавалерийское училище прапорщика Гумилева, для держания офицерского экзамена, числить в командировке с 17-го сего августа". Получив на руки денежное довольствие и сопроводительный "Билет", Гумилев 17 августа выехал в Петроград. О полученном Гумилевым денежном довольствии можно судить из приказа по полку №243 от 25 августа 1916 г.: "Прапорщику Гумилеву: дополнительные пособия из жалованья 240 руб., на покупку револьвера, шашки и пр. - 100 руб.; на покупку верховой лошади 299 руб., вьюка 75 руб., на обмундирование 300 руб. и военно-подъемных 100 руб." Напомним, что в Уланском полку, будучи рядовым-вольноопределяющимся, он никакого жалованья не получал. Здесь же ему, как офицеру, было положено жалованье, о котором можно судить из приказа №367 по полку от 24 декабря 1916 г.: "§14. Полученное из полевого казначейства 28 армейского корпуса по талонам за №№5047/5993 [...] пособие на теплую одежду прапорщику Гумилеву 150 руб. [...] Жалованье прапорщику Гумилеву с 1 августа 1916 г. по 1 января 1917 г. - 355 руб.".

В архиве сохранился сильно потрепанный, сложенный вчетверо листок, - отпечатанный на машинке "Билет", с которым Гумилев ездил в Петроград на экзамены и который он вернул в канцелярию полка после своего возвращения [143].

На лицевой стороне "Билета" - гербовая печать 5-го гусарского Александрийского полка. На обратной стороне - в верхнем углу прямоугольный штемпель, внутри которого сделана запись: "Явлен 1916 г. августа 21. Литейной части 1-го уч. Дом №31 по Литейному. Записан на воен. службе. Пом. письмоводителя (подпись неразборчива)". Ниже черными чернилами, рукой Гумилева, наискосок записан адрес: "Литейный, 31, кв. 14". В правом нижнем углу прямоугольный штемпель, внутри которого сделана запись: "Во 2-м Петроградском управлении явлен под №785 22 августа 1916 г. Коменд. Адъют. Штабс-капитан (подпись неразборчива)".

Приехав в Петроград 18 августа 1916 года, Гумилев поселился на Литейном проспекте в доме 31, квартира 14. У Лукницкого об этом сказано: "19 или 20 августа. Приехал из полка в Петроград, чтобы держать экзамены на корнета. Ездил в Царское Село. Снял комнату (на Литейном пр., д.31, кв.14) за 60 руб. в месяц и поселился в ней" [144]. Отметившись в комендатуре, Гумилев весь сентябрь и часть октября сдавал офицерские экзамены. Судя, с одной стороны, по обнаруженным документам училища, и, с другой стороны, по тому, что его имя почти отсутствует среди участников различных литературных мероприятий за весь этот период, к сдаче экзаменов Гумилев подошел достаточно серьезно. Естественно, без встреч с друзьями и без романтических увлечений не обошлось, в сентябре начал стремительно развиваться короткий, но бурный роман, от которого сохранилась достаточно обширная переписка - по объему и полноте вторая после переписки с Валерием Брюсовым. У Лукницкого эти месяцы освещены так: "С конца августа до конца октября. Живет в Петрограде (Литейный пр., 31, кв.14). Обедает обычно в Зале Армии и Флота. Встречи с В.К. Шилейко, М.Л. Лозинским, А.Н. Энгельгардт, Т.П. Карсавиной, М.М. Тумповской и др. Постоянные встречи с Л.М. Рейснер. Стихов не пишет. Готовится к экзаменам на корнета и сдает их (к 1 октября сдал 11 экзаменов и готовится к четырем последним). Переписка с матерью и женой, городская переписка с Л.М. Рейснер" [145]. Прежде, чем комментировать эту запись Лукницкого, вернемся к документам. Почти сразу после приезда в Петроград, 22 августа, Гумилев подает "Рапорт" в Главное управление Военно-учебных заведений [146]:

"5-го гусарского                                                             22 августа 1916 г.
Александрийского Ея Величества                                                            В Главное управление
Государыни Императрицы                                                             Военно-Учебных заведений
Александры Феодоровны полка
Гумилев
№12, 22 августа 1916 г.

В правом верхнем углу рапорта резолюция: "К рассмотрению (кажется, замены экзаменов уже разрешены). 24 VIII". В левом нижнем углу резолюция: "Среднюю в степень условно. При Ник<олаевском> кавалерийском уч<илище>". Рапорт скреплен печатью: "Получено 23 авг. 1916 г.". Гумилеву было разрешено сдавать вместо немецкого языка французский язык.

Приведенная выше информация Лукницкого об 11 сданных экзаменах - из письма Гумилева Ахматовой от 1 октября 1916 года, единственного сохранившегося "информативного" письма этого периода [150].

"1 октября 1916 г.
Дорогая моя Анечка, больше двух недель от тебя нет писем - забыла меня. Я скромно держу экзамены, со времени последнего письма выдержал еще три; остаются еще только четыре (из 15-ти), но среди них артиллерия - увы! Сейчас готовлю именно ее. Какие-то шансы выдержать у меня все-таки есть.
Лозинский сбрил бороду, вчера я был с ним у Шилейки - пили чай и читали Гомера. Адамович с Г. Ивановым решили устроить новый цех, пригласили меня. Первое заседание провалилось, второе едва ли будет.
Я ничего не пишу (если не считать двух рецензий для Биржи [151]), после экзаменов буду писать (говорят, мы просидим еще месяца два). Слонимская на зиму остается в Крыму, марионеток не будет [152].
После экзаменов попрошусь в отпуск на неделю и, если пустят, приеду к тебе [153]. Только пустят ли? Поблагодари Андрея за письмо [154]. Он пишет, что у вас появилась тенденция меня идеализировать. Что это так вдруг.
Целую тебя, моя Анечка, кланяйся всем
твой Коля.
Verte (Далее)
Вексель я протестовал, не знаю, что делать дальше.
Адрес Е.<лены> И.<вановны> неизвестен [155]".

Оригинал письма написан черными чернилами на одной стороне первого листа, на отвороте сохранившейся половины 2-го, дефектного листа, крупным почерком, поперек написано традиционное [156] - "Курры и гусси!". Конверт не сохранился.

Ахматова в это время жила в Севастополе. Как она рассказывала Лукницкому, "потом переехала в Севастополь, на Екатерининской улице наняла комнату, [...] в которой прожила, приблизительно, до середины декабря. Туда я получила письмо Н.С. (об экзаменах). Все время он все-таки писал, - не было ни одной нашей разлуки, чтобы мы не переписывались. Довольно регулярно всегда писал, всегда присылал стихи" [157]. В письме Гумилев пишет о "Втором Цехе поэтов", который был учрежден в сентябре 1916 г. Г.В. Ивановым и Г.В. Адамовичем. По воспоминаниям Иннокентия Оксенова, "собирался цех довольно редко, приблизительно раз в месяц, меняя место собрания. Последние происходили у Г. Адамовича, Г. Иванова (чаще всего), были собрания у М. Струве, С. Радлова и Я. Средника. <...> Наиболее сильным впечатлением, оставшимся у меня от собраний Цеха, было чтение Гумилевым (тогда офицером) начала "Гондлы"" [158]. Видимо, Оксенов вспоминает именно это первое собрание, которое, по мнению Гумилева, "провалилось". На заседания приглашались гости, но затем было принято решение допускать только членов Цеха. Как следует из рукописной повестки, присланной М.А. Кузмину, состоялось, по меньшей мере, семь собраний (7-е, последнее - 24 марта 1917 г.) [159].

Судя по воспоминаниям Сергея Ауслендера, в сентябре Гумилев опять попал на некоторое время в клинику, с чем, возможно, был связан пропуск им сдачи нескольких экзаменов: "Позднее я был тоже на фронте, а осенью 1916 г. приехал в отпуск. Гумилев тоже приехал в это время и лежал в Лазарете Общества Писателей на Петербургской стороне. Я отправился к нему туда. Оказалось, он уже встал с постели, и был одет в военную форму. Война сделала его упрощеннее, скинула надменность. Он сидел на кровати и играл с кем-то в шашки. Мы встретились запросто (я был тоже в военной форме), посидели некоторое время, потом он решил потихоньку удрать. Ему было нужно в "Биржевые Ведомости", а из Лазарета не выпускали. Он просил меня помочь ему пронести шинель. Сам он был в больших сапогах, и от него пахло кожей. Мы выбрались из лазарета благополучно. В этом поступке было что-то казарменное и озорное. На ходу сели в трамвай. Затем простились. Весело и бодро он соскочил с трамвая и побежал на Галерную. На нем была длинная кавалерийская шинель. Я глядел ему вслед. С тех пор мы не виделись ни разу" [160]. Эти воспоминания четко согласуются с письмом Гумилева Ахматовой, и там, и там упоминается посещение редакции газеты "Биржевые ведомости", где 30 сентября были напечатаны две вышеуказанные рецензии.

Но главным в эти месяцы оставалась сдача экзаменов на звание корнета. В архиве сохранился "Аттестационный список с баллами", полученными Гумилевым при сдаче всех экзаменов. Из него следует, что по трем предметам он получил неудовлетворительные оценки, а сдачу двух экзаменов пропустил "по уважительной причине".

Любопытно, что особо трудно Гумилеву далась не артиллерия, о которой он писал Ахматовой и которую сдал "удовлетворительно", а "тактические занятия", как в классе, так и в поле, и топографическая съемка. Но он пропустил два экзамена, "фортификацию" и "конно-саперное дело". Гумилев имел право на повторную сдачу, но экзамены сдавались в определенные периоды, и в этот раз пересдать он их уже не мог. Несложно догадаться, почему он не повторил попытку переэкзаменовки. Как я предполагаю, следующий цикл сдачи экзаменов должен был состояться не ранее весны 1917 года, но за это время в России слишком многое изменилось, полк, в котором служил Гумилев, был переформирован, и он вынужден был его покинуть и перевестись в другие войска (вместо назначенного ему стрелкового полка). Вопрос о пересдаче экзамена на звание корнета кавалерии отпал сам собой…

Еще один, последний документ, относящийся к сдаче Гумилевым экзаменов, был отослан из училища 18 ноября 1916 г. [165]:

"Главное управление                                                                                                     Командиру 5-го гусарского
Военно-учебных заведений.                                                                                 Александрийского ЕЯ ВЕЛ. полка
Отделение 2. Стол 8.
18 ноября 1916 г. №40137

"Препровождаю при этом документы прапорщика вверенного Вам полка Гумилева, не выдержавшего офицерский экзамен при Николаевском кавалерийском училище.
Приложение: Послужной список и аттестат зрелости №544 (копия)".
За помощника Начальника Главного Управления,
Генерал-майор (?) Гринев
За начальника отделения (?) Трайлин"
На письме приписка от руки: "Вх. №4175, 27 ноября".

К сожалению, приложение к этому письму в архиве отсутствовало.

Теперь о некоторых "литературных" и прочих занятиях Гумилева в течение своего пребывания в Петрограде. Возможно, именно в связи с его появлением в городе в августовском номере литературного приложения к журналу "Нива" был наконец-то напечатан давно написанный и переданный туда документальный рассказ "Африканская охота" [166]. В "Трудах и днях" Лукницкого, со слов М.Л. Лозинского, сказано: "Осень. В редакции "Аполлона" (в кабинете С.К. Маковского) читал пьесу "Гондла". В числе присутствующих были: М.Л. Лозинский, В.К. Шилейко (?). Примечание. Пьесу "Гондла" Н.Г. до этого читал Т.П. Карсавиной, а в другой раз - М.М. Тумповской. [...] Частые встречи с М.Л. Лозинским, М.А. Струве. [...] Встреча с Е.С. Кругликовой у проф. Веселовского. Е.С. Кругликова сделала силуэт Н.Г. (Е.С. Кругликова) [167]. [...] Не выдержал экзамена по фортификации и в корнеты произведен не был" [168]. Последнее утверждение Лукницкого опровергается "Аттестационным списком" - этот экзамен Гумилев пропустил "по уважительной причине". Но звания корнета он так и не получил, и в конце октября возвратился в полк в прежнем звании прапорщика. Намерение после экзаменов съездить на неделю в Севастополь, где гостила Ахматова, так и не осуществилось. О причинах гадать не будем, возможно, ему просто не был предоставлен недельный отпуск, о котором он писал Ахматовой.

Прежде, чем продолжить рассказ о прохождении службы Гумилева в Гусарском полку, несколько слов о начавшемся в сентябре бурном романе с Ларисой Рейснер, зафиксированном эпистолярно на фоне его дальнейшей службы. Сохранившаяся переписка с нею - важнейший биографический источник сведений о жизни Гумилева в последующие полгода. Хотя знакомство с Ларисой Рейснер состоялось еще в январе 1915 года в "Бродячей собаке", мимолетное увлечение переросло в страстное, как мне кажется, не ранее весны-лета 1916 года. Предположительно, это отразилось в образе героини "Гондлы" Леры - ее имя взято, скорее всего, по созвучию с именем Ларисы, и как к Лере Гумилев будет обращаться к ней в своих письмах. Первое стихотворное послание с таким обращением написано еще в Петрограде, при сдаче экзаменов, 23 сентября [169].

23 сент. 1916.
Что я прочел? Вам скучно, Лери,
И под столом лежит Сократ,
Томитесь Вы по древней вере?
- Какой отличный маскарад!
Вот я в моей каморке тесной
Над Вашим радуюсь письмом,
Как шапка Фауста прелестна
Над милым девичьим лицом.
Я был у Вас, совсем влюбленный,
Ушел, сжимаясь от тоски,
Ужасней шашки занесенной
Жест отстраняющей руки.
Но сохранил воспоминанье
О дивных и тревожных днях,
Мое пугливое мечтанье
О Ваших сладостных глазах.
Ужель опять я их увижу,
Замру от боли и любви
И к ним, сияющим, приближу
Татарские глаза мои?!
И вновь начнутся наши встречи,
Блужданья ночью наугад,
И наши озорные речи
И Острова, и Летний сад?! [170]
Но ах, могу ль я быть не хмурым,
Могу ль сомненья подавить?
Ведь меланхолия амуром
Хорошим вряд ли может быть.
И верно день застал, серея,
Сократа снова на столе,
Зато "Эмали и камеи"
С "Колчаном" в самой пыльной мгле [171].
Так Вы, похожая на кошку,
Ночному молвили: "прощай!"
И мчит Вас в Психоневроложку [172],
Гудя и прыгая, трамвай.
Н. Гумилев.

Стихи написаны черными чернилами на одной стороне вдвое сложенного листа белой с тиснением бумаги. Конверт из тонкой кремовой бумаги. Марка с гербом - 5 коп. На конверте адрес: Здесь. Большая Зеленина 26б, кв.42. ЕВ Ларисе Михайловне Рейснер. Штемпель - Петроград, 24.9.16.

От переписки Николая Гумилева и Ларисы Рейснер сохранилось 11 писем Гумилева и 6 (точнее, 5 - последнее письмо-завещание не было предназначено для отправки его адресату) Ларисы Рейснер. Если почти все письма Гумилева точно датированы, то письма Ларисы Рейснер можно датировать лишь условно, по содержанию соответствующих писем Гумилева. Видимо, сохранилась большая часть писем Гумилева, но лишь небольшая часть ответных писем Ларисы Рейснер. Предположительно, первое письмо Ларисы Гумилеву было написано еще тогда, когда он был в Петрограде, об этом можно судить по начальной фразе письма. Вся остальная переписка относится к периоду после отъезда Гумилева в Гусарский полк. Ниже будут приведены все письма, включенные в соответствующий географический и хронологический контекст. При этом я не буду касаться "интимных" подробностей их взаимоотношений, об этом и так слишком много написано [173].

Стихотворное послание Гумилева - явный ответ на несохранившееся письмо Ларисы Рейснер. Ответом на это письмо Гумилева могло быть недатированное первое сохранившееся письмо Ларисы Рейснер. В то время как Гумилев обращается к Ларисе Рейснер по имени героини "Гондлы", она сама постоянно обращается к Гумилеву по имени героя пьесы "Дитя Аллаха" - поэта Гафиза. Под тем же именем Гумилев выведен в ее "Автобиографическом романе".

"Милый мой Гафиз, это совсем не сентиментальность, но мне сегодня так больно, так бесконечно больно. Я никогда не видела летучих мышей, но знаю, что если даже у них выколоты глаза, они летают, и ни на что не натыкаются. Я сегодня как раз такая бедная мышь, и всюду кругом меня эти нитки, протянутые из угла в угол, которых надо бояться. Милый Гафиз, я много одна, каждый день тону в стихах, в чужом творчестве, чужом опьянении. И никогда еще не хотелось мне так, как теперь, найти, наконец, свое собственное. Говорят что Бог дает каждому в жизни крест такой длины, какой равняется длина нитки, обмотанной вокруг человеческого сердца. Если бы мое сердце померили вот сейчас, сию минуту, то Господу пришлось бы разориться на крест вроде Гаргантюа, величественный, тяжелейший. Но очевидно Ангелы в свое время поторопились, чего-то не досчитали, или сатана их соблазнил, или неистовые птицы осаждали не вовремя райские преддверия - но только счет вышел с изъяном. Ах, привезите с собой в следующий раз - поэму, сонет, что хотите, о янычарах, о семиголовом цербере, о чем угодно (зачеркнуто - хотите), милый друг, но пусть опять ложь и фантазия украсится всеми оттенками павлиньего пера, и станут моим Мадагаскаром, экватором, эвкалиптовыми и бамбуковыми чащами, в которых человеки якобы обретают простоту души и счастие бытия. О, если бы мне сейчас - стиль и слог убежденного Меланхолика, каким был Лозинский, и романтический чердак, и действительного верного и до смерти влюбленного друга. Человеку надо так немного, чтобы обмануть себя. Ну, будьте здоровы, моя тоска прошла, жду Вас. Ваша Лери" [174].

Дождалась ли она в тот раз Гумилева - неизвестно…

Сам же поэт вскоре покинул Петроград. В приказе по 5-му Гусарскому Александрийскому полку №307 от 25 октября 1916 года сказано: "Прибывшего по откомандированию от Николаевского кавалерийского училища Прапорщика Гумилева по невыдержании офицерского экзамена исключить из числа командированных и числить налицо с сего числа" [175].

Гумилев вернулся в Латвию, но не туда, откуда он отправился в Петроград. До конца сентября гусары стояли на прежних позициях около Шлосс-Лембурга, однако в начале октября местное население подало жалобу на полк; приезжала комиссия, и командованием было принято решение перейти на новое место в район железнодорожной станции Ромоцкое (ныне Иерики) [176]. Полк оставался в резерве XII Армии. Штаб полка разместился в Шоре, 4-й эскадрон занял Дайбен, другие эскадроны разместились в окрестных фольварках Венчи, Пене, Грибуль, Доле и др. В этом районе полк оставался до 18 ноября. Продолжались занятия в эскадронах, однако условия для их проведения здесь были значительно хуже, чем в прежнем местоположении, что следует из записей в журналах военных действий за период с конца октября по 18 ноября. "Местность на болоте. Сообщение даже между взводами затруднительно, тяжела доставка фуража [...] Погода по-прежнему сырая, дождь каждый день, грязь очень сильная; занятия с большим трудом ведутся по расписанию, но движение возможно только по дорогам. От едкой грязи у многих лошадей опухли ноги, есть мокрицы. К середине месяца по ночам стало слегка подмораживать, держалась 2 дня морозная погода - слегка подсушило. Командир 2-й бригады делал выводку бракованных лошадей, тревогу 6-му эскадрону, экзамен по полевому уставу младших офицеров и унтер-офицеров - все прошло очень хорошо. Прибыло 9 молодых офицеров из Пажеского Его Величества Корпуса. Приказано сократить число людей и лошадей до штата. Сверх штата отправляются в 1-й Запасной Кавалерийский полк. Отправлено 31 октября 157 лошадей и 339 гусар. Пришел проект увеличения штатов до 17 рядов и вообще проект составлен ближе к жизни полка, сложившейся обстановкой 2-х летней войны. Понемногу начинает подмораживать. [...] Морозы перемежаются с теплом. Дороги - хуже, чем плохи, то грязь, то колоть и гололедица. Занятия по возможности проводятся и конные; большое внимание обращается на метание гранат и тренировку в масках. Командир 2-й бригады Генерал Попов делал поверку - новым отраслям обучения, тревоге и осмотр укладки по выезду по тревоге. Молодые офицеры (5) командированы на практические курсы в г. Ригу для изучения пехотного дела и новейших технических усовершенствований" [177].

Станция Ромоцкое (Иерики) и ее окрестности.

Сюда и прибыл Гумилев 25 октября 1916 года. В архиве сохранился ряд приказов, в которых указывается число дней присутствия всех офицеров в полку за каждый месяц службы [178]. Так, в приказе №325 по гусарскому полку обозначено, что в октябре Гумилев присутствовал (был на довольствии) 7 дней, то есть с 25 по 31 октября. В последующие три месяца, вплоть до 22 января 1917 года, Гумилев, по этим документам, присутствовал в полку постоянно [179]. Хотя известно, что в конце декабря, накануне Рождества, многие офицеры (и он в том числе) были отпущены на несколько дней домой.

Изложенные в журналах военных действий сложности нового местоположения ничуть не смутили поэта. Описанный мрачный пейзаж и тяготы занятий не слишком соответствуют тональности письма, посланного отсюда Гумилевым Ларисе Рейснер 8 ноября 1916 года. Видимо, сказывался романтический настрой автора [180]:

"8 ноября 1916 г.
"Лера, Лера, надменная дева, ты как прежде бежишь от меня" [181]. Больше двух недель как я уехал, а от Вас ни одного письма. Не ленитесь и не забывайте меня так скоро, я этого не заслужил. Я часто скачу по полям, крича навстречу ветру Ваше имя. Снитесь Вы мне почти каждую ночь. И скоро я начинаю писать новую пьесу, причем, если Вы не узнаете в героине себя, я навек брошу литературную деятельность.
О своей жизни я писал Вам в предыдущем письме [182]. Перемен никаких и кажется так пройдет зима. Что же? У меня хорошая комната, денщик профессиональный повар [183]. Как это у Бунина?

Вот, камин затоплю, буду пить,
Хорошо бы собаку купить [184].

Кроме шуток, пишите мне. У меня "Столп и Утвержденье Истины" [185], долгие часы одиночества, предчувствие надвигающейся творческой грозы. Все это пьянит как вино и склоняет к надменности соллепсизма [186]. А это так не акмеистично. Мне непременно нужно ощущать другое существованье, яркое и прекрасное. А что Вы прекрасны, в этом нет сомненья. Моя любовь только освободила меня от, увы, столь частой при нашем образе жизни слепоты.
Здесь тихо и хорошо. По-осеннему пустые поля и кое-где уже покрасневшие от мороза прутья. Знаете ли Вы эти красные зимние прутья. Для меня они олицетворенье всего самого сокровенного в природе. Трава, листья, снег - это только одежды, за которыми природа скрывает себя от нас. И только в такие дни поздней осени, когда ветер и дождь и грязь, когда она верит, что никто не заметит ее, она чуть приоткрывает концы своих пальцев, вот эти красные прутья. И я, новый Актеон [187], смотрю на них с ненасытным томленьем. Лера, правда же, этот путь естественной истории бесконечно более правилен, чем путь естественной психоневрологики. У Вас красивые ясные честные глаза, но Вы слепая; прекрасные, юные, резвые ноги и нет крыльев; сильный и изящный ум, но с каким-то странным прорывом посередине. Вы - Дафна, превращенная в Лавр, принцесса, превращенная в статую. Но ничего! Я знаю, что на Мадагаскаре все изменится [188]. И я уже чувствую, как в какой-нибудь теплый вечер, вечер гудящих жуков и загорающихся звезд, где-нибудь у источника, в чаще красных и палисандровых деревьев, Вы мне расскажете такие чудесные вещи, о которых я только смутно догадывался в мои лучшие минуты.
До свиданья, Лери, я буду Вам писать.
О моем возвращенье я не знаю ничего, но зимой на неделю думаю вырваться.
Целую Ваши милые руки.
Ваш Гафиз.
Мой адрес
Действующая Армия, 5 гусарский Александрийский полк, 4 эскадрон, прапорщику Гумилеву".

Оригинал письма написан черными чернилами на четырех сторонах вдвое сложенного листа белой бумаги с тиснением под коленкор. На конверте: Из Действующей Армии. Петроград Большая Зеленина улица, 26б, кв.42. ЕВ Ларисе Михайловне Рейснер. Печать: "Из действующей Армии" и почтовый штемпель - 18.11.16. В "Трудах и днях" Лукницкого описание этого периода ограничивается лишь кратким изложением содержания этого письма.

На современной карте Латвии (как, впрочем, и на переизданной подробной довоенной карте независимой Латвии) ни одного из упоминаемых в военных документах названий обнаружить не удалось. Однако случайно встреченный на пути старожил, 90-летний кузнец Скрастыньш из Иерики, вспомнил названия и примерное месторасположение фольварков и хуторов во времена Первой мировой войны. Рассказал он и о размещавшемся в господском доме в соседнем селе Спаре военном госпитале, - это имение сохранилось до наших дней. На дороге из Спаре в Нитауре (бывшее Нитау) сейчас стоит хутор, когда-то фольварк Венчи. К западу от него, за озером Ассари, располагался Дайбен (там стоял 4-й эскадрон Гумилева), к востоку - фольварки Доле, Пене и Грибуль. Станция Иерики (бывшая Ромоцкое) разместилась примерно посередине железнодорожной линии, соединяющей Сигулду и Цесис.

Осенние деревья в окрестностях Дайбена; в центре - старожил этих мест кузнец Скрастыньш из Иерики; справа - имение в Спаре.

Получив в середине ноября письмо, посланное из этого района Латвии, Лариса Рейснер сразу же на него ответила. О том, что приведенное далее письмо является ответным, говорит ее фраза о "поваре". Письмо личное и, как оказалось, с "загадкой", но почему-то сохранилась только его часть, первый лист, текст обрывается на полуслове. Вообще не совсем понятно, как в архиве Ларисы Рейснер частично сохранились ее собственные письма, посланные Гумилеву. Можно предположить, что либо Гумилев вернул ей часть писем, когда произошел предположительный разрыв между ними весной 1917 года, либо (что вероятнее) это были "черновики" или копии некоторых посланных писем (достаточно распространенная ситуация в то время, например, известно, что многие письма Марины Цветаевой восстановлены по их черновым наброскам в рабочих тетрадях [189]). Письмо, посланное туда, где у Гумилева были "хорошая комната, денщик профессиональный повар" [190], получил он с некоторым объяснимым опозданием, одновременно со следующим письмом Ларисы, но в другой части Латвии [191]:

"Милый Гафиз, Вы меня разоряете. Если по Каменному дойти до самого моста, до барок и большого городового, который там зевает, то слева будет удивительная игрушечная часовня. И даже не часовня, а две каменных ладони, сложенных вместе, со стеклянными, чудесными просветами. И там не один св. Николай, а целых три. Один складной, и два сами по себе. И монах сам не знает, который влиятельнее. Поэтому свечки ставятся всем, уж заодно. Милый Гафиз, если у Вас повар, то это уже очень хорошо, но мне трудно Вас забывать. Закопаешь все по порядку, так что станет ровное место, и вдруг какой-нибудь пустяк, ну, мои старые духи, или что-нибудь Ваше и вдруг начинается все сначала и в историческом порядке.
Завтра вечер поэтов в Университете, будут все Юркуны [192], которые меня не любят, много глупых студентов, и профессора, вышедшие из линии обстрела. Вас не будет.
Милый Гафиз. Сейчас часов семь, через полчаса я могу быть на Литейном [193], в такой сырой, трудный, долгий день. Ну вот и довольно. С горя [194]….."

Письмо написано черными чернилами на одной стороне узкого листа плотной темноватой бумаги. Конверт не сохранился. Думаю, многие, прочитавшие это письмо, задавались вопросом, о какой часовне в письме идет речь. Ведь ее местоположение указано почти точно. "Каменным" мог быть либо Каменный остров, либо Каменноостровский проспект. Поэтому, попав в очередной раз в Питер, первым желанием было попытаться найти эту часовню (или ее следы) самостоятельно. Увы, безуспешно - ни на Каменном острове, ни в конце Каменноостровского проспекта ничего похожего найти не удалось. После этого стал интересоваться у друзей и знатоков Питера, что о ней известно. Как ни парадоксально, на этот вопрос мне ответить никто не смог - как специалисты по старинной архитектуре Петербурга, так и литературоведы, занимавшиеся изучением творческих биографий Гумилева и Рейснер [195]. После штудирования многочисленных справочников и указателей, описывающих как сохранившиеся, так и снесенные памятники архитектуры Каменного острова, от версии, что часовня стояла там, пришлось отказаться. Оставался Каменноостровский проспект и "зацепка" - фраза: "Если по Каменному дойти до самого моста, до барок и большого городового, который там зевает, то слева будет удивительная игрушечная часовня". Первый проход по Каменноостровскому проспекту "до самого моста" (до Каменноостровского моста) ничего не дал. Последний дом слева поначалу внимания к себе не привлек. Было только очевидно, что дом старый, дореволюционный, когда я там был, он капитально ремонтировался. Но слева, между домом и Невой, обнаружился "подозрительный" скверик, на месте которого теоретически вполне могла раньше стоять часовня. Тогда я решил заняться крайним домом и этим сквериком основательнее. И тут-то меня ожидал сюрприз, приведший к маленькому открытию. Оказывается, крайний слева дом №66, на углу с Песочной набережной, ранее представлял собой домовую церковь во имя Святого Мученика Фирса и Преподобного Саввы Псковского при школе и богадельне, основанных и содержавшихся на средства купцов 1-й гильдии Ф.М. Садовникова и С.И. Герасимова. Здание церкви было построено в 1881-1883 годах архитектором Ф.С. Харламовым при участии В.И. Токарева. Церковь была освящена в 1883 году. А при этой церкви, как раз на том месте, где мне и было нужно (в "скверике"), ранее стояла часовня, построенная в 1908 году по проекту архитектора Л.Н. Бенуа на деньги, пожертвованные купцом Громовым. Поэтому ее неофициальным названием была "Громовская", а официально она была освящена во имя Христа Вседержителя. Часовня была шатровой, имела стеклянные просветы ("две каменных ладони, сложенных вместе, со стеклянными, чудесными просветами"!!!), что прекрасно видно на сохранившейся, приведенной ниже открытке. К сожалению, о ее былом внутреннем убранстве, о том, какие иконы там хранились - ничего узнать не удалось. Но известно, что в русских традициях во всякой церкви или часовне, стоявшей у водных путей, было принято помещать образ Николая Чудотворца, покровителя мореходов и путешественников. Так что почти нет никаких сомнений, что это была именно "та" часовня. В октябре 1918 года церковь и часовню закрыли, здание церкви было передано Педагогическому институту им. Герцена и позднее неоднократно подверглось капитальной перестройке, меняло владельцев. Часовню просто снесли. Но удалось найти ее фотографии (по которым часовню вполне можно восстановить, помня поговорку - "Свято место пусто не бывает").

Часовня Христа Вседержителя в конце Каменноостровского проспекта, на левой стороне, у Каменноостровского моста.

Как было сказано выше, пока Лариса Рейснер ставила свечки всем трем Николам, Гусарский полк готовился к переходу на новое место, чтобы, выйдя из резерва XII Армии, занять свой боевой участок. Перед переходом 13 ноября в усадьбе Шоре полковым священником была отслужена обедня [196]. 17 ноября в полк пришел приказ о предстоящем переходе в другой район, на боевые позиции: "Завтра построиться у усадьбы Венчи в направлении на Нитау. Следовать в район Ней-Кайпен, д. Муйшнек. Штаб дивизии 18-го ноября в мызе Кастран" [197]. 18 ноября в приказе по полку №331 сказано: "Дежурный по полку Прапорщик Гумилев. Завтра собраться: усадьба к югу от Герне на большой дороге Фистелен - Альтенвога" [198]. "18 ноября. Переход Шоре - Фистелен, 45 верст. Согласно приказанию по дивизии, полк выступил в 9 часов утра для перехода в район Фридрихштадта (Скривери); шли на Нитау (Нитауре) - Шлосс-Юргенбург (Заубе) - Фистелен (около нынешнего Таурупе), в районе которого полк ночевал. Холодно, грязь от ранее бывших дождей" [199]. В Нитауре из старых построек сохранились костел и православная церковь на горе, построенная в 1875 году. Когда же попадаешь в Заубе, бывший Шлосс-Юргенбург, невольно на память приходят гумилевские строки из открывающего сборник "Костер" стихотворения "Деревья" [200]:

"Я знаю, что деревьям, а не нам,
Дано величье совершенной жизни.
На ласковой земле, сестре звездам,
Мы - на чужбине, а они - в отчизне.

Глубокой осенью в полях пустых
Закаты медно-красные, восходы
Янтарные окраске учат их -
Свободные зеленые народы.

Есть Моисеи посреди дубов..."

Вдоль дороги стоят тысячелетние дубы, особенно поражает воображение один из них - подлинный "Моисей"... Деревья занесены в списки памятников природы.

Костел в Нитау (Нитауре). Тысячелетний дуб в Шлосс-Юргенбурге (Заубе)

На следующий день, 19 ноября, было пройдено 22 версты, и переход завершился. "19 ноября. Переход Фистелен - Ней-Беверсгоф, 22 версты. Выступили около 10 часов утра. Мороз, дороги неважные, шли по маршруту Фистелен - Ремер (между нынешними селами Меньгеле и Вецбебри) - Старый Беверсгоф (Альт-Беверсгоф, сейчас Вецбебри) - Новый Беверсгоф (Ней-Беверсгоф, сейчас Яунбебри), в районе которого полк и стал". "20 ноября. Резерв в Ней-Беверсгофе. Полк расположился на новой стоянке; вошли в состав V Армии. [...] С 21 ноября по 3 декабря. 5-я Кавалерийская дивизия и 2-я Особая пехотная дивизия (для Франции), полки IX, X, XIII и XIV, составили отдельный отряд и сменили по р. Двине 13-й Корпус, для чего в окопы села (21 ноября) 1-я бригада 5-й Кавалерийской дивизии и один полк пехоты. Начальник отдельной бригады Генерал Нилов. 2-я бригада, включающая 5-й Гусарский Александрийский полк, стала в резерв; полк расположился в следующем порядке: Штаб полка - Ней-Беверсгоф; эскадрон ЕВ - ф. Бланке (Бланкас), №2 - Тупешаны; №3 - Сильяны; №4 (эскадрон Гумилева) - Озолино (Озолы); №5 - Киршен-Хель; №6 - Сильяны (вост.) [...] Стоянка лучше, чем в районе Ромоцкой. Грязь стягивает морозами, снега еще нет" [201]. Хочется обратить особое внимание на то, что Гусарский полк составил совместный отдельный отряд со 2-й Особой пехотной дивизией, включавшей в себя полки, предназначенные для отправки во Францию для пополнения Русского экспедиционного корпуса, куда вскоре попадет Гумилев. Любопытное совпадение. Случайное ли? Не здесь ли было принято решение и установлены какие-то контакты, приведшие Гумилева летом 1917 года в Париж? Отряд генерала Нилова занял оборону по Двине у Фридрихштадта и Кокенгаузена (Кокнесе), сменив ушедший на отдых 13-й корпус.

Красивый усадебный дом стоит сейчас посреди парка в большом селе Вецбебри. Километрах в 15 к востоку от Вецбебри, сразу же за небольшим селом Яунбебри, бывшем Ней-Беверсгофе, раскинулся запущенный парк, а в глубине его поросшие деревьями, окруженные травой в человеческий рост исключительно живописные, романтические руины, остатки бывшего господского дома, в котором размещался штаб 5-го гусарского полка. Интересный, редкий памятник времен Первой мировой войны расположен тут же в парке, недалеко от дома. Это холм, а точнее, вытянутый в длину курган - братская могила павших в боях в 1915-1919 годах. Об этом говорит установленная у его подножия мраморная мемориальная доска.

Живописные руины усадьбы в Ней-Беверсгофе (Яунбебри), где размещался штаб полка. Господский дом в Альт-Беверсгофе (Вецбебри). В центре - братская могила в Яунбебри воинов, погибших в Первую мировую войну.

Пока с 20 ноября по 3 декабря 5-й гусарский полк стоял в резерве в районе Ней-Беверсгофа, ежедневно шли обычные строевые занятия. 26 ноября в полку праздновали День ордена Святого Великомученика Георгия Победоносца, состоялся парад, в котором участвовали все Георгиевские кавалеры. Приказом №337 командир 4-го эскадрона Мелик-Шахназаров был в этот день откомандирован в г. Двинск (Даугавпилс) для участия в параде Георгиевских кавалеров, и командование эскадроном временно принял на себя корнет Ипполитов [202].

В эти дни Лариса Рейснер написала еще одно письмо, которое Гумилев получил 8 декабря, вместе с предыдущим письмом, и сразу же ответил ей. В этом ее письме вновь упоминается часовня с несколькими Николами [203]:

"Я не знаю, поэт, почему лунные и холодные ночи так бездонно глубоки над нашим городом. Откуда это, все более бледнеющее небо и ясный, торжественный профиль старых подъездов, на тихих улицах, где не ходит трамвай и нет кинематографов. Кто сказал, что луна одна, и ходит по каким-то орбитам. Очевидные враки. За просвечивающей дымкой их может быть сколько угодно, и они любопытны и подвижны, со своими ослепительными, но занавешенными лицами. Кочуют, кочуют целую ночь, над нелепыми постройками, опускают бледные ресницы, и тогда на ночных, темных и высоких лестницах - следы целомудренных взоров, блестящих, с примесью синевы и дымчатого тумана. Милые ночи, такие долгие, такие бессонные. Кстати, о снах. Помните, Гафиз, Ваши нападки на бабушкин сон с "щепкой", которым чрезвычайно было уязвлено мое самолюбие. Оказывается, бывает хуже. Представьте себе мечтателя самого настоящего и убежденного. Он засыпает, побежденный своей возвышенной меланхолией, а так же скучным сочинением какого-нибудь славного, давно усопшего любомудра. И ему снится: райская музыка, да, смейтесь, сколько угодно. Он наслаждается неистово, может быть плачет, вообще возносится душой. Счастлив, как во сне. Отлично. Утром мечтатель первым делом восстанавливает в своей памяти райские мелодии, только что оставившие его, вспоминает долго, озлобленно, с болью и отчаянием. И оказывается: - что это было нечто более, чем тривиальное, чижик-пыжик, какой-нибудь дурной и навязчивый мотивчик, я это называю - кларнет-о-пистон. О посрамление! Ангелы в раю, очень музыкальные от природы смеются, как галка на заборе, и не могут успокоиться. Гафиз, это очень печальное происшествие. Пожалейте обо мне, надо мной посмеялись.
Лери.
P.S. Ваш угодник очень разорителен: всегда в нескольких видах и еще складной, с цветами и большим полотенцем".

Лариса Рейснер в середине 1910-х годов.

Постскриптум - вертикально, вдоль длинной стороны листа. Письмо написано черными чернилами на плотной кремовой бумаге (24,5 х 45,2 см). Конверт не сохранился. Письмо - личное, и в дополнительных комментариях не нуждается. Кроме того, что во всех публикациях его относили к более позднему времени.

В приказе №346 от 3 декабря говорится: "Завтра смена в окопах. Построиться у мызы Ней-Беверсгоф" [204]. Приказом №347 от 4 декабря прапорщик Гумилев был назначен дежурным по коноводам [205]. В этот день с утра полк сменил в окопах драгун. Из журнала военных действий [206]: "С 4 по 7 декабря. Полк выступил на смену драгунам и занял участок позиций от Капостина до Надзина; первую линию заняли эскадроны 2-й, ЕВ, 6-й и 3-й; резерв правого участка - 4-й эскадрон; левого - 5-й эскадрон. [...] Участок некоторых эскадронов прекрасно оборудован, местами предстоит много работы, осложняющейся каменистым грунтом, который можно брать только киркой. [...] Противник ведет себя пассивно". Позиции, которые занял полк, располагались по правому берегу излучины Двины в районе современного села Ритери, недалеко от Кокнесе. В наши дни этот участок Двины существенно изменился; там, где когда-то были окопы, плещутся воды широченного, крупнейшего в Латвии Плявиньского водохранилища. Вода поднялась так высоко, что стоявший на вершине крутого холма один из старейших замков Латвии в Кокнесе превратился в романтический полуподводный дворец, под своды которого можно заплыть на лодке. Зрелище красивое, но грустное.

Затопленный замок в Кокенгаузене (Кокнесе)

В журнале военных действий за период с 8-го по 11 декабря сказано [207]: "Редкая ружейная перестрелка, ночью изредка артиллерия с одной из сторон (без вреда). Снег падает, временами засыпая ходы и окопы, что дает лишнюю работу по очистке его. [...] Ведется беспрерывно усиленная работа над улучшением и приведением в наиболее боеспособный вид нашей позиции. Не говоря об эскадронах в окопах, резервные эскадроны каждую ночь целиком на работе".

8 декабря Гумилев по каким-то служебным делам днем отлучался в штаб полка, в Ней-Беверсгоф. Там он получил два приведенные выше письма от Ларисы Рейснер и тут же послал ей ответное, столь же "романтическое" [208]:

"8 декабря 1916.
Лери моя, приехав в полк, я нашел оба Ваши письма. Какая Вы милая в них. Читая их, я вдруг остро понял то, что Вы мне однажды говорили, - что я слишком мало беру от Вас. Действительно, это непростительное мальчишество с моей стороны разбирать с Вами проклятые вопросы. Я даже не хочу обращать Вас. Вы годитесь на бесконечно лучшее. И в моей голове уже складывается план книги, которую я мысленно напишу для себя одного (подобно моей лучшей трагедии, которую я напишу только для Вас.) Ее заглавье будет огромными красными как зимнее солнце буквами "Лера и Любовь". А главы будут такие: "Лера и снег", "Лера и Персидская Лирика", "Лера и мой детский сон об орле". На все, что я знаю и что люблю, я хочу посмотреть, как сквозь цветное стекло, через Вашу душу, потому что она действительно имеет свой особый цвет, еще не воспринимаемый людьми (как древними не был воспринимаем синий цвет). И я томлюсь как автор, которому мешают приступить к уже обдуманному произведению. Я помню все Ваши слова, все интонации, все движенья, но мне мало, мало, мне хочется еще. Я не очень верю в переселенье душ, но мне кажется, что в прежних своих переживаньях Вы всегда были похищаемой, Еленой Спартанской, Анжеликой из Неистового Роланда и т. д. Так мне хочется Вас увести.
Я написал Вам сумасшедшее письмо, это оттого, что я Вас люблю.
Вспомните, Вы мне обещали прислать Вашу карточку. Не знаю только, дождусь ли я ее, пожалуй, прежде удеру в город пересчитывать столбы на решетке Летнего Сада.
Пишите мне, целующему Ваши милые, милые руки.
Ваш Гафиз".

Оригинал письма написан черными чернилами на трех сторонах вдвое сложенного листа белой бумаги с тиснением под коленкор. Конверт из тонкой кремовой бумаги без марки. Письмо адресовано: Петроград. Большая Зеленина улица, 26б, кв.42. ЕП Ларисе Михайловне Рейснер. Штемпель (лиловый): 5 Гусарский Александрийский Ея Величества Полк. 4-й эскадрон. На обороте конверта: 8.12.... Поверх первого штемпеля еще один: Запасная полевая почта 11.12.16. Видимо, слова Гумилева о том, что "приехав в полк, я нашел оба Ваши письма", привели к ошибочному выводу Лукницкого: "Конец ноября или первые числа декабря. На короткое время уезжал из полка, по-видимому, в Петроград. Вернулся в полк не позже 8 декабря" [209]. Как следует из военных документов, в это время Гумилев из полка не отлучался, был на боевом дежурстве, а 8 декабря он получил в штабе полка два письма Ларисы Рейснер, тут же написав ей ответное письмо. В конце декабря он все же осуществит свое желание и на несколько дней съездит в Петроград.

Дом герцога Н.Н. Лейхтенбергского в Петрограде по улице Большая Зеленина, 26, где жила семья Рейснеров в 1907-1918 годах.

А пока опять в окопы: "12-15 декабря. Довольно холодно (12-15°), бывает буран. Двина не замерзает из-за быстроты течения в узких и крутых берегах. Противник пассивен, много осветительных ракет. Иногда открывает беспричинный огонь артиллерия (и без результатов). 16-17 декабря. Все по-прежнему: идет укрепление позиций. Инспектирование на участке - все нашли в блестящем порядке. 18 декабря. Смена драгунами в 19 часов прошла благополучно. Всего на участке потери 7 гусар раненых. После прихода из окопов полк готовится к встрече праздника, и ведутся строевые занятия, хотя наступившие холода и глубокий снег сильно этому препятствуют. Многие офицеры отпущены к празднику в отпуск" [210].

Эти отлучки офицеров на Рождество были неофициальными, и они никак не отражены в приказах по полку. Их просто информировали, что следующее дежурство в окопах начнется 29 декабря, следовательно, в полк они должны вернуться не позже 28 декабря. Гумилев воспользовался такой возможностью и, видимо, не позже 19-20 декабря выехал в Петроград и на следующий день прибыл туда. В Петрограде в первый же день он неожиданно встретил только что вернувшуюся из Севастополя Ахматову.

Посещение Петрограда в конце декабря достаточно подробно зафиксировано в "Трудах и днях" Лукницкого со слов А.А. Ахматовой, М.Л. Лозинского, К.Ф. Кузьминой-Караваевой, А.И. Гумилевой и в его дневнике. Наиболее точным кажется рассказ Ахматовой: "В середине декабря я уехала в Петербург (в день убийства Распутина я через Москву проезжала [211]) - прямо к Срезневским. (Когда я была в Петербурге в 16 году летом, я жила у Срезневских). В Сочельник, по-видимому, мы вместе с Караваевыми собрались ехать в Слепнево. Неожиданно приехал Коля с фронта и поехал с нами (об этом есть рассказ Констанции Фридольфовны Кузьминой-Караваевой). В Слепневе я пробыла до середины (приблизительно) января 17 года, а Н.С. в Слепневе был 2 дня. Новый год мы уже без него встречали. Он уехал в Петербург, а из Петербурга - прямо на фронт. Тогда он "Гондлу" давал читать в Слепневе. Мы очень долго не виделись - громадный перерыв был" [212].

Заслуживают доверия, с некоторыми уточнениями, записи в "Трудах и днях" (никаких других документальных свидетельств о посещении Гумилевым Петрограда обнаружить не удалось): "Около 22-23 декабря. Приехал в Петроград. Остановился у М.Л. Лозинского (?). Читал М.Л. Лозинскому главу из "Мика". [...] 24 декабря. Уехал из Петрограда в Слепнево вместе с женой, О.А. и К.Ф. Кузьмиными- Караваевыми. Примечание. А.А. Ахматова приехала в Петроград в конце декабря. [...] 26-27 декабря. В Слепневе вместе с матерью, женой, сыном и Кузьмиными-Караваевыми. 25 декабря вместе с женой и Кузьмиными-Караваевыми был на могиле М.А. Кузьминой-Караваевой. В Слепневе давал жене прочесть пьесу "Гондла" и читал "Балладу о Гер Педере". 27 декабря уехал в Петроград. [...] 28 декабря. Приехал в Петроград, остановился у М.Л. Лозинского. Примечание. В этот вечер брал у М.Л. Лозинского "Cor ardens" Вяч. Иванова и исследовал его с точки зрения строфики, которой в этот период специально интересовался. Взял у М.Л. Лозинского книгу "Marquis de Lanlay. Recueil de Poesie" [213]. Cor Ardens. [...] 29 декабря (?) Уехал в полк, на фронт" [214].

Уточним эти записи. Действительно, Гумилев приехал в Петроград не позже 21-22 декабря, когда там уже была Ахматова (в Петроград она приехала 18 декабря). С Лозинским он встречался, скорее всего, уже после возвращения из Слепнева, примерно 24-26 декабря. Оставил ему множество поручений, о которых вскоре напомнил в письме с фронта. Безусловно, встречался он в Петрограде и с Ларисой Рейснер, об этом есть в его письмах. Не позже 26-27 декабря он должен был выехать из города, чтобы успеть на дежурство. Упоминание в рассказе Лукницкого чтения поэмы "Мик" Лозинскому позволяет уточнить датировку (и место отправления) написанного в Петрограде письма К.И. Чуковскому. Думаю, после этого чтения Лозинский порекомендовал послать поэму Чуковскому [215]:

"Дорогой Корней Иванович,
посылаю Вам 8 глав "Мика и Луи" [216]. Остальные две, не хуже и не лучше предыдущих, вышлю в течении недели. Пожалуйста, как только Вы просмотрите поэму, напишите мне, подходит ли она под Ваши требования. Если да, то о гонораре мы окончательно сговоримся, когда я буду в городе, т.е. по моим расчетам в начале января. Какие-нибудь измененья можно будет сделать в корректуре.
Мой адрес: Д.<ействующая> А.<рмия>. 5 гусарский Александрийский Ея Величества полк, 4 эскадрон, мне.
Жму Вашу руку.
Ваш Н. Гумилев".

Поэма, судя по сохранившимся гранкам, устроила Чуковского. В начале января Гумилев попасть в Петроград не смог, а военный адрес он оставил Чуковскому, потому что сразу же уезжал в полк, откуда и направил ему две оставшиеся главы, но эти письма не сохранились.

28 декабря Гумилев вернулся в Латвию, в Ней-Беверсгоф. Пока он отсутствовал, 25 декабря, на Рождество, в полку был устроен праздник. Все гусары на три дня были освобождены от занятий [217]. "28 декабря. Полк приветствовал обедом Александровский лазарет Красного Креста в полном составе врачей и сестер милосердия, услугами которых пользуются раненые и больные гусары" [218]. В приказе по полку №372 от 28 декабря сказано: "Мыза Ней-Беверсгоф. §1. Завтра с наступлением темноты сменить частям 2-й бригады - части 1-й бригады. Для занятия участков полка назначаются: правого - эскадроны ЕВ и 4-й, в резерве (Межа-Арлуп) №2; и левого - эскадроны 5-й и 6-й, и резерв (мыза Грютерсгоф) №3. Начальник правого участка - Радецкий; левого - Дерюгин. В окопах иметь не менее 60 стрелков в каждом эскадроне. [...] §3. На время нахождения в окопах прикомандировываются к 5 эскадрону корнет Ромоцкий и прапорщик Гумилев" [219]. На этот раз Гумилев попал в окопы, но в составе не своего 4-го эскадрона, а вместе с 5-м эскадроном, на левый участок. "29 декабря. В окопы от Капостина до Надзина. В 12 часов дня полк выступил на смену драгун, прибыли к 15 часам, смена закончена к 17 часам. В первой линии сели эскадроны ЕВ, 4-й, 5-й и 6-й; в резерве 2-й и 3-й. [...] На участке спокойно, мороз небольшой, легкий снег" [220].

В последние дни года противник начал проявлять некоторую активность: "30 декабря. Артиллерия противника обстреливала участок №1; наша отвечала, перестрелка ружейная небольшая. Двина не замерзла. [...] 31 декабря. Артиллерийская и ружейная перестрелка по-прежнему; резервные эскадроны ходят на работу; морозно - идет снег".

Новый, исторический 1917 год прапорщик Николай Гумилев встретил в окопах на берегах Западной Двины. Эта смена, начавшаяся 29 декабря 1916 года и закончившаяся 10 января 1917 года, прошла без особых происшествий, спокойно, но для нас она интересна рядом сохранившихся документов. Однако прежде - краткий рассказ о боевом дежурстве в окопах, как оно изложено в журнале военных действий [221]: "1 января. В окопах от Капостина до Надзина. Был молебен. Спокойно. [...] 2 января. Ночью много шума, посты противника больше стреляют и бросают ракеты. Слышен польский разговор. Светил прожектор у д. Рыбань; очевидно, смена частей. Днем несколько более оживленная перестрелка. Мороз. По Двине идет сало. [...] 3 января. Ночь прошла спокойно; днем перестрелка наблюдателей; артиллерия противника обстреляла участки №1, 2 и 3-й; наша била по окопам и землянкам. Ясно - мороз. [...] 4 января. На участке - спокойно. Получено известие о переформировании полков регулярной конницы в 4-эскадронные и расформировании стрелков в 12-эскадронные полки. [...] 5 января. Обычная ружейная перестрелка, изредка примыкают пулеметы. Артиллерия противника выпустила 4 снаряда по стыку с Особой дивизией. Весь день шел снег, ночью туман. [...] 6 января. На фронте тихо, появился новый прожектор у д. Казанш; привезли в полк 50 французских касок. Средний мороз - ясно. [...] 7 января. Ночь - совершенно спокойна; редкая перестрелка днем усилилась в сумерках, пулемет обстреливает наш правый фланг; артиллерия с обеих сторон молчит. Предписано организовать поиск для захвата контрольных пленных. [...] 8 января. Перестрелка ружей и пулеметов; спокойно; ночи темные, туманные, тепло. Двина не замерзает. [...] 9 января. День прошел спокойно, в окопах идет чистка снега, наметенного за ночь, тепло, небольшой снег, редкая перестрелка всю ночь. [...] 10 января. Драгуны сменили на позиции, прибыли к 16 часам, смена кончилась к 18 часам. За время пребывания в окопах ранен 1 гусар. Тепло, идет снег".

Помимо этих кратких записей в архиве сохранились и личные, подробные, написанные от руки донесения офицеров полка со своих участков. Среди них несколько подписанных автографов Гумилева. Гумилев при этом был временно прикомандирован к 5-му эскадрону. Приведем полностью первое такое донесение о положении на обороняемом участке в течение суток, относящееся к 1 января 1917 года [222]:

"Подполковнику Дерюгину.
1917. 1 января.
№29 - из окопов участка №4.
12 ч. - Спокойно
13 ч. - Тоже.
14 ч. - Тоже.
15 ч. - Было видно, как противник, производя работы, выбрасывал землю из окопов у д. Кальни-Каркас.
16 ч. - Одиночные выстрелы противника от д. Баумштейн; десять выстрелов нашей батареи по Кальни-Каркасу и окопам.
17 ч. - Спокойно.
18 ч. - Спокойно.
19 ч. - Спокойно.
20 ч. - Спокойно.
21 ч. - Одиночные выстрелы противника.
22 ч. - Тоже.
23 ч. - Тоже.
24 ч. - Выстрел нашей артиллерии на ту сторону Двины, причем разрыва не последовало.
1 ч. - Спокойно.
2 ч. - Тоже.
З ч. - Тоже.
4 ч. - Тоже.
5 ч. - Тоже.
6 ч. - Тоже.
7 ч. - Тоже.
8 ч. - Тоже.
9 ч. - Тоже.
10 ч. - Тоже.
11 ч. - Тоже.
Прапорщик Гумилев".

Донесение написано на двух сторонах бланка, снабженного резолюцией: "Полковнику Скуратову подполковник Дерюгин". Сохранилось еще четыре таких донесения-автографа Гумилева: от 3, 5, 7 и 9 января [223]. Содержание их аналогично. В них имеются следующие информативные записи (помимо "спокойно" и "тоже"):

"3 января. 13 ч. - До десятка неприятельских ружейных выстрелов по зеркалу перископа. 14 ч. - Четырнадцать выстрелов нашей артиллерии. 15 ч. - Два выстрела нашей артиллерии. [...] 21 ч. - Спокойно, ночь светла, ракет не было. [...] 3 ч. - Одиночные выстрелы с нашей стороны. [...] 12 ч. - Наш артиллерийский огонь и ответный немцев".
"5 января. […] 13 ч. - Пролетел в сторону неприятеля наш аэроплан. 14 ч. - Одиночные выстрелы, наши и противника". Далее до 12 ч. - все спокойно.
"7 января. […] 15 ч. - Пролетел на северо-восток наш аэроплан. 16 ч. - Одиночные выстрелы противника от д. Баумштейн. [...] 24 ч. - На неприятельской стороне, против участка №16, слышен шум работ, громкий разговор и звук шести последовательных револьверных выстрелов. [...]". Далее до 12 ч. - все спокойно.
"9 января. […] 18 ч. - Выстрелы со стороны противника. […]" Далее до 12 ч. - все спокойно.

Среди документов есть еще два донесения в "Дневнике наблюдений", от 8 и 10 января, написанных тем же почерком и в том же стиле, но от имени переведенного вместе с Гумилевым на время дежурства из 4-го в 5-й эскадрон подпоручика Ромоцкого [224]. Думаю, что и они могут быть причислены к гумилевским автографам.

Это было последнее боевое дежурство Гумилева в 5-м гусарском Александрийском полку. Среди немногочисленных воспоминаний о службе Гумилева в полку, которые опубликовал в Вашингтонском четырехтомнике Г.П. Струве, специфическое место занимают воспоминания, как сказано у Струве, "полковника А.В. Посажного" [225]. Глебу Струве Посажной представился как полковник, командир эскадрона. К счастью, военные документы позволяют точно обозначить то реальное место, которое он занимал в полку, а также определить, в какие периоды он мог встречаться с Гумилевым. Вот эти "воспоминания", по записи Ю.А. Топоркова:

"В 1916 году, когда Александрийский гусарский полк стоял в окопах на Двине, шт.-ротмистру Посажному пришлось в течение почти двух месяцев жить в одной с Гумилевым хате. Однажды, идя в расположение 4-го эскадрона по открытому месту, шт.-ротмистры Шахназаров и Посажный и прапорщик Гумилев были неожиданно обстреляны с другого берега Двины немецким пулеметом. Шахназаров и Посажный быстро спрыгнули в окоп. Гумилев же нарочно остался на открытом месте и стал зажигать папироску, бравируя своим спокойствием. Закурив папиросу, он затем тоже спрыгнул с опасного места в окоп, где командующий эскадроном Шахназаров сильно разнес его за ненужную в подобной обстановке храбрость - стоять без цели на открытом месте под неприятельскими пулями". (Запись 1937 года.)

Короткая справка из "Послужного списка" [226]: "Александр Федорович Посажной. 18 июня 1916 года имел звание младшего офицера. Родился 12 октября 1880 г. Сын коллежского асессора, уроженец Петроградской губернии. Православного вероисповедания. Холост. Закончил Николаевский кадетский корпус и курс в Николаевском кавалерийском училище. На воинской службе с 1902 года, с 1909 года был в запасе. С 20 сентября 1914 г. - в 5-м гусарском Александрийском полку, в 4-м эскадроне, т.е. в одном эскадроне с Гумилевым. Имеет орден Св. Станислава 3 ст. с мечом и бантом. В штабс-ротмистры произведен 26 июля 1916 года". (Сведения на конец 1916 года.) Но сравнение графиков их пребывания в полку показало, что пересекались они достаточно редко. Когда Гумилев прибыл в полк (10 апреля 1916 г.), Посажной был в длительном отпуске (с 15 марта по 3 мая). Напомню, что Гумилев покинул полк по болезни 6 мая. Все лето Посажной был в полку (заметим, что полк при этом стоял в резерве, далеко от линии фронта, не участвуя ни в каких боевых действиях), а Гумилев в это время находился в полку лишь с 25 июля по 16 августа. Наконец, когда Гумилев вернулся в полк с экзаменов (25 октября), Посажной опять отсутствовал в полку, вначале с 11 октября по 2 ноября, а затем с 16 ноября по 16 декабря. Гумилев зимой был на позициях дважды, с 4 по 18 декабря, и с 29 декабря по 10 января. Причем в последний раз он дежурил не со своим эскадроном. Из этого следует, что доверять "показаниям" Посажного вряд ли следует. Не было никаких "двух месяцев в одной с Гумилевым хате". Тем более не было ни одного боевого совместного дежурства. Скончался А.Ф. Посажной в русском Инвалидном Доме в Монморанси, недалеко от Парижа, в марте 1964 года.

В 1932 году А. Посажной опубликовал в Париже автобиографическую поэму "Эльбрус" - графоманское и беспардонное сочинение, но интересное тем, что там своеобразно упоминается Гумилев. Вот фрагмент, приведенный Г.П. Струве в своем четырехтомнике (поэма была напечатана без знаков препинания и с прописным "Я" [227]:

Да современности поэтов
Читать Я право не могу
В них нет поэзии заветов
И даже смысла ни гугу
          И коль укажут вот поэт
          Назад Я делал пируэт
Так вечно б может продолжалось
Но за какие-то грехи
Мне слушать многие досталось
Год Гумилевские стихи
          Ко мне в четвертый эскадрон
          Грозу для каждого шпака
          Был автор их переведен
          Из Лейб-Уланского полка
И хохотали хи-хи-хи
Мы слыша штатские стихи
          О самом маленьком обычном
          О крике скажем петуха
          Вещал он гласом дикобычным
          И замогильным - чепуха
Свой винегрет свою уху
В окопах сидя на Двине
Он мне варил Я чепуху
Его топил всегда в вине
          О Музах спором увлекаясь
          В каком-то маленьком бою
          С ним осушили спотыкаясь
          И пулеметную струю
Его смущал наш гонор барский
Не гимназический удел
Баллон желудка не гусарский
Надуться газом не хотел
          Его глушили бурегромы
          Гусар бессмертных трубачей
          Тушили Черного хоромы
          Зрачки цукания очей
Окоп Двины казался тесный
И заразяся у Аник
Корнет покинул полк известный
Для неизвестных Салоник
          Последний раз гусар историй
          И исторический гусар
          У затроившихся Асторий
          Ему вливал Шампани пар
Возможно после или ране
Он многолучшее писал
Но щеголяя в доломане
Белибердою донимал
          Когда б его не расстреляли
          Он в неизвестности почил
          И вы б наверное не знали
          Что он стихами настрочил
Но может после в Могилеве
Иль равноплоскостном краю
Я запою о Гумилеве
А у Эльбруса не пою
* * *
Чтобы прославился на ять
И Деда надо расстрелять
И понесут ему венки
Тогда слепые дураки
          С речами приторной печали
          (Те кто при жизни исключали)...

В своих комментариях Г. Струве пишет, что А. Посажный был командиром эскадрона. Это неверно. Из документов следует, что Посажный в гусарском полку был младшим офицером, и явно не из лучших. Так, в одном из списков офицеров, "временно отсутствующих по разным случаям", против фамилии Посажного проставлено: "В Риге под арестом" [228]. Чтобы более к нему не возвращаться, отметим, что его служба в 5-м гусарском полку прервалась почти одновременно с Гумилевым. В приказе №35 от 2 февраля 1917 года сказано: "1-го сего февраля в окопах на реке Двине штабс-ротмистр Посажной ранен пулей насквозь в мягкие части левого бедра и эвакуирован на излечение" [229]. В полк он больше не возвращался.

В приказе по полку №10 от 10 января был объявлено [230]: "Смена полка в окопах драгунским полком. Завтра в 15 часов - общее собрание офицеров". 11 января 1917 года состоялось общее собрание офицеров полка, на котором было объявлено о частичном расформировании полка и сокращении числа эскадронов в нем с шести до четырех [231]: "11 января. Придя из окопов, приступили к грустной для всякого кавалериста работе по расформированию полка в 4-эскадронный. Заготовляют списки на исключаемых гусар и лошадей; спешенных гусар передают в стрелковый полк своей дивизии, который разворачивается в 12-эскадронный, а лошадей на формирование артиллерийских (новых) парков. [...] Самый больной вопрос офицерский, пока назначены подполковник Радецкий, поручик Лайковский, поручик Титов, [...] еще многие ожидают своей участи. [...] 12-13 января. Производится выбраковка лошадей (нужно 241-у). [...] 14-16 января. Приехал генерал Свешников для поверки сверхкомплекта лошадей по 6-ти эскадронному составу; поверял два дня. Производится в полку прививка противотифозной сыворотки, после чего люди больны дня три. [...] 17 января. В 15 ч. сборный эскадрон и гг. офицеры были командированы в д. Айзликшне, где производилось окуривание газами. [...] 18-21 января. Была панихида по скончавшемуся от тифа поручику XIII Особого полка Канурникову в 4-м Александровском лазарете. Назначен смотр начальника дивизии. Инспекторский смотр в конном строю при 20 градусах мороза прошел отлично. Объездом помещений начальник дивизии остался очень доволен. [...] 22-31 января. Получены штаты стрелкового полка. [...] В окопах от Капостина до Надзина".

В окопы Гумилеву идти не пришлось. В эти дни он ждал своей участи. Очевидно, что он не рвался в стрелковый полк. Сидеть в засаде и обстреливать противника вряд ли соответствовало его характеру. К 15 января ситуация еще не прояснилась. Но, как следует из двух написанных в этот день писем, без дела он не сидел, был полон творческих замыслов, для реализации которых он загрузил Лозинского кучей поручений. Из письма создается такое впечатление, что он решил собрать у себя в каморке, не думаю, что особо просторной, - целую библиотеку, переключившись от надоевших воинских забот на решение исключительно далеких от текущих будней проблем различия стихотворных форм. В этом никаких единомышленников найти рядом он не мог, в отличие от Лозинского. Письмо послано из штаба полка, который по-прежнему размещался в Ней-Беверсгофе [232]:

"15 января 1917.
Дорогой Михаил Леонидович,
еще раз благодарю тебя и за милое гостеприимство, и за все хлопоты, которые я так бессовестно возложил на тебя. Но здесь, на фронте, я окончательно потерял остатки стыда и решаюсь опять обратиться к тебе. Краснею, но решаюсь... Вот: купи мне, пожалуйста, декабрьскую "Русскую мысль" (там по слухам статья Жирмунского [233]), Кенета Грээма "Золотой возраст" и "Дни грез" из<дательство> Пантелеева, собст<венность> Литературного Фонда, склад из<даний> у Березовского, Колокольная, 14 (два шага от Аполлона), III том Кальдерона в пер.<еводе> Бальмонта [234] и, наконец, лыжи (по приложенной записке). В последнем тебе, может быть, не откажется помочь Лариса Михайловна, она такая спортсменка. Позвони ей и передай от меня эту просьбу вместе с поклоном и наилучшими пожеланьями. На все расходы я вкладываю в это письмо 100 р.
Дня через два после полученья тобой этого письма в Аполлон зайдет солдат из моего эскадрона за вещами, сдачей и, если будет твоя милость, письмом.
Я живу по-прежнему: две недели воюю в окопах, две недели скучаю у коноводов. Впрочем, здесь масса самого лучшего снега, и если будут лыжи и новые книги, "клянусь Создателем, жизнь моя изменится" (цитата из Мочульского [235]).
Целую ручки Татьяны Борисовны и жму твою.
Еще раз прости твоего бесстыдного Н. Гумилева.
P.S. Да, еще просьба: маркиз оказался шарлатаном, никаких строф у него нет, так что ты по Cor Ardens'у пришли мне схему десятка форм рондо, триолета [236] и т.д."

Письмо шло не по почте. На конверте написано: Петроград, Разъезжая, 8, редакция журнала "Аполлон". Сбоку приписка: "Здесь укажут точный адрес Каменноостровский №… ЕВ Михаилу Леонидовичу Лозинскому [237]. Передать лично и зайти за ответом". Бумага (двойной линованный лист) и конверт имеют овальный штамп "Склад ЕВГИ Александры Феодоровны". В прилагаемой записке названа марка лыж и сделана приписка рукой Гумилева: "Telemark" Skier mit "Huitfeld"-Bindung и восковую мазь к ним" [238].

Более подробно о своей "окопной" жизни Гумилев рассказывает в одновременно отправленном, но по почте, письме Ларисе Рейснер. Хотя есть там и просьбы о книгах, лыжах, и мысли о своих творческих, но не реализованных планах [239]:

"15 января 1917 г.
Леричка моя, Вы, конечно, браните меня, я пишу Вам первый раз после отъезда, а от Вас получил уже два прелестных письма [240]. Но в первый же день приезда я очутился в окопах [241], стрелял в немцев из пулемета, они стреляли в меня и так прошли две недели. Из окопов писать может только графоман, настолько все там не напоминает окопа: стульев нет, с потолка течет, на столе сидит несколько огромных крыс, которые сердито ворчат, если к ним подходишь. И я целые дни валялся в снегу, смотрел на звезды и, мысленно проводя между ними линии, рисовал себе Ваше лицо, смотрящее на меня с небес. Это восхитительное занятье, Вы как-нибудь попробуйте.
Теперь я временно в полуприличной обстановке и хожу на аршин от земли. Дело в том, что заказанная Вами мне пьеса (о Кортесе и Мексике) с каждым часом вырисовывается передо мной ясней и ясней. Сквозь "магический кристалл" (помните, у Пушкина [242]) я вижу до мучительности яркие картины, слышу запахи, голоса. Иногда я даже вскакиваю, как собака, увидевшая взволновавший ее сон. Она была бы чудесна, моя пьеса, если бы я был более искусным техником. Как я жалею теперь о бесплодно потраченных годах, когда, подчиняясь внушеньям невежественных критиков, я искал в поэзии какой-то задушевности и теплоты, а не упражнялся в писаньи рондо, ронделей, лэ, вирелэ и пр. [243]
Что из того, что в этом я немного искуснее моих сверстников. Искусство Теодора де Банвиля [244] и то оказалось бы малым для моей задачи.
Придется действовать по-кавалерийски, дерзкой удалью и верить, как на войне, в свое гусарское счастье. И все-таки я счастлив, потому что к радости творчества у меня примешивается сознанье, что без моей любви к Вам я и отдаленно не мог бы надеяться написать такую вещь.
Теперь, Леричка, просьбы и просьбы: от нашего эскадрона приехал в город на два дня солдат, если у Вас уже есть русский Прескотт [245], пришлите его мне. Кроме того, я прошу Михаила Леонидовича купить мне лыжи и как на специалиста по лыжным делам указываю на Вас. Он Вам наверно позвонит, помогите ему. Письмо ко мне и миниатюру Чехонина [246] (если она готова) можно послать с тем же солдатом. А где найти солдата, Вы узнаете, позвонив Мих<аилу> Леонид<овичу>.
Целую без конца Ваши милые, милые ручки.
Ваш Гафиз".

Письмо написано черными чернилами на трех сторонах вдвое сложенного листа кремовой бумаги. На конверте: Петроград, Большая Зеленина улица, 26в, кв.42. ЕВ Ларисе Михайловне Рейснер. Штемпель (лиловый): Склад Е.В.Г.И. Александры Феодоровны для Действующей Армии. Штемпель на марке (черный): Глазманка 25.1.17. Штемпель получателя (черный, на обороте конверта): Петроград 6-я эксп. 27-1-17-4. Штемпели вызывают вопросы. По некоторым, видимо, сугубо личным соображениям, Гумилев не стал отправлять это письмо с нарочным, как письмо Лозинскому. Поэтому шло оно значительно дольше, и добралось до адресата уже после того, как сама Лариса Рейснер, фактически, ответила на все просьбы Гумилева. В том числе и на те, которые Гумилев не передавал ей через Лозинского - его он просил обратиться к ней только по поводу лыж. В ответном, посланном через 3-4 дня (19-20 января) с солдатом письме, есть и о Прескотте, и о миниатюре, хотя само это письмо было получено только спустя неделю. Видимо, сами просьбы (кроме лыж) были сформулированы еще в Петрограде, при личной встрече. Это письмо, скорее всего, было получено почти одновременно со следующим письмом Гумилева, которое он отправил по дороге к новому временному месту назначения, расположенному недалеко от Петрограда, почему и встретились два письма, отправленные с недельным промежутком. И очередной ответ Ларисы Рейснер последовал немедленно, еще до конца января.

М.Л. Лозинский получил письмо от Гумилева, через солдата, уже на следующий день, 16-17 января, однако с Ларисой Рейснер он связался не сразу. Но написать письмо (еще не получив соответствующего письма Гумилева) и передать Прескотта она успела [247]:

"Мой Гафиз - смотрите, как все глупо вышло. Вы не писали целую вечность, я рассердилась - и не приготовила Вашу книгу. Солдат уезжает завтра утром, а мне М<ихаил> Л <еонидович> позвонил только сегодня вечером, часов в восемь, значит и завтра я ничего не успею сделать. Но все равно, этого Прескота я так или иначе разыщу и Вам отправлю. Теперь - лыжи. Таких, как Вы хотите - нигде нет. Их можно, пожалуй, выписать из Финляндии, и недели через две они бы пришли. Но не знаю, насколько это Вас устраивает?
Миниатюра еще не готова - но, наверно, будет в первых числах. Что сказать Вам еще? Да, о Вашей работе.
Помните, мы как-то говорили, что в России должно начаться возрождение? Я в последнее время много думала об этих странных людях, которые после утонченного, прозрачного, мудрого кватроченто [248] - вдруг, просто, одним движением сделались родоначальниками совсем нового века. Ведь подумайте, Микель Анжело жил почти рядом с Содомой [249], после Леонардо, после женщин, неспоспособных держать даже Лебедя [250]. И вдруг - эти тела, эти тяжести и сновидения.
Смотрите, Гафиз, у нас было и прошло кватроченто. Брюсов, учившийся искусству, как Мазаччио [251] перспективе. Ведь его женщины даже похожи на этих боевых, тяжелых коней, которые занимали всю середину фрески своими нелепо-поднятыми ногами, крупами, необычайными телодвижениями. Потом Белый, полный музыки и аллегорий, наполовину Ботичелли, Иванов [252] - чудесный график, ученый, как Болонец [253], точный и образованный, как правоверный римлянин. А простые и тонкие, Бальмонт, и его школа - это наша отошедшая готика, наши цветные стекла, бледные святые, больше пение, чем поэзия.
Я очень жду Вашей пьесы. Как вы (зачеркнуто - теперь) ее скажете? Вероятно, форма будет чудесна, Вы это сами знаете. Но помните, милый Гафиз, сикстинская капелла еще не кончена - там нет Бога, нет пророков, нет Сивилл, нет Адама и Евы. А главное - нет сна и пробуждения, нет героев; ни одного жеста победы - ни одного полного обладания, ни одной совершенной красоты, холодной, каменной, отвлеченной - красоты, которой не боялись люди того века и которую смогли чтить, как равную [254]. Ну, прощайте, пишите Вашу драму, и возвращайтесь ради бога.
Гафиз, милый, я Вас жду к первому.
Пожалуйста, постарайтесь быть. А?

Письмо написано черными чернилами на четырех сторонах сложенного вдвое листа тонкой желтоватой бумаги (36,5 х 47,2 см). Концовка, начиная со слов "возвращайтесь...", перенесена на стр.1 - снизу и по правой стороне листа. Конверт не сохранился.

Гумилев успел получить письма от Лозинского и Рейснер, вместе с книгами и журналом "Русская мысль" №12, со статьей Жирмунского, еще в Гусарском полку и даже написать Ларисе ответ, но посылал он его уже с дороги к новому месту назначения. Следующее (и последнее) письмо Ларисы Рейснер уже не застало его в полку. Возможно, он вообще его не получил, и оно сохранилось только, как и несколько других ее писем, в черновиках или каким-то иным образом.

Итак, книги и журнал от Лозинского, Прескотт и письмо от Рейснер пришли с нарочным 20-21 января, нужных лыж в Петрограде не нашлось, миниатюра была еще не готова… Однако здесь, в Латвии, в гусарском полку, ему все это уже не могло понадобиться. Его служба в армии как кавалериста подошла к концу.

20 января, когда назначенный начальником 5-й кавалерийской дивизии инспекторский смотр в конном строю при 20 градусах мороза прошел отлично, был объявлен приказ №20 [255]: "Дежурный по полку Прапорщик Гумилев". Это было его последнее дежурство в гусарском полку. Вопрос с переводом в стрелковый полк еще не был решен, но 23 января в штаб полка пришло предписание из штаба сводного отряда (написано от руки, орфография сохранена) [256]:

"Из штаба сводного отряда №907/906
23 января 1917. 11 ч. 35 м.                                                             Командиру 5 Гус. полка.

Командив приказал с вверенном вам полка назначить одного обир офицера для заготовки сена дивизии коиго немедленно командировать глазманку распоряжения Коринта 28. О том кто будет назначен мне сообщить 606.
Капитан Пименов
Пер[едал] Кросочка
Пр[инял] Логинов"

Внизу предписания стоит рукописная резолюция: "Прапорщика Гумилева". Краткий "перевод" предписания: "Командив" - командующий дивизией; "глазманка" - видимо, местное почтовое отделение или ближайшая станция, это наименование встречается на штемпеле письма, посланного Л. Рейснер 15 января; "Коринт 28" - Корпусной интендант 28-го Армейского корпуса.

В приказе №24 от 23 января 1917 года объявлено [257]: "Командированного к Корпусному Интенданту 28 корпуса прапорщика Гумилева для закупки сена частям дивизии числить в командировке с сего числа. Справка: телефонограмма Дивизионного Интенданта от 23 сего января за №606". Одновременно Корпусному интенданту 28-го Армейского корпуса была направлена телеграмма [258]: "Согласно телеграмме Начальника 28 К<о>р<пуса> Д294 для заготовки сена ваше распоряжение командируется гусар пр<апорщик> Гумилев 638. 23 I 1917 (подпись неразборчива)". В тот же день командир 5-го гусарского Александрийского полка полковник Коленкин сообщил телеграммой дивизионному интенданту 5-й кавалерийской дивизии, что в "распоряжение корпусного интенданта 28-го корпуса для покупки фуража назначен прапорщик Гумилев" [259]. В этот же день Гумилев навсегда покинул полк. Местом его назначения была железнодорожная станция Окуловка, расположенная на железной дороге Москва - Петроград, между станциями Бологое и Вишера, в нескольких часах езды от Петрограда. Место это ему было хорошо знакомо, там он бывал ранее, весной 1910 года, перед свадьбой с Ахматовой, в гостях у Сергея Ауслендера [260]. Начав в полку, он по дороге дописал ответное письмо Ларисе Рейснер. Видимо, именно из Окуловки он его отправил, причем новое письмо "догнало" предыдущее его письмо. Это было последнее письмо - от "Гафиза" к "Лере" [261]:

"22 января 1917 [262] г.
Леричка моя, какая Вы золотая прелесть, и Ваш Прескотт и Ваше письмо, и главное Вы. Это прямо чудо, что во всем, что Вы делаете, что пишете - так живо чувствуется особое Ваше очарованье. Я и "Завоеванье Мехики" (sic!) читаю с таким чувством, точно Вы его написали. А какая это удивительная книга. Она вся составлена на основаньи писаний старинных летописцев, частью сподвижников Кортеца (sic!) , да и сам Прескотт недалеко ушел от них в милой наивности стиля и мыслей. Эта книга подействовала на меня, как допинг на лошадь, и я уже совсем собрался вести разведку на ту сторону Двины [263], как вдруг был отправлен закупать сено для дивизии. Так что теперь я в такой же безопасности, как и Вы. Жаль только, что приходится менять план пьесы, Прескотт убедил меня в моем невежестве относительно мексиканских дел. Но план вздор, пьеса все-таки будет, и я не знаю, почему Вы решили, что она будет миниатюрой, она, трагедия в пяти актах, синтез Шекспира и Расина! [264] Лери, Лери, Вы не верите в меня. К первому приехать мне не удастся, но в начале февраля наверное. Кроме того, пример Кортеса меня взволновал и я начал сильно подумывать о Персии. Почему бы мне на самом деле не заняться усмиреньем бахтиаров? [265] Переведусь в кавказскую армию, закажу себе малиновую черкеску, стану резидентом при дворе какого-нибудь беспокойного хана, и к концу войны кроме славы у меня будет еще дивная коллекция персидских миниатюр. А ведь Вы знаете, что моя главная слабость - экзотическая живопись [266].
Я прочел статью Жирмунского [267]. Не знаю, почему на нее так ополчались. По-моему, она лучшая статья об акмеизме, написанная сторонним наблюдателем, в ней много неожиданного и меткого. Обо мне тоже очень хорошо, по крайней мере, так хорошо еще обо мне не писали. Может быть, если читать между строк, и есть что-нибудь ядовитое, но Вы же знаете, что при этой манере чтенья и в Мессиаде можно увидеть роман Поль де Кока [268].
Почему Вы мне <не> напишете, получили ли Вы программу чтенья от Лозинского и следуете ли ей [269]. Хотя, кажется, Вам не столько надо прочесть, сколько забыть.
Напишите мне, что больше на меня не сердитесь. Если опять от меня долго не будет писем, смотрите на плакаты - "Холодно в окопах". Правду сказать, не холодней, чем в других местах, но неудобно очень.
Лери, я Вас люблю.
Ваш Гафиз.
Вот хотел прислать Вам первую сцену Трагедии и не хватило места".

Оригинал письма написан черными чернилами на четырех сторонах вдвое сложенного листа белой бумаги с тиснением под коленкор. Конверт не сохранился.

Гумилев добрался до ст. Окуловка Николаевской железной дороги и остановился либо в Окуловке, либо где-то в окрестностях - вряд ли сено можно было заготовить в станционном поселке. Окуловка относилась к Новгородской губернии. Но для Гумилева особенно важно было то, что отсюда было рукой подать до Петрограда. 26 января он получил предписание №2027, разрешающее ему свободное перемещение и позволяющее посещать Петроград. С этим предписанием он при первой возможности, уже до 28 января, отправился в город. Думаю, главной целью поездки была встреча с Ларисой Рейснер. Сама же Лариса в эти дни направила свое, видимо, последнее письмо "Гафизу"; отправлено оно было по адресу прежнего места службы, в Латвию, и Гумилев получить его никак не мог. Прежде, чем рассказать о том, чем закончился первый визит в столицу, приведем это письмо (оно обрывается неожиданно, возможно, это просто остаток его черновика) [270]:

"Застанет ли Вас это письмо, мой Гафиз? Надеюсь, что нет: Смотрите, не сегодня, завтра начнется февраль, по Неве разгуливает теплый ветер с моря, - значит кончен год. (Я всегда год считаю от зимы до зимы) - мой первый год, не похожий на все прежние: какой он большой, глупый, длинный - как-то слишком сильно и сразу выросший. Я даже вижу на носу масса веснушек, и невообразимо длинные руки. Милый Гафиз, как хорошо жить. Это, собственно, главное, что я хотела Вам написать.
Что я делаю? Во-первых, обрела тихую пристань. Как пьяница, который долго ищет "свой" любимейший кабачок, я все искала место строгое, уединенное и теплое для своих занятий. В Публичной Библ<иотеке> мне разонравилось. Много знакомых, из окна не видно набережной, книги выдаются с видом глубокого недоумения. Вам Блока? А-а..."
Письмо написано фиолетовыми чернилами на двух сторонах сложенного вдвое листа тонкой желтоватой бумаги (36,5 х 47,2 см). Конверт не сохранился. Больше писем, обращенных к "Гафизу", не будет. Но вплоть почти до лета 1917 года будут письма от "Н. Гумилева" - "Ларисе Михайловне", последние - из Стокгольма и Бергена в конце мая 1917 года.

Окуловка и ее окрестности.

Пока Гумилев находился в Окуловке, в полку продолжалось переформирование эскадронов, назначались гусары для перехода в стрелковый полк. Наконец, в приказе по полку №34 от 1 февраля 1917 года было объявлено [271]: "Список гг. офицеров в порядке №№ предназначенных для командирования в стрелковый полк". Всего в списке 20 офицеров, под №19 значится: "прапорщик Гумилев". Под списком проставил свои подписи весь командный состав полка. Казалось бы, дальнейшая судьба поэта была решена - будучи военным офицером, он обязан был подчиниться приказу. Такая перспектива его вряд ли прельщала. Но судьба, в которую он всегда верил, вновь вмешалась и помогла ему избежать этой участи - вначале послав на заготовку сена, где он провел весь февраль и начало марта, затем опять болезнь и эвакуация в Петроград, где ему удалось добиться перевода в другие войска, пока наименее затронутые смутным временем.

Но вернемся в конец января, когда Гумилев в первый раз отправился из Окуловки в Петроград. Было это, видимо, 26-27 января, после того, как он получил предписание №2027. Я не буду здесь пересказывать и повторять то, о чем и так много написано [272]. Предполагаю, что одной из целей первого визита в Петроград была встреча с Ларисой Рейснер. Как она сама позже исповедовалась Ахматовой, "назначил свидание на Гороховой улице в доме свиданий. Лариса Рейснер: "Я его так любила, что пошла бы куда угодно" (рассказывала мне в августе 1920 г.)" [273]. Не будем заглядывать в замочную скважину. И не будем никого судить. И тот, и другой были слишком сильными личностями. Гумилев это чувствовал и отнюдь не собирался рвать отношения, чему свидетельством являются еще несколько сохранившихся писем-открыток, однако иной тональности, отправленных из Окуловки и из других мест, включая три великолепных стихотворных послания. Приведем лишь одно свидетельство Ахматовой из ее "Записных книжек" (повторенное там несколько раз) [274]: "1916 - уже во всем блеске была Лариса Рейснер, что следует из их сохранившейся переписки и из ее "исповеди" 1920, с которой она пришла ко мне в Фонтанный Дом. [...] Лариса Рейснер сказала мне, что когда Николай Степанович предложил ей на ней жениться, она только заикнулась, что не хочет меня огорчить, он сказал: "К сожалению, я ничем не могу огорчить мою жену". За точность этих слов я ручаюсь". Не хочется гадать на кофейной гуще, не мне судить о причине их разрыва, да и понять это лучше может только женщина [275].

Как мне кажется, то, чем завершился этот первый приезд Гумилева в Петроград, было в какой-то мере связано с его тогдашним растерянным состоянием, единственный раз за годы войны на секунду забывшего, что он не поэт, а офицер, при полном военном обмундировании. Об этом свидетельствует сухой казенный документ об его аресте, о чем было объявлено в приказе по 5-му гусарскому полку №57 от 23 февраля 1917 года [276]: "Объявляю по полку сношение Петроградского коменданта от 31 прошлого января за №3099. Командиром отдельного корпуса пограничной стражи Генералом от инфантерии Пыхначевым за неотдание чести был арестован 28 сего января на одни сутки прапорщик Гумилев вверенного Вам полка, у которого имелось предписание Корпусного интенданта XXVIII-го армейского корпуса за №2027 от 26-го сего января. 29-го сего января предписанием моим за №2771 согласно предписанию корпусного интенданта за №2027 прапорщик Гумилев отправлен в распоряжение 4-го уланского Харьковского полка полковника Барона фон-Кнорринга на ст. Турцевич Николаевской жел. дор. Подписано: инженер-генерал Николенко, Адъютант подпоручик Мацкевич". В этом документе какая-то путаница со станцией. Естественно, Гумилев должен был отбыть на станцию Окуловка Николаевской железной дороги. Станции Турцевич на ней никогда не было и нет. Единственно, что удалось разыскать - небольшое село "Турцевичи" в Белоруссии, в Гомельской области.

В архиве Ларисы Рейснер сохранился любопытный документ, связанный с его арестом. Короткое предписание, частично печатное, частично заполненное вручную, на двух сторонах узкой полоски (обрезка) листа бумаги. Можно предположить, что Гумилев подарил ей его "на память" о встрече, которая так своеобразно завершилась. Это - личное предписание, врученное ему после отбытия наказания [277]:

"Петроградский                                                             Прапорщику 5-го Гусарского
Комендант                                                             Александрийского полка Гумилеву.
По части отп. офиц.
28 января 1917 г.
№2771

Предписываю Вам по освобождении из под ареста немедленно отправиться на ст. Турцевич Николаевской железной дороги для исполнения предписания корпусного интенданта XXVIII корпуса от 26-го Января за №2027 и об отбытии мне донести.
Инженер-Генерал Н.И. Костенко
Секретарь Гвардии Капитан (подпись неразборчива)".

Весь февраль Гумилев оставался в Окуловке, числясь командированным туда от 5-го гусарского полка, хотя фактически он с 1 февраля был переведен в стрелковый полк. Из Окуловки он изредка приезжал в Петроград. Там останавливался у Ахматовой, которая в это время жила у Срезневских. А из Окуловки продолжает часто писать Ларисе Рейснер. 6 февраля (датировка по штемпелю) он посылает ей открытку с репродукцией картины Л. Авилова "Гусары смерти в плену" [278]:

Открытка Гумилева Ларисе Рейснер от 6 февраля 1917 года.

"Лариса Михайловна, моя командировка затягивается и усложняется. Начальник мой очень мил [279], но так растерян перед встречающимися трудностями, что мне порой жалко его до слез. Я пою его бромом, утешаю разговорами о доме и всю работу веду сам. А работа ужасно сложная и запутанная. Когда попаду в город, не знаю. По ночам читаю Прескотта и думаю о Вас. Посылаю Вам военный мадригал только что испеченный. Посмейтесь над ним.
Ваш Н.Г.

Взгляните: вот гусары смерти!
Игрою ратных перемен
Они, отчаянные черти,
Побеждены и взяты в плен.

Зато бессмертные гусары,
Те не сдаются никогда;
Войны невзгоды и удары
Для них - как воздух и вода.

Ах, им опасен плен единый,
Опасен и безумно люб, -
- Девичьей шеи лебединой,
И милых рук и алых губ" [280].
Н.Г.

Оригинал письма написан черными чернилами на открытке с изображением картины Л. Авилова "Гусары смерти в плену", издание журнала "Солнце России". Текст "мадригала" написан на лицевой стороне, рядом с картиной. Под "бессмертными гусарами" Гумилев подразумевает, несомненно, свой 5-й гусарский Александрийский полк. Текст письма на обороте, рядом с адресом: Петроград Большая Зеленина улица 26в, кв.42. ЕВ Ларисе Михайловне Рейснер. Штемпель на обороте на марке с Николаем II за 10 коп. - Петроград 6-2-17. Второй штемпель, отправителя - 6-2-17, откуда - неразборчиво.

С этим мадригалом "перекликается" знаменитая полковая песня 5-го гусарского Александрийского полка, не без влияния которой, как мне кажется, был и написан мадригал [281].

Кто не знал, не видал
Подвигов заветных,
Кто не знал, не слыхал
Про гусар бессмертных!
           Припев:
          Марш вперед!
          Труба зовет,
          Черные гусары,
           Марш вперед!
           Смерть нас ждет,
          Наливайте чары!
Начинай, запевай
Песню полковую;
Наливай, выпивай
Чару круговую!
          Припев:
Ты не плачь, не горюй,
Моя дорогая!
Коль убьют, позабудь -
Знать судьба такая.
          Припев:
Не стоят, а храпят
Кони вороные.
Не ржавеют, а горят
Сабельки кривые.
           Припев:

Знаменитую гусарскую песню и эмблему гусарской доблести Александрийские гусары, или Черные Гусары, получили за свою храбрость и бесстрашие в сражениях с войсками Наполеона. За доблесть они получили и прозвище "бессмертных" и "гусаров смерти", а также особую черную форму с символическим рисунком черепа с костями на головных уборах (с 1913 г.). Как вспоминал Сергей Маковский, гусарская форма Гумилеву нравилась: "Новая форма ему нравилась, напоминала о царскосельском Пушкине" [282]. Позднее воспоминания о гусарской форме воплотились в не вошедшей в окончательный текст стихотворения "Память" строфе [283]:

Он не ведал жалости и страха,
Нес на стремени он черный стяг,
И была украшена папаха
Черепом на скрещенных костях.

"Черные гусары" в форме и эмблема 5-го гусарского Александрийского полка.

В следующей открытке, отправленной через три дня, 9 февраля, Гумилев сообщает Ларисе Рейснер [284]:

Открытка Гумилева Ларисе Рейснер от 9 февраля 1917 года.

"Лариса Михайловна, я уже в Окуловке. Мой полковник застрелился и приехали рабочие, хорошо еще, что не киргизы, а русские. Я не знаю, пришлют ли мне другого полковника или отправят в полк, но наверно скоро заеду в город. В книжн.<ом> маг.<азине> Лебедева, Литейный (против Армии и Флота) есть и Жемчуга, и Чужое Небо. Правда, хорошие китайцы на открытке? Только негде написать стихотворенье [285].
Иск<ренно> пред<анный> Вам Н. Гумилев".

Оригинал письма написан черными чернилами на открытке "Плантации риса. Culture du riz". На оборот надпись: "В пользу общины Св. Евгении". Текст письма на обороте, рядом с адресом: Петроград Большая Зеленина улица 26в, кв.42. ЕВ Ларисе Михайловне Рейснер. Штемпель отправителя: Окуловка Новг. 9-2-17." Фраза в письме о сборниках, как мне кажется, может говорить о том, что в Окуловке Гумилев получал письма от Ларисы Рейснер. Видимо, она спрашивала его, где можно найти его сборники "Жемчуга" и "Чужое небо". Хотя это могло быть и просьбой при личной встрече в один из приездов. Ведь по утверждению Лукницкого, Гумилев "на 7 и 8 февраля приезжал в Петроград" [286]. После встречи он мог уточнить, где найти сборники, и сразу же из Окуловки об этом написать.

"Растерянность перед встречающимися трудностями", а скорее, общая обстановка в войсках, вылившаяся в конце месяца в революцию, привела к тому, что начальник Гумилева, полковник барон фон-Кнорринг, застрелился. Гумилева в полк не отправили, вскоре ему прислали нового начальника, подполковника Сергеева. Это следует из того, что 17 февраля от полкового казначея 5-го гусарского полка был выслан запрос с просьбой сообщить, где находится прапорщик Гумилев и какие обязанности на него возложены. Тогда же был запрошен корпусной интендант 28-го Армейского корпуса. В ответ была получена следующая телеграмма: "18 февраля 1917 г. Вх. №853. Див<изионному> инт<енданту> 5 кавалерийс<кой> д<ивизии>. 105. Прапорщик Гумилев находится станции Окуловка распоряжении подполковника Сергеева по заготовке фуража для корпуса 3901. Вр<еменно исполняющий обязанности> кор<пусного> инт<енданта> подполковник Гринев". Телеграмма на бланке военно-телеграфной роты, с пометой: "Получено 18 II. 13 <часов> - 2 <минуты>. Принял Швоев" [287].

10 февраля Гумилев, видимо, опять был в Петрограде, так как этим числом помечена подписанная им корректура неосуществленного издания поэмы "Мик" в детском приложении к журналу "Нива" [288]. Приблизительно 17-18 февраля, находясь в Окуловке, Гумилев написал матери, А.И. Гумилевой [289]:

"Дорогая мамочка, твою открытку я получил, благодарю. Мне прислали нового полковника страшно милого и деятельного. С ним и жить будет приятно и работать хорошо. Однако я с наступлением тепла хочу удрать в полк. Да, ура! В пехоту я не попал, отстояли [290]. Думаю скоро приехать, но когда не знаю.
Целую тебя, Леву (ему пишу тоже) и тетю Варю. Твой Коля.
Посмотри, какая милая открытка".

При публикации открытки в "Московских новостях" была воспроизведена только ее обратная сторона с текстом письма: сверху надпись: ПОЧТОВАЯ КАРТОЧКА, под надписью вензель издательства "Лукоморье". В верхнем левом углу эмблема издательства - миниатюрная гравюра "Ученого кота у дуба". Текст письма слева, под надписью "Письмо". Справа, под надписью "Адрес": Московско-Виндаво-Рыбинская ж.д. Станция Подобино, усадьба Слепнево. Ея Превосходительству Анне Ивановне Гумилевой. Марка оторвана вместе со штемпелем отправителя (Окуловка). Над адресом четко виден штемпель получателя: ПОДОБИНО ТВЕР. ГУБ. - 20.2.17 года. По этому штемпелю и датируется время написания письма. К сожалению, пока не удалось узнать, что же изображено на "милой открытке".

22 и 23 февраля Гумилев по какой-то надобности оказался в Москве. Свидетельство этого - почтовые штемпели на двух открытках с "Канцонами", посланными Ларисе Рейснер. Первая "Канцона" никогда более Гумилевым не перепечатывалась [291]:

        Канцона

Бывает в жизни человека
Один неповторимый миг:
Кто б ни был он, старик, калека,
Как бы свой собственный двойник,
Нечеловечески прекрасен
Тогда стоит он; небеса
Над ним разверсты; воздух ясен;
Уж наплывают чудеса.
Таким тогда он будет снова,
Когда воскреснувшую плоть
Решит во славу Бога - Слова
К всебытию призвать Господь.
Волшебница, я не случайно
К следам ступней твоих приник.
Ведь я тебя увидел тайно
В невыразимый этот миг.
Ты розу белую срывала
И наклонялась к розе той,
А небо над тобой сияло
Твоей залито красотой.

22 февраля 1917 Н. Гумилев.

Письмо на открытке: акварель Г. Нарбута "Святая София". Канцона написана черными чернилами на обороте открытки, но последние 4 строки, после слова "Verte" ("смотри на обороте"), с подписью и датой на лицевой стороне, под зачеркнутыми Гумилевым и напечатанными типографией чьими-то стихами [292]:

Сказал таинственный астролог:
Узнай султан свой вещий рок, -
Не вечен будет и не долог
Здесь мусульманской власти срок.
Придет от севера воитель
С священным именем Христа -
Покрыть Софийскую обитель
Изображением Креста.

(На картине на Св. Софии погнутый полумесяц, а с небес спускается христианский символ - крест.) Открытка адресована: Петроград Большая Зеленина улица 26в, кв.42. ЕВ Ларисе Михайловне Рейснер. Штемпель отправителя: Москва 23.2.17.

Открытка Гумилева Ларисе Рейснер от 22 февраля 1917 года.

На следующий день, оттуда же, была послана еще одна "Канцона". Эта "Канцона", в другой редакции, с измененными первыми восемью строчками, была напечатана в вышедшем в 1918 году сборнике "Костер" как "Канцона первая" [293]:

      Канцона

Лучшая музыка в мире - нема!
Дерево ль, жилы ли бычьи
Выразят молнийный трепет ума,
Сердца причуды девичьи?
Краски и бледны и тусклы! Устал
Я от затей их бессчетных,
Ярче мой дух, чем трава иль металл,
Тело подводных животных!
Только любовь мне осталась, струной
Ангельской арфы взывая,
Душу пронзая, как тонкой иглой,
Синими светами рая.
Ты мне осталась одна. На яву
Видевши солнце ночное,
Лишь для тебя на земле я живу,
Делаю дело земное.
Да! Ты в моей беспокойной судьбе -
Иерусалим пилигримов.
Надо бы мне говорить о тебе
На языке серафимов.

23 февраля 1917 Н. Г у м и л е в.

Канцона написана на открытке: репродукция "военной" картины проф. Н. Самокиша "В австрийской деревне". Изд. журнала Лукоморье. Тип. Тов-ва А.С. Суворина - "Новое Время", Эртелев, 13. Канцона написана черными чернилами на обороте открытки, под штампом, но последние 4 строки, после слова "Verte" ("смотри на обороте"), с подписью и датой на лицевой стороне под картиной. Открытка адресована: Петроград Большая Зеленина улица 26в, кв.42. ЕВ Ларисе Михайловне Рейснер. Штемпель отправителя: Москва 24.2.17.

Открытка Гумилева Ларисе Рейснер от 23 февраля 1917 года.

То есть, накануне революционных событий Гумилев был в Москве. В "Трудах и днях" Лукницкого период этот отражен лаконично [294]: "В Окуловке. Вместе со своим начальником - полковником - заготовляет сено для полка. Переписка с женой, матерью и Л.М. Рейснер. Изредка (обычно на праздничные дни) приезжает в Петроград, где живет А.А. Ахматова. Встречи с М.Л. Лозинским, Л.М. Рейснер и др. Завтраки с женой в "Астории"".

Февральская революция никак не отразилась на заготовке сена. О событиях 25-27 февраля в "Трудах и днях" [295]: "Приезжал в Петроград. Был у А.А. Ахматовой (которая жила у Срезневских). Примечание. Уговорился с А.А. Ахматовой быть у нее на следующий день. Но на следующий день звонил ей по телефону с вокзала и сказал, что не может к ней пробраться, потому что отрезан путь, и поэтому уезжает в Окуловку, не побывав у нее. С вокзала звонил также и М.Л. Лозинскому". Об этом же в дневниковых записях Лукницкого со слов Ахматовой [296]: "В эти дни Февральской революции АА бродила по городу одна ("убегала из дому"). Видела манифестации, пожар охранки, видела, как князь Кирилл Владимирович водил присягать полк к Думе; не обращая внимания на опасность (ибо была стрельба), бродила и впитывала в себя впечатления. На мосту встретила К<аннегисера> (уб<ийцу> Ур<ицкого>). Тот предложил ее проводить до дому, она отказалась: "Что Вы, мне так хорошо быть одной"… Николай Степанович отнесся к этим событиям в большой степени равнодушно. 26 или 28 февраля он позвонил АА по телефону... Сказал: "Здесь цепи, пройти нельзя, а потому я сейчас поеду в Окуловку...". Он очень об этом спокойно сказал - безразлично... АА: "Все-таки он в политике очень мало понимал...""

Сомнительное утверждение, особенно, с учетом того, что за спиной у Гумилева было без малого три года войны. Просто он не слишком любил говорить на эти темы, но все его поступки и решения говорят о том, что в обстановке он разбирался весьма неплохо, по крайней мере, не хуже своих коллег по литературному цеху. Чужда ему была и нарастающая анархия в армии. Особенно все это станет очевидным, когда он окажется в Париже, где встретит следующую революцию.

С пребыванием в Окуловке, возможно, связано личное знакомство Гумилева с интереснейшей личностью, Сергеем Николаевичем Сыромятниковым [297]. Вблизи Окуловки располагались имения Сыромятниковых - Ореховно-1 и Пузырево. С.Н. Сыромятников был известным журналистом и литератором, ставленником одной из придворных партий, ориентированных на внешнюю экспансию. Сохранилось посланное из Окуловки в 1919 году письмо Сыромятникова Гумилеву [298], в котором он разбирает стихотворение Гумилева "Экваториальный лес", вспоминает о своих путешествиях в Корею и просит прислать ему в Окуловку последние сборники стихов поэта. Сыромятников выполнял в Персидском Заливе и Корее весьма деликатные политические поручения, действительно много и опасно путешествовал (в Заливе был ранен в перестрелке со ставленниками англичан). Он был авантюристом, но очень колоритным, с большими международными связями, прекрасно разбиравшимся в политике. Познакомившись в Окуловке, они не могли не найти общий язык! Скорее всего, после своего знакомства с С.Н. Сыромятниковым Гумилев, при первой публикации "Гондлы" в "Русской мысли", №1, 1917, ввел в начале пьесы раздел "Вместо предисловия" с неточными цитатами из статьи Сыромятникова "Саги скандинавского севера", опубликованными в книге: "Древнесеверные саги и песни скальдов в переводах русских писателей", СПб., 1903 (серия "Русская классная библиотека". Сер.2. Вып.25). Во всех сохранившихся автографах пьесы "Предисловие" отсутствует, что говорит о его появлении в самый последний момент, непосредственно перед публикацией.

Хотя больше Гумилев в Гусарском полку не появлялся, в полковых документах его имя встречается еще несколько месяцев. Жизнь шла своим чередом, и именно в эти революционные дни приказом №61 от 27 февраля ему был назначен денщик Н. Дробот [299]. Воспользовался ли Гумилев услугами нового денщика - неизвестно.

Приказом по полку №88 от 22 марта 1917 года было объявлено [300]: "§3. Состоящий в прикомандировании к Управлению Интенданта 28 Армейского корпуса прапорщик Гумилев заболел и с 8 сего марта принят на учет 134 Петроградского тылового распределительного пункта. Означенного обер-офицера исключить из числа командированных и числить больным. Справка: сношение начальника 134 Петроградского тылового распределительного пункта от 14 сего марта №23456". В "Трудах и днях" уточняется [301]: "Заболел. Приехал в Петроград. Врачебная комиссия констатировала обострение процесса в легких и предписала две недели лечения. Помещен в 208-й городской лазарет (Английская набережная, д. 48)". На этом фактическая служба Гумилева в 5-м гусарском Александрийском полку завершилась. Хотя формально он еще долго числился в списках полка. Вплоть до 21 сентября 1917 года, когда приказом по полку №281 [302] он был исключен из списков полка на основании отношения №157201 дежурного генерала Главного штаба начальнику 5-й кавалерийской дивизии от 6 сентября 1917 года [303]: "По военным обстоятельствам. Действующая армия. Начальнику 5-й кавалерийской дивизии. Состоявший в 5-м гусарском Александрийском полку прапорщик Гумилев (Николай), назначенный ныне в распоряжение начальника Штаба Петроградского военного округа, как произведенный не из юнкеров военного училища или студенческой школы прапорщиков, в названный полк приказом по Армии и флоту переведен не был. Ввиду сего прапорщика Гумилева надлежит исключить из списков 5-го гусарского Александрийского полка приказом по таковому. За помощника дежурного генерала, Полковник Жвадский. За начальника отделения титулярный советник. (Подпись неразборчива.)". Документ является ответом на отношение №3072 начальника 5-й кавалерийской дивизии в Главный штаб о том, каким порядком произвести исключение Гумилева из списков полка (отношение не найдено).

Почти год прослужил Гумилев в гусарском полку, и его служба там не прошла не отмеченной. 23 марта командование полком подготовило "Список обер-офицеров 5-го гусарского Александрийского полка, представленных за боевые отличия к наградам" [304]. В списке значатся четыре офицера. Третья фамилия - Прапорщик Николай Гумилев. В графе: "Какие награды испрашиваются", против его фамилии записано - "Орден Святого Станислава 3 ст. с мечами и бантом. [...] Представление направлено Командиру 5-й Армии 23 марта 1917 г. за №1923". В приказе по полку №112 от 13 апреля 1917 года объявлено [305]: "Приказом по войскам 5 армии от 30 марта 1917 года №269 за отличия в делах против неприятеля корнет Ланген 1-й (Николай), прапорщики Гейне и Гумилев награждены орденами Св. Станислава 3 ст. с мечами и бантом и поручик Варпеховский мечами и бантом к ордену Св. Станислава 3 ст. Означенные награды внести в послужные списки названных обер-офицеров. Справка: приказ 5 кавалерийской дивизии от 10 апр. с. г., за №85". Это была третья боевая награда поэта, но о ней обычно забывают. Сам орден, видимо, Гумилев так никогда и не получил. Судить об этом можно по ответу из штаба армии на запрос командования полка, связанный с задержкой в высылке орденов [306]: "Ордена по обыкновению получаются не ранее одного года, а потому ходатайство о высылке ордена Св. Анны 3 степени с мечами и бантами штабс-ротмистру вверенного Вам полка [...] за несвоевременность подлежит отклонению, так как бесполезно". Ясно, что через год, весной 1918 года, Гумилев никак уже не мог получить свой заслуженный орден Св. Станислава с мечами и бантом.

В "Трудах и днях" последующие два месяца пребывания в Петрограде освещены следующим образом [307]: "2-я половина марта и апрель. Находится в лазарете. Его навещают жена, брат, друзья и знакомые. Очень скоро, невзирая на плохое состояние здоровья, стал выходить (22 марта с женой был у Ф.К. Сологуба и прочел "Дитя Аллаха", 23 марта присутствовал на 7-м заседании 2-го "Цеха поэтов" у М.А. Струве - читал стихотворение "Мужик", бывает у С.Э. Радлова и пр.). Встречи с В.К. Шилейко, М.Л. Лозинским, М.М. Тумповской, О.Э. Мандельштамом, Л.М. Рейснер, В.А. Чудовским и др. В лазарете написаны стихотворения: "Мужик" [308], "Ледоход", "В скольких земных океанах я плыл" [309], пишет большую повесть из русского быта - "Подделыватели". Примечание. Повесть осталась неоконченной. В настоящее время ее следует считать утраченной [310]. [...] Присутствует на заседаниях 2-го "Цеха поэтов", происходящих обычно у М.А. Струве. Бывает на еженедельных собраниях у С.Э. Радлова, бывает на вечеринках у Апатова [311] (здесь вместе с М.Л. Лозинским постоянно писал шуточные пантумы), бывает в редакции "Аполлона". Примечания. 1) 2-й "Цех поэтов" возник осенью 1916 г. по инициативе Г. Иванова и Г. Адамовича, был несравненно более вялым и бледным, чем 1-й "Цех", и никакого литературно-общественного значения не имел. Заседания происходили в течение всей 1-й половины 1917 г. К осени 1917 г. "Цех поэтов" распался. Членами 2-го "Цеха поэтов" были: Г.А. Адамович, А.А. Ахматова, Н.А. Бруни, Н.С. Гумилев, Ю.Е. Деген, Г. Иванов, Е.Ю. Кузьмина-Караваева, М.Е. Левберг, М.Л. Лозинский, К.Ю. Ляндау, А. Пиотровский, A.Д. Радлова, С.Э. Радлов, М.А. Струве, М.М. Тумповская (?), В.К. Шилейко и др. Во 2-м "Цехе поэтов" синдика не было. С.М. Городецкий не был членом 2-го "Цеха поэтов". На заседаниях обычно председательствовал М.Л. Лозинский. 2) У Апатова бывали: О.Э. Мандельштам, М.Л. Лозинский, С.Э. Радлов, B.А. Чудовский и др.". 19 марта Гумилев присутствовал на собрании учредителей нового литературного общества "Союз писателей" [312].

"Апрель - 1-я половина мая. Живет в Петрограде у М.Л. Лозинского (!) и в меблированных комнатах "Ира". Постоянно повторял, что без дисциплины воевать нельзя. Решил поехать на тот фронт, где еще была дисциплина - на Салоникский фронт. Хлопочет о переводе, в хлопотах пользуется содействием М.А. Струве (служившего в штабе). Хлопоты увенчались успехом. Получил заграничный паспорт и 1500 руб. Зачисляется специальным корреспондентом в газ. "Русская воля", с окладом жалованья в 800 франков в месяц. Переписка с матерью" [313]. Трудно сказать, насколько верны сведения о выплатах Гумилеву, сообщенные Лукницким. Ниже будет приведен официальный документ о его денежном содержании в 5-м гусарском Александрийском полку на момент командировки на Салоникский фронт.

"Весна. Присутствовал на докладе В.М. Жирмунского в Университете. [...] Встреча с А.А. Блоком в присутствии А.А. Ахматовой в магазине Вольфа на Невском пр." [314] Эта встреча отмечена в "Дневнике Блока" [315]: "8 мая. [...] Встреча с Гумилевым и Ахматовой". И еще одна запись Блока [316]: "30 апреля. [...] Днем - встреча с Гумилевым". "14 мая. В редакции "Аполлона" читал А.А. Ахматовой и М.Л. Лозинскому повесть "Подделыватели". Ночевал у Срезневских. Перед отъездом на Салоникский фронт говорил о том, что мечтает из Салоник добраться до Африки. [...] Уехал из Петрограда с Финляндского вокзала. На вокзале провожала жена. Уезжая, был крайне оживлен, радостно взволнован, весел и доволен тем, что покидает смертельно надоевшую ему обстановку. Примечание. Военное Министерство, выдававшее Н.Г. паспорт, скрыло его военное звание, как обычно делало, отправляя офицеров через нейтральные страны. Н.Г. уехал как штатский, в качестве корреспондента "Русской воли"" [317].

Последние документы в фондах гусарского полка, связанные с Гумилевым, относятся к его переводу на новое место службы. 27 апреля командующим 5-й кавалерийской дивизией генералом-майором Ниловым была получена телеграмма от начальника мобилизационного отдела Главного управления Генерального штаба (ГУГШ) подполковника Саттерупа [318]: "Из Петрограда. Прошу телеграфировать Петроград мобилизационный не встречается ли препятствий и удостаивается ли Вами прапорщик Александрийского полка Гумилев к командированию состав наших войск Салоникского фронта 16656. Начальник мобилизационного отдела ГУГШ полковник Саттеруп". На бумаге резолюция начальника дивизии: "Запросить командира полка, которому по содержанию дать ответ". Печать: "Штаб 5 кав. дивизии. Получено 27 апреля 1917 - Вход. №3108". 29 апреля 1917, в ответ на этот запрос, из сводного отряда была направлена телеграмма №892/2730 командиру 5-го Гусарского Александрийского полка [319]: "По приказанию командива прошу телефонировать не встречается ли препятствий командированию прапорщика вверенного Вам полка Гумилева в состав войск Салоникского фронта. 2730. Генерал-майор Махов". На обороте этого листа телеграммы дается дополнительное указание: "К-ру 5 Гусарского Александрийского полка из сводного отряда. 29/IV №897/2730. Ожидается срочное исполнение №2670. 2733. Штабс-ротмистр Ключевский. Передал Попов. Принял Мясоедов". Временный командующий полком Козлов на запрос из сводного отряда ответил, что "препятствий не встречается" [320], и 30 апреля командующим дивизией была послана в мобилизационный отдел ГУГШа телеграмма, что "командированию состав наших войск на Салоникском фронте прапорщик 5-го гусарского Александрийского полка Гумилев удостаивается и препятствий не встречается" [321]. Результатом всей этой переписки явился приказ по гусарскому полку №139 от 8 мая 1917 г. [322]: "§5. Состоящий больным в г. Петрограде прапорщик Гумилев по выздоровлении 2 сего мая поступил в распоряжение Начальника Штаба Петроградского военного округа для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте. Означенного обер-офицера исключить из числа больных и числить в командировке с 2-го сего мая. Справка: рапорт прапорщика Гумилева от 2-го сего мая за №129".

7 мая на руки Гумилеву было выдано удостоверение о его материальном и денежном содержании в 5-м гусарском Александрийском полку [323]:

15 мая Гумилев выехал из Петрограда. Через два дня он был в Швеции, затем, через Норвегию и Англию (где задержался на пару недель), 1 июля 1917 года он прибыл в Париж. Даты - европейские, по новому стилю. В России, по старому стилю, было еще 18 июня. Именно этой датой помечен обнаруженный в фонде 5-го гусарского полка документ [324]:

Как было сказано выше, фактически Гумилев был исключен из списков полка только в сентябре 1917 года, то есть гусаром 5-го Александрийского полка он оставался почти полтора года, начиная с марта 1916 года. Гусаром в душе он и остался. И погиб он как воин, от вражеской пули. Но не на фронте, а в своей России, в Петрограде, у себя на родине, куда он с большими сложностями вернулся только в апреле 1918 года. Последние три года его жизни были творчески насыщенными и плодотворными. Хотя, вернувшись из Франции, Гумилев сразу же переиздал свои ранние сборники "Романтические цветы" и "Жемчуга", это был уже другой поэт, автор "Костра", "Отравленной туники", "Шатра" и "Огненного столпа". Его жизнь оборвалась "Посредине странствия земного" - так он хотел назвать новую, ненаписанную книгу, планы которой десятилетия пролежали в застенках Лубянки. Ни на секунду не переставая быть поэтом, один год офицер 5-го гусарского Александрийского полка Николай Гумилев провел на территории маленькой, вскоре ставшей независимой, Латвии. Свой скромный вклад в это внес и русский поэт Николай Гумилев.

Но мы забежали вперед, о последнем годе его воинской службы за границей предстоит подробный рассказ. А сейчас необходимо вернуться в тот день, когда Гумилев 15 мая покинул Петроград, и рассказать, как и чем завершилась "Гусарская баллада". Из рассказа о двух месяцах пребывания Гумилева в Петрограде совершенно выпала главная героиня баллады Лариса Рейснер. Последняя "Канцона" со значимыми словами: "Лишь для тебя на земле я живу, делаю дело земное…" [325] - было послана из Москвы 24 февраля 1916 года. Что это, просто пустые слова? Думаю, не только… Да, между ними прошла трещина, не могла не пройти, дальнейший их путь показал, что слишком разнонаправленными оказались их жизненные ориентиры. Но было и что-то, лежащее вне обычных логических построений, что оставило неизгладимый след в каждом. Лариса Рейснер сказала об этом прямо, уже после гибели поэта.

Никаких прямых свидетельств их общения в эти два месяца в Петрограде не сохранилось, хотя, безусловно, пути их не могли не пересекаться. Писем Гумилеву Лариса, скорее всего, не писала, но одно ее стихотворное "Письмо", явно обращенное к Гумилеву, было напечатано 30 апреля 1917 года в Горьковской "Новой жизни", №11. Гумилев тогда еще был в городе. Написано оно, как я предполагаю, в конце 1916 или начале 1917 года, когда Гумилев, находясь в окопах, долго не отвечал на ее письма.

        Письмо [326]

Мне подали письмо в горящий бред траншеи.
Я не прочел его, - и это так понятно:
Уже десятый день, не разгибая шеи,
Я превращал людей в гноящиеся пятна.

Потом, оставив дно оледенелой ямы,
Захвачен шествием необозримой тучи,
Я нес ослепший гнев, бессмысленно-упрямый,
На белый серп огней и на плетень колючий.

Ученый и поэт, любивший песни Тассо,
Я, отвергавший жизнь во имя райской лени -
Учился потрошить измученное мясо,
Калечить черепа и разбивать колени.

Твое письмо - со мной. Нетронуты печати.
Я не прочел его - и это так понятно:
Я только мертвый штык ожесточенной рати,
И речь любви Твоей не смоет крови пятна.
Ларисcа (sic!) Рейснер

В архиве Ларисы Рейснер сохранилось много стихотворных набросков, в том числе и посвященных Гумилеву [327]. Любопытен один листок со стихотворением "Медный всадник" [328]. На обороте, в правом верхнем углу этого листка с беловым автографом, Ларисой Рейснер изображен крохотный набросок лица с подписью "Гумилевъ", в котором, при некотором воображении, можно угадать попытку передать образ своего возлюбленного. Очевидно, что она, при всех своих многочисленных талантах, даром художника явно не обладала; других ее зарисовок среди архивных документов обнаружить не удалось. Когда появился этот "портрет", сказать трудно. Может быть в преддверии начала "эпистолярного романа", а может быть - как память о его завершении. Хотя это изображение сложно включить в весьма немногочисленную "иконографию" Гумилева, все же приведем его здесь.

Попытка Ларисы Рейснер изобразить Гумилева на обороте листка с автографом стихотворения "Медный всадник" - оборот автографа и увеличенный набросок.

Так что "мысленный" диалог между ними продолжался. Доказательством тому служат и первые (единственные сохранившиеся) письма Гумилева, посланные в Петроград сразу же после того, как он покинул столицу. Первая его короткая остановка была в Стокгольме. И оттуда Гумилев сразу же посылает стихотворное послание Ларисе Рейснер [329]:

         "Швеции
Страна живительной прохлады,
Лесов и гор гудящих, где
Стремительные водопады
Ревут, как будто быть беде!
Для нас священная навеки
Страна, ты помнишь ли, скажи,
Тот день, как из Варягов в Греки
Пошли суровые мужи?
Скажи, ужели так и надо,
Чтоб был свидетель злых обид
У золотых ворот Царьграда
Забыт Олегов медный щит?
Чтобы в томительные бреды
Опять поникла, как вчера,
Для славы, силы и победы
Тобой крещенная сестра?
Ах, неужель твой ветер свежий
Вотще нам в уши сладко выл,
К Руси славянской, печенежьей
Напрасно Рюрик приходил!
Н. Гумилев.
Привет и извинения за такие стихи".

Открытка Гумилева Ларисе Рейснер из Стокгольма от 17 мая (ст. ст.) 1917 года.

Стихотворение - на открытке с фотографией актера в театральном костюме и надписью по-шведски: "Gosta Ekman som Gustaf IV Adolf. 51 Ensamratt, Axel Eliassons Konstforlag. Stockholm". Стихотворение написано черными чернилами на обороте открытки. Открытка адресована: Ryssland. Петроград, Большая Зеленина улица 26в, кв.42. Ларисе Михайловне Рейснер. На обороте три штемпеля. Штемпель отправителя: (вероятно, Стокгольм) 30-5-17. Штемпель получателя: Петроград -6-17-8. Еще есть лиловый штемпель: В ценз. №168 ПВО. То есть, письмо проходило цензуру, и до Петрограда оно добралось спустя более чем две недели. Отправлено оно было (по ст. ст.) 17 мая, а получено только в июне.

Еще спустя 4 дня Гумилев посылает Ларисе короткое письмо уже из Норвегии. На это раз - в прозе, с многозначительной концовкой-пожеланием, которое Лариса Рейснер восприняла весьма своеобразно [330]:

"Лариса Михайловна, привет из Бергена. Скоро (но когда неизвестно) думаю ехать дальше. В Лондоне остановлюсь и оттуда напишу как следует. Стихи все прибавляются. Прислал бы Вам еще одно, да перо слишком плохо, трудно писать. Здесь горы, но какие-то неприятные, не знаю, чего не достает, может быть солнца. Вообще Норвегия мне не понравилась, куда же ей до Швеции. Та - игрушечка. Ну, до свиданья, развлекайтесь, но не занимайтесь политикой.
Преданный Вам Н. Гумилев".

Открытка Гумилева Ларисе Рейснер из Бергена от 23 мая (ст. ст.) 1917 года.

Письмо на открытке с видом Норвегии: Gudvangen, Sogn. Письмо написано черными чернилами на обороте открытки с норвежской ("NORGE") маркой. Открытка адресована: Russia, Петроград Большая Зеленина улица 26в, кв.42. Ларисе Михайловне Рейснер. Штемпель отправителя: Bergen 5-VI-17. 5-EE. Марка норвежская. Штемпель получателя: Петроград 11-6-17-4. И это письмо шло долго, отправлено оно было (по ст. ст.) 23 мая, а получено только 11 июня. Россия жила еще по старому стилю, а Гумилев, в Европе, уже по новому. Дороги Николая Гумилева и Ларисы Рейснер разошлись. Она не вняла завету своего возлюбленного и погрузилась в политику. Гумилев, всегда пытавшийся дистанцироваться от любой политики, невольно погрузился в самую гущу ее и связанных с ней событий, даже находясь вдали от родины. Спрятаться от надвигающихся на мир потрясений было уже невозможно как, по выражению А. Ремизова, во "взвихренной Руси", так и в цивилизованной Европе.

Однако, устремившись в политику, Лариса Рейснер сохранила все полученные письма своего Гафиза. Сохранилось ее последнее, не посланное письмо Гумилеву. При публикации его эпистолярного наследия это письмо постоянно включают в раздел писем к поэту. Хотя на самом деле это никакое не письмо, а ее письменное завещание, приложенное к пачке бережно сохраненных писем. Сам тот факт, что она сберегла все письма, заслуживает уважения и говорит о ее мужестве. Ведь зная, какое политическое положение в новой России она заняла, кажется, было бы совершенно естественным избавиться от "компромата". Как иначе могли отнестись к письмам от вскоре расстрелянного советской властью "врага революции" ее вершители, попади они в ненадлежащие руки? Но Лариса Рейснер, героиня "Оптимистической трагедии", жена Комфлота Федора Раскольникова, хранила их и после расстрела поэта. Удивительно это письмо-завещание. Трудно поверить, что "Красный комиссар" и автор этого письма - одно лицо [331]:

"В случае моей смерти, все письма вернутся к Вам. И с ними то странное чувство, которое нас связывало, и такое похожее на любовь.
И моя нежность - к людям, к уму, поэзии, и некоторым вещам, которая благодаря Вам - окрепла, отбросила свою собственную тень среди других людей - стала творчеством. Мне часто казалось, что Вы когда-то должны еще раз со мной встретиться, еще раз говорить, еще раз все взять и оставить. Этого не может быть, не могло быть. Но будьте благословенны, Вы, Ваши стихи и поступки.
Встречайте чудеса, творите их сами. Мой милый, мой возлюбленный. И будьте чище и лучше, чем прежде, потому что действительно есть бог (sic - с маленькой буквы).
Ваша Лери".

Письмо написано черными чернилами на сложенном вдвое листе тонкой зеленоватой тисненой, с горизонтальными линиями, бумаги (29,5 х 44,5 см). При письме имеется конверт из плотной, слегка кремовой бумаги (19 х 23,5 см). На обороте конверта, "вверх ногами", надпись черными чернилами:

"Если я умру, эти письма, не читая, отослать Н.С. Гумилеву. Лариса Рейснер".

Конверт, в котором хранились письма Гумилева.

Когда оно было написано, сказать трудно. Скорее всего, перед тем как покинуть домашнюю обстановку, либо летом 1918 года, когда она отправилась с мужем на фронт, на Волгу, либо перед отъездом в Афганистан в апреле 1921 года [332]. Надпись могла быть обращена, скорее всего, к матери, с которой она была совершенно откровенна. Ведь именно к ней она обратилась со своей исповедью из-за границы в начале 1923 года. Исключительное откровение! Производит впечатление неожиданный переход в тексте письма - со "злобы дня" - на самое сокровенное и личное [333]:

"…Мы с ним [334] оба делали в жизни черное, оба вылезали из грязи и "перепрыгивали через тень" - ну, все равно. Первый вечер с вами, первая ночь, когда я наконец расскажу - и выплачу, и прочитаю, и переживу заново, как деревья свою святую весну - и мы станем опять одно - мои духи, моя музыка, мои все.
Еду в первых числах марта.
На границе пожар. Англичане, связав Афганистан договором, жгут и режут, бросают бомбы на стада, маленькие поля племен, устроенные в скалах. РСФСР, откликнись, великая, могучая и щедрая помоги им. Все это нетерпение, надежды, стыд за свои глупости - Федор укладывает столбиками в шифровки - доходят ли они куда-нибудь.
Девочку Гумилева возьмите [335]. Это сделать надо - я помогу.
Если бы перед смертью его видела - все ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца. Вот и все. Если бы только маленькая была на него похожа. Мои милые, я так ясно и весело предчувствую, сколько мы еще с Вами вместе наделаем…"

Эту точку в "Гусарской балладе" Николая Гумилева Лариса Рейснер поставила уже после того, как поэт ушел из жизни. Ушел из-за того, что предчувствие Ларисы Рейснер, к сожалению, оправдалось - слишком много всего было "наделано". Она исповедовалась Н.Я. Мандельштам, что для нее, прошедшей все ужасы Гражданской войны, "единственным темным пятном на ризах революции был расстрел Гумилева" [336]. Наивно, конечно, и жизнь распорядилась так, что она, полная сил и энергии, пережила своего "Гафиза" всего лишь чуть более чем на четыре года…

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Богомолов-1987	"Лишь для тебя на земле я живу". Из переписки Николая Гумилева и Ларисы Рейснер. Публикация Н.А. Богомолова. В журнале "В мире книг", 1987, №4, сс.70-76.
Гумилев-1991-1...3	Гумилев Николай. Сочинения в трех томах, тт.1-3. М., Художественная литература, 1991.
Гумилев-Вашингтон-1…4	Гумилев Н. Собрание сочинений в четырех томах. Т.1-4. Из-во книжного магазина Victor Kamkin, Inc. Вашингтон, 1962 - 1968.
Жизнь Гумилева-1991	Жизнь Николая Гумилева. Воспоминания современников. Л., 1991.
ЗК Ахматовой	Записные книжки Анны Ахматовой (1958 - 1966). Giulio Einaudi editore, Москва - Torino, 1996.
ЗК Блока-1965	Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., "Наука". 1994.
Исследования-1994	Александр Блок. Записные книжки. 1901 - 1920. М.: Художественная литература, 1965.
Лукницкий-I	Лукницкий П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Том I. 1924-1925. YMCA-PRESS, Paris, 1991
Лукницкий-II	Лукницкий П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Том II. 1926-1927. YMCA-PRESS, Русский путь. Париж-Москва, 1997.
Неакадемические комментарии-1..4	Степанов Е.Е. Неакадемические комментарии 1-4 в журнале: Toronto Slavic Quarterly, №№ 17, 18, 20, 22.
ОР РГБ	Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (Москва). Л., 1991.
Письма-1987	Неизвестные письма Н.С. Гумилева. Публикация Р.Д. Тименчика. Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т.46. 1987, №1.. Л., 1991.
Поэт на войне-1…5	Степанов Е.Е. Поэт на войне. Часть 1. Вокруг "Записок кавалериста" - 1914 - 1915. Выпуски 1-5 в журнале Toronto Slavic Quarterly, №№24, 25 и 26, 27, 28.
Пржиборовская-2008	Галина Пржиборовская. Лариса Рейснер. Серия ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 2008.
ПСС-I...VIII	Гумилев Н.С. Полное собрание сочинений. М., Воскресенье, тт.I-VIII, 1998-2007
Пунин-2000	Н.Пунин. Мир светел любовью. Дневники. Письма. Москва, изд-во "Артист. Режиссер. Театр", 2000.
РГАЛИ	Российский Государственный архив литературы и искусства.
РГВИА	Российский Государственный военно-исторический архив.
РО ИРЛИ	Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН (С.-Петербург).
Труды и дни	Лукницкий П.Н. Труды и дни Н.С.Гумилева. В книге: Вера Лукницкая. Любовник. Рыцарь. Летописец. Еще три сенсации из Серебряного века. СПб., "Сударыня". 2005.
Хроника-1991	Степанов Е. Е. Николай Гумилев. Хроника / В кн.: Николай Гумилев. Сочинения в трех томах, т. 3. М., Художественная литература, 1991
Шубинский-2004	Шубинский В. Николай Гумилев. Жизнь поэта. СПб.: Вита Нова, 2004.

Примечания:

1. Надпись на книге А. Блока "Стихотворения. Книга третья". М., Мусагет, 1916. Литературное наследство, т.92, книга 3. М., Наука, 1982, с.56-57. На с.57 - факсимильное воспроизведение надписи.
2. "Труды и дни", с.254
3. Княгиня Вера Игнатьевна Гедройц (26.3.1876, Киев - лето 1932, там же), литературный псевдоним Сергей Гедройц, закончила медицинский факультет Лозаннского университета, работала хирургом. Была связана с социал-демократами. Начиная с 1910 года выпустила несколько сборников стихов, о которых Гумилев в "Аполлоне", 1910, №6 высказался достаточно критично. Это не помешало ей материально поддержать издание акмеистического журнала "Гиперборей", в котором она также печаталась. О ее творческой биографии подробнее смотрите в 1-м томе энциклопедии "Русские писатели. 1800-1917". В Царскосельском госпитале, которым заведовала Гедройц, Гумилев лежал весной 1916 года. Возможно, она как-то содействовала переводу Гумилева из Гусарского полка в Русский экспедиционный корпус во Франции весной 1917 года, но вряд ли принимала участие в "хлопотах" при переводе из Уланского в Гусарский полк зимой 1915-1916 гг.
4. Неакадемические комментарии-4.
5. РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236.
6. Звание унтер-офицера Гумилеву было присвоено 15 января 1915 года за первый Георгиевский крест; смотрите "Поэт на войне-2". Возможно, это был перевод его из чина младшего унтер-офицера в чин старшего унтер-офицера, в армии такие различия существовали.
7. ПСС-3, №33 и примечания на сс.356-361.
8. Смотрите примечания в ПСС-3 к №№34-44, сс.361-371, "Труды и дни", сс.257-258, 270.
9. Аполлон, 1915, №10 и 1916, №1. Подробнее смотрите Гумилев-1991-2, сс.146-160, 301-303, а также примечания к ПСС-7, №№67 и 68, сс.504-517.
10. В мае 1916 года Гумилев получит от него из Симферополя благожелательный отзыв на эту рецензию, смотрите ПСС-8, №41, раздела "Письма к Н.С. Гумилеву".
11. Подробнее об истории создания пьесы "Дитя Аллаха" смотрите Гумилев-1991-2, сс.400-401 и ПСС-5, сс.434-449. Постановка пьесы не была осуществлена, впервые она опубликована весной 1918 года в "Аполлоне", 1917, №6-7, с иллюстрациями Павла Кузнецова, который также дал согласие оформить декорации и выполнить эскизы марионеток для кукольного спектакля (Русакова А. Павел Кузнецов. Л., 1977, с.145).
12. Аполлон, 1916, №4-5, с.86. Сам автор, по всей видимости, остался доволен своим произведением, так как неоднократно читал его до публикации, в частности, 22 марта 1917 года при посещении Ф. Сологуба.
13. "Труды и дни", с.259.
14. Лукницкий II, с.52.
15. Хроника-1991, с.395. Биржевые ведомости, №15439, (веч. вып.), 13 марта 1916 г. Пржиборовская-2008, сс.135-136.
16. Гумилев-1991-2, сс.397-398, ПСС-5, №3, примечания на сс.422-426. Пьеса была написана для намеченного на 13 декабря 1912 года в "Бродячей собаке" театрализованного представления "Парижский игорный дом на улице Луны, захваченный казаками в 1814 году", посвященного столетию победы над Наполеоном, однако вечер так и не состоялся. Поэтому Гумилев и отдал ее в "Альманах муз".
17. Предполагаемое Лукницким посещение Гумилевым заседания ОРХС 5 апреля 1916 года (под председательством проф. Ф.Ф. Зелинского), посвященного вопросу о применении в русском стихосложении античных метров, скорее всего, не состоялось, так как он к этому времени должен был уже покинуть Петроград. Среди участников прений в журнале "Аполлон", №4-5, 1916, с.86, перечисляются С.К. Маковский, Н.В. Недоброво, В.В. Томашевский, В.А. Чудовский, В.К. Шилейко, но Гумилев не упоминается ("Труды и дни", с.260).
18. "Труды и дни", с.259. "Хождение Иштар" впервые опубликовано в книге: Ассиро-вавилонский эпос. Переводы с шумерского и аккадского языков В.К. Шилейко. СПб., Наука, 2007.
19. Труды и дни, с.238.
20. ПСС-8, №№141 и 143.
21. Пунин-2000, с.142.
22. ПСС-3, №43.
23. ПСС-3, №44.
24. РГВИА, ф.3509, оп.1, д.1220, л.153.
25. Исследования-1994, с.199; Библиотека А.А. Блока: Описание. Сост. О.В. Миллер и др.; под ред. К.П. Лукирской: Л., 1984. Кн. 1, с.253.
26. РГВИА, ф.3509, оп.1, д.1220, л.154.
27. РГВИА, ф.3509, оп.1, д.1220, л.244.
28. РГВИА, ф.3509, оп.1, д.1220, л.245.
29. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.189, л.415. Заверенная копия. Машинопись.
30. "Труды и дни", с.260.
31. РГВИА, ф.3549, оп.1, д.240.
32. РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069.
33. Впервые воспоминания опубликованы в "Новом журнале", Нью-Йорк, 1956, №46, сс.107-126. Перепечатаны в книге "Жизнь Гумилева-1991", сс.61-77. Эти воспоминания, по-женски субъективно, "не переваривала" Анна Ахматова, о чем имеется множество язвительных заметок в ее "Записных книжках". Они, действительно, требуют существенной "фильтрации" и породили множество не имеющих отношения к реальности легенд, подхваченных современными биографами.
34. РГВИА, ф.409, оп.1, д.176788(153-923); Д.С. Гумилев 26 января 1917 года был освидетельствован при Петроградском Военном Лазарете как нестроевой. Фактически же его воинская служба прервалась еще 8 августа 1916 года, когда он был отправлен на излечение в Перевязочный отряд 2-й Финляндской стрелковой дивизии (РГВИА, ф.409, оп.1, д.176788). В течение осени 1916 года его перемещали из одного лечебного учреждения в другое, пока в январе 1917 года он не был окончательно освидетельствован как негодный к строевой службе.
35. О трех наградах, полученных Дмитрием Гумилевым летом 1915 года, было сказано в предыдущем выпуске "Поэта на войне". 12 февраля 1916 года он был награжден светло-бронзовой медалью на ленте ордена Белого Орла - свидетельство №588. 7 августа 1916 года Дмитрий Гумилев получил свой последний орден - Св.Станислава 3 ст. (ф.409, оп.1, д.176788 (153-923)).
36. "Труды и дни", с.332.
37. Часть приведенных сведений и фотографии - из частного письма от родственников А.А. Фрейганг, любезно предоставленного автору Р.Д. Тименчиком.
38. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.148.
39. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.148.
40. РГВИА, ф.3557, оп.2, д.19.
41. РГВИА, ф.3549, оп.1, д.284. Об истории и составе чудом сохранившихся вступительных военных документов Гумилева смотрите "Неакадемические комментарии-3", примечание 5.
42. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.148.
43. ПСС-3, №45. В газете "Одесский листок" стихотворение было напечатано без заголовка.
44. Роман Тименчик, "Над седою, вспененной Двиной…", журнал "Даугава", 1986, №8, с.116.
45. Большинство упоминаемых в выпуске населенных пунктов можно найти на компакт-диске "СНГ и Балтия 2004", выпуск GWCIS-02/04, ООО "Фирма Ингит", www.ingit.ru, или на сайте http://maps.google.ru/
46. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.117.
47. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.148.
48. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.117.
49. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.150.
50. Н. Гумилев. Собрание сочинений. Том четвертый. Вашингтон, 1968, сс.538-540.
51. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.148.
52. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.118.
53. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149.
54. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.148.
55. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.148.
56. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.165, л.42.
57. Гумилев-Вашингтон-4, сс.537-538.
58. Действительно, при переформировании Гусарского полка в январе 1917 года Гумилев был определен в стрелковый полк, однако служить он там не стал. Вероятно, перевод его в стрелковый полк послужил толчком к началу хлопот по переводу в Русский экспедиционный корпус для отправки на Салоникский фронт. Об этом будет подробно рассказано далее в этом выпуске и в последующих выпусках.
59. Гумилев-Вашингтон-4, с.630.
60. Впервые эта замечательная акварель была опубликована в сборнике трудов к 100-летию поэта: "Nikolaj Gumilev. 1886 - 1986. Berkeley Slavic Specialties, 1987". Хранится она сейчас в собрании Джона Стюарта в Лондоне; она была представлена на выставке в Русском музее "Время собирать…" в 2008 году и воспроизведена в каталоге этой выставки.
61. ПСС-3, №48. Командиром полка был полковник Александр Коленкин
62. "Труды и дни", с.260. "Записки кавалериста", описывающие всю службу Гумилева в Уланском полку, были им полностью завершены, а повторяться и сочинять "Записки гусара" в его планы, видимо, не входило. Тем более, ярких и запоминающихся боевых эпизодов в Гусарском полку с ним не случалось, и там он служил уже не рядовым кавалеристом, а младшим офицером. Служба эта вылилась в рутинное исполнение воинского долга, от чего увильнуть (такие возможности у него были) он в силу своего характера не мог.
63. Следует заметить, что публикаций, посвященных пребыванию Гумилева в 5-м гусарском Александрийском полку, было очень немного. Первой публикацией об этом была работа Романа Тименчика "Над седою, вспененной Двиной…" в журнале "Даугава", 1986, №8, сс.115-121. Эти заметки и сам их автор подтолкнули автора настоящей публикации к дальнейшему изучению данной темы, которое первоначально вылилось в не отраженную ни в одном библиографическом указателе публикацию в том же журнале: Евгений Степанов, "Несколько страниц из жизни прапорщика гусарского полка Николая Гумилева", "Даугава", 1994, №2, сс.145-166. Журнал вышел уже после того, как Латвия обрела независимость, и популярное когда-то издание перестало доходить до российского читателя.
64. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.117.
65. Там же.
66. Напомню, что командиром эскадрона ЕВ был оставивший приведенные выше воспоминания о Гумилеве ротмистр Сергей Топорков.
67. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.107.
68. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.148.
69. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.117.
70. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.117.
71. РГВИА, ф.3597, оп.2, д.182, л.208.
72. РГВИА, ф.3597, оп.2, д.182, л.238.
73. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.165, л.42-50.
74. О нем, его воспоминаниях и графоманской поэме будет рассказано ниже.
75. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.118.
76. ПСС-8, №148. Автограф хранится в архиве Лозинского, в книге "Шубинский-2004" имеется факсимильное воспроизведение письма (с.452). Уже упоминавшаяся Маргарита Марьяновна Тумповская (1891-1942) - поэтесса, переводчица, литературный критик. Участница "второго" "Цеха поэтов", который пытались создать осенью 1916 г. Г.В. Иванов и Г.В. Адамович, и "третьего", гумилевского "Цеха", в 1920-1922 гг. Ее стихи были опубликованы в альманахе "Дракон" (Пг., 1921). Гумилева познакомила с М.М. Тумповской ее подруга М.Е. Левберг в ноябре 1915 г. и вплоть до осени следующего 1916 года ее и поэта связывали близкие отношения. М.М. Тумповская - адресат любовной лирики Гумилева и автор одной из лучших прижизненных статей о творчестве поэта - Тумповская М.М. "Колчан" Н.С. Гумилева. Аполлон. 1917, №6-7, сс.58-69. Подробнее о ней рассказано в очерке О.А. Мочаловой "Маргарита". "Жизнь Гумилева-1991", сс.312-314, а также в книге ее воспоминаний: Ольга Мочалова. "Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах", М., Молодая гвардия, 2004, сс.88-92.
77. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149; ф.3597, оп.2, д.182, л.265.
78. "Труды и дни", с.260.
79. РГВИА, ф.12529, оп.1, д.14, л.211.
80. "Труды и дни", сс.260-261.
81. "Записные книжки" Блока. М., Художественная литература, 1965, с.572.
82. Ольга Гильдебрандт-Арбенина. Девочка, катящая серсо… М., Молодая Гвардия, 2007, сс.99-108.
83. Мемуаристы расходятся во мнении, когда Гумилев познакомился с Анной Энгельгардт. Подробно об этом смотрите в очерке "Анна Энгельгардт - жена Гумилева (по материалам архива Д.Е. Максимова)". Публикация К.М. Азадовского и А.В. Лаврова в книге "Исследования-1994", сс.358-398. Автор придерживается мнения об их знакомстве весной 1916 года.
84. ПСС-8, №46. Впервые опубликовано в "ЛГ-Досье", 1992, №2. Автограф хранится в ГАРФ.
85. Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1988. Артистическое кабаре "Привал комедиантов", сс.96-154. Однако в приведенных там повестках "Поэтических вечеров" от 12 и 26 мая имя Гумилева не упоминается.
86. "Труды и дни", с.261.
87. Георгиевским кавалерам полагалась выдача денег со дня совершения подвига. За Георгиевский крест 3-й степени - 60 руб. в год (5 руб. в месяц) (Учебник для пехотных команд. Сост К. Адариди. Пг., 1916, с.7). Отдельные сведения в этом выпуске приводятся по статье И.А. Курляндского "Поэт и воин", опубликованной в книге "Исследования-1994", сс.254-298".
88. РГВИА, ф. 3597, оп. 1, д. 188, л. 671. Заверенная копия. Машинопись.
89. В этой статье значилось: "семейным офицерам... эвакуированным... в лечебные заведения, находящимся вне места жительства их семей, в каких бы они чинах ни состояли, полагаются суточные деньги: строевым офицерам., по 1 р. 50 коп. … за каждые сутки" (РГВИА, ф.12529, оп.1, д 9, л.386). За период службы в полку Гумилев получал дополнительно 1 р. в сутки как семейный офицер. С. В. П. - свод военных постановлений, В. В. - военное ведомство.
90. ЦГВИА, ф. 3597, оп. 1, д. 189, л. 270. Подлинник. На бланке начальника Царскосельского особого эвакуационного пункта. Машинопись.
91. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.188, л.270 об.
92. Подчеркнуто в тексте.
93. ЦГВИА, ф. 3597, оп. 1, д. 188, л. 170. Заверенная копия. Машинопись.
94. "Труды и дни", с.261.
95. ЦГВИА, ф.3597, оп 1, д.189, л.563. Заверенная копия. Машинопись.
96. РГВИА, ф.12529, оп.1, д.14, л.231.
97. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149; ф.3597, оп.2, д.182, л.352.
98. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.189, л.562. Подлинник. Машинопись. На бланке Царскосельского уездного воинского начальника.
99. Смотрите воспоминания бывшего офицера полка А. Восняцкого - http://www.pobeda.ru/index.php?Itemid=58&id=4792&option=com_content&task=view
100. "Труды и дни", с.262.
101. Ольга Мочалова. Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах. М.: Молодая Гвардия, 2004. Ее воспоминания о Гумилеве были первоначально опубликованы в книге "Жизнь Гумилева-1991", сс.104-124.
102. ПСС-8, №149. Автограф - РГАЛИ, ф.273, оп.1, ед.хр.11, л.1.
103. "Труды и дни", с.262.
104. ЗК Ахматовой, с.665.
105. Лукницкий-I, с.102.
106. Исследования-1994, с.372.
107. У А.Н. Энгельгардта ошибочно указан 1915 год. Следует заметить, что, скорее всего, приведенные воспоминания относятся на самом деле не к 1916 году, а к лету 1918 года, кануну свадьбы. Вряд ли Гумилев мог в 1916 году относиться к Ане Энгельгардт как к "потенциальной невесте". Кроме того, не мог Гумилев в это время носить "изящный спортивный костюм", он мог быть только в военной форме. В тех же воспоминаниях А.Н. Энгельгардт пишет о знакомстве сестры с Гумилевым: "В этот период, весной 1916 года, она познакомилась с Николаем Степановичем Гумилевым. К тому времени я окончательно поправился и, выходя на улицу, впервые увидел Н.С. Гумилева, который зашел за сестрой, чтобы куда-то идти с ней. Он был одет в гвардейскую гусарскую форму, с блестящей изогнутой саблей. Он был высок ростом, мужественный, хорошо сложен, с серыми глазами, смотревшими открыто ласковым и немного насмешливым взглядом. Я расшаркался (гимназист III класса), он сказал мне несколько ласковых слов, взял сестру под руку, и они ушли, счастливые, озаренные солнцем".
108. Свадьба, действительно, состоялась, но после окончательного возвращения Гумилева в Россию весной 1918 года. По свидетельству Лукницкого, со слов второй жены Гумилева Анны Николаевны, свадьба была устроена 25 июля по старому стилю - в день Анны, или 7 августа по новому стилю, буквально через два дня после официального развода с Ахматовой, 5 августа 1918 года ("Труды и дни", с.282).
109. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149, РГВИА, ф.3597, оп.2, д.182, л.378.
110. "Труды и дни", с.262.
111. РГВИА, ф.12529, оп.1, д.14, л.323.
112. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149, ф.3597, оп.2, д.182, л.388.
113. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.118.
114. Там же.
115. Там же.
116. Там же.
117. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149.
118. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.183, л.3.
119. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.183, л.4 - машинопись, л.8 - от руки; видимо, 1 экземпляр был отправлен в Уланский полк, другой - в штаб фронта.
120. Впервые полный послужной список Гумилева был опубликован Г.П. Струве в "Собрании сочинений" Гумилева, вышедшем в 60-е гг. в Вашингтоне (т.1, сc.XLV- XLIX). Этот список составлен 2 декабря 1916 года в 5-м гусарском Александрийском полку, он наиболее полон. С ним Гумилев был откомандирован в мае 1917 года на Салоникский фронт, и он остался в Париже. В рапорте начальнику штаба Петроградского военного округа командующий полком Козлов писал 10 мая 1917г.: "При сем представляю послужной список прапорщика Гумилева, командированного в Ваше распоряжение для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте" (РГВИА, ф.3597, оп.1, д.179, л.91). Имеется также послужной список Гумилева от 29 августа 1916 г., заполненный чернилами. К списку сделана дополнительная запись: "Состоял больным в Петрограде. По выздоровлении 2 мая 1917 г. командирован в распоряжение начальника штаба Петроградского военного округа для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте. 21 сентября 1917 г. на основании сношения Главного штаба от 6 сентября 1917 г. за №157201 исключен из списков полка (приказ №281)" (РГВИА, ф.409, оп.1, д.116110). Третий послужной список опубликован И.А. Курляндским в книге "Исследования-1994", с.258. Он составлен 10 мая 1917 года (РГВИА, ф.409, оп.2, д.38441, л.4 об.-5). Отмечу, что хотя здесь упоминается об отчислении Гумилева из Гусарского полка с 21 сентября 1917 года, сам приказ №281 до Гусарского полка так и не дошел, и в приказах по полку, вплоть до его расформирования в конце 1917 года, приказ об отчислении Гумилева из списков полка отсутствует.
121. РГВИА, ф.3597, оп.1 д.183, л.14-14 об.
122. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149.
123. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.118.
124. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.118.
125. Там же.
126. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.119.
127. Там же.
128. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149.
129. Иван Коневской (1877 - 1901, псевдоним Ивана Ивановича Ореуса), поэт, один из основоположников русского символизма, почитаемый и следующим поколением поэтов. Его отец, И.И. Ореус (1830 - 1909) вспоминал: "Коневской скончался 8 июля 1901 года, 23 лет от роду, едва кончив курс университета. Как и в предыдущие года, в этом году Коневской поехал в небольшое летнее путешествие ("странствие", как говорил он), на этот раз по прибалтийским губерниям. Выехав из Риги, он вспомнил вдруг, что забыл в гостинице паспорт, и сошел на станции Зегевольде, чтобы дождаться встречного поезда и вернуться. День был жаркий. Около станции протекает река Аа (ныне Гауя). Коневской стал купаться... и утонул. Все эти подробности выяснились, конечно, позже, так как свидетелей его смерти не было. Тело Коневского было найдено через несколько дней и предано земле местным лютеранским пастором. Только после усиленных розысков отцу удалось узнать о судьбе единственного сына... Немецкая аккуратность местных властей сберегла все оставшееся от неизвестного покойника: одежду, вещи, бумаги. По этим признакам узнали безымянное тело и восстановили события последнего дня. Останки И. Коневского были вторично преданы земле уже по православному обряду. Особого православного кладбища в Зегевольде не оказалось. Тело Коневского было положено в лесу, прекрасно содержимом. Тем, кто присутствовал при этом погребении, невольно припомнились стихи Лермонтова: "И вкруг твоей могилы неизвестной // Все, чем при жизни радовался ты, // Судьба соединила так чудесно..." Коневской любил лес, любил ветер; лесу и ветру посвящено у него немало задушевных стихов. И его хоронили в лесу, и при чудной, ясной погоде бушевал сильный ветер. Скромная могила осенена кленом, вязом и березой". Цитируется по книге: Иван Коневской (Ореус). Мечты и думы. Томск, "Водолей", 2000, с.453. В этой книге, помимо собрания сочинений И. Коневского, собрана его переписка и воспоминания о нем современником. В том числе и рассказы о посещении его могилы В. Брюсовым, О. Мандельштамом (в "Эрфуртской программе" из "Шума времени") и др. Его могила стала местом паломничества поэтов, своего рода поэтическим урочищем для ищущих идеальный мир. Смотрите также сайт: http://ru.wikipedia.org/wiki/Коневской,_Иван_Иванович .
130. ОР РГБ, ф.245 (Л.М. Рейснер), к.6, ед.хр.20, л.17. Текст эпиграммы впервые воспроизведен: "Литературное наследство", т.92, книга 4. М., Наука, 1987, с.156; а также в книге: "Русская эпиграмма (XVIII - начало XX века)". Библиотека поэта. Л.: Советский писатель, 1988, с.525 (№1876). Под "папой" скорее всего, подразумевается Валерий Брюсов, который создал в кругу символистов своего рода культ Коневского. Подробности об этом - в указанном выше томе "Литературного наследства".
131. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149, ф.3597, оп.2, д.182, л.382.
132. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149, ф.3597, оп.1, д.171.
133. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.119.
134. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.171.
135. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149.
136. ПСС-8, №150. Автограф - РО ИРЛИ, р.1, оп.5, №500.
137. Для обучения кавалеристов использовались различные игры, в том числе "Лисички" и "Парфорсная охота". Их описание можно найти на сайте http://www.cavalerist.ru/vpv_ks_games.shtml .
138. Обратите внимание на эту фразу Гумилева, явно противоречащую утверждению Лукницкого (со слов Ахматовой), что в Гусарском полку "полковое начальство, недоброжелательно и подозрительно относившееся к "писательству", запретило Н.Г. печатать "Записки кавалериста"" - "Труды и дни", с.260.
139. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149.
140. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.119. Про Каледина (24 октября 1861 - 29 января 1918) смотрите - http://www.hrono.info/biograf/kaledina.html
141. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149, ф.3597, оп.2, д.182, л.420.
142. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.149.
143. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.176, л.120.
144. "Труды и дни", с.263.
145. Там же.
146. РГВИА, ф.725, оп.50, д.388, л.115. Подлинник. Автограф.
147. Подчеркнуто в тексте.
148. 2 марта 1916 г. начальник ГУВУЗа писал в канцелярию Военного министерства: "Я полагал бы впредь, в течение настоящей войны, допустить замену экзамена по немецкому языку экзаменом по французскому или английскому языку..." (РГВИА, ф.725, оп.50, д.387, л.49). Впоследствии в телефонограмме в ГУВУЗ от 25 октября 1916 г. было сказано: "На офицерских экзаменах при Николаевском кавалерийском училище держали по французскому языку прапорщики: Гумилев, унтер-офицер Шенфальд и Горский. Все остальные... держали по немецкому языку". Помощник инспектора классов Толстов (РГВИА, ф.725, оп.50, д.388, л.363). О плохом знании Гумилевым немецкого языка было сказано ранее, например, смотрите его диалог с Ф.Ф. Фидлером в выпуске "Поэт на войне-5". В документе напротив слов: "по немецкому языку" сбоку запись - "можно".
149. В архивном деле имеются еще два рапорта Гумилева: от 26 августа 1916 г. о предоставлении им копии с аттестата зрелости №3581 (в архиве не найден) и от 6 сентября 1916 г. о предоставлении послужного списка, составленного 29 августа 1916 г. - этот послужной список представлен выше (ф.725, оп.50, д.388, л.160, 234). Послужной список и аттестат после не выдержанных Гумилевым экзаменов были отосланы обратно в полк 18 ноября (ф.3597, оп.1, д.176, л.157).
150. ПСС-8, №152. Автограф в собрании М.С. Лесмана.
151. Рецензии на сборники М. Струве и К. Ляндау, опубликованные в газете "Биржевые ведомости" 30 сентября 1916 года. Об этом смотрите ниже воспоминания Сергея Ауслендера.
152. О театре марионеток Юлии Леонидовны Сазоновой-Слонимской (1887-1957) и о заказанной для него пьесе-сказке Гумилева "Дитя Аллаха" сказано выше.
153. Это намерение Гумилева не осуществилось, так как Гумилеву было предписано сразу же возвращаться в полк.
154. Андрей Андреевич Горенко (1886-1920) - брат Ахматовой.
155. По мнению Романа Тименчика, речь, возможно, идет о Елене Ивановне Страннолюбской (ур. Ахшарумовой), ближайшей подруге покойного к тому времени отца Ахматовой.
156. Смотрите "Поэт на войне-4", примечание 127.
157. Лукницкий-I, с.102.
158. Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана. М., Книга. 1989, с.370.
159. РГАЛИ, ф. 232, оп. 1, ед. хр. 2, л. 1-2. В 1916 году, скорее всего, Гумилев присутствовал только на первом заседании Второго Цеха поэтов.
160. Жизнь Гумилева-1991, с.48.
161. РГВИА, ф.725, оп.50, д.388, л.325а об. - 326 об. Подлинник. Фамилия Гумилева значится в графе: "Не явившиеся на экзамены по уважительным причинам". Гумилев, как не сдавший экзамены по уважительной причине (возможно, из-за болезни, о чем сказано в воспоминаниях Сергея Ауслендера), мог быть допущен к переэкзаменовке и сдаче пропущенных экзаменов, что подтверждает отношение начальника ГУВУЗа начальнику Николаевского кавалерийского училища от 24 октября 1916 г. о допустимости таких переэкзаменовок (РГВИА, ф.725, оп.50, д.388, л.347-347 об.). Гумилев не воспользовался этой возможностью.
162. Предметы с подчеркнутыми в аттестационном списке "пятерками" считались сданными неудовлетворительно, и они требовали переэкзаменовки. Хотя, если бы Гумилев сдал все экзамены, и его средний бал составил не менее "9", возможно, переэкзаменовка бы и не потребовалась.
163. Экзамен по артиллерии, которого так боялся Гумилев и о чем он писал Ахматовой, он все-таки выдержал.
164. Прочерк на месте оценок означает, что экзамены по этим предметам Гумилев вообще не держал. Это опровергает утверждение Лукницкого ("Труды и дни", с.261) о том, что Гумилев "не выдержал экзамена по фортификации и в корнеты произведен не был". Этого экзамена Гумилев вообще не держал, "по уважительной причине".
165. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.176, л.157.
166. Ежемесячное литературное и популярно-научное приложение к журналу "Нива", 1916, №8.
167. Об этом смотрите "Поэт на войне-5", примечание 154.
168. "Труды и дни", с.264, 266.
169. ПСС-8, №151, ПСС-2, №49. Автограф - ОР РГБ, ф.245 (Л.М. Рейснер), к.6, ед.хр.20, л.1. При публикации тексты всех писем Гумилева и Ларисы Рейснер были тщательно сверены с хранящимися в архиве оригиналами. При этом были выявлены разночтения (в тексте не отмечаются) с их публикацией в других изданиях, в частности, в ПСС-8.
170. Места традиционных прогулок Гумилева и Рейснер - Крестовский и Каменный острова, Летний сад. Лариса Рейснер жила недалеко от Крестовского острова, на ул. Большая Зеленина, д.28 (в то время - дом 26б), кв.42. Гумилев почему-то в одних письмах указывал номер дом как "26б", а в других - как "26в". В публикации каждый раз сохранено написание оригинала.
171. Здесь Гумилев упоминает подаренные Ларисе свои сборники: переводы Теофиля Готье "Эмали и камеи", изданные в 1914 году, и сборник стихов "Колчан", отпечатанный в декабре 1915 года.
172. Петроградский Психоневрологический институт, в котором в то время училась Лариса Рейснер.
173. Наиболее добросовестно и корректно написана книга Галины Пржиборовской "Лариса Рейснер" в серии ЖЗЛ, М., Молодая гвардия, 2008. Перенасыщен бурными фантазиями и измышлениями "Красно-белый роман" Адели Алексеевой ("Лариса Рейснер в судьбе Николая Гумилева и Анны Ахматовой"), М., Алгоритм, 2008. Мало ему уступают "академические" комментарии в ПСС-8, примечания к письму №151 на сс.540-544. Интересен "Автобиографический роман" самой Ларисы Рейснер, Литнаследство. Т.93, М.: Наука. 1983. Следует отметить также замечательное эссе Григория Кружкова "В случае моей смерти все письма вернутся к вам" в книге: Григорий Кружков. Ностальгия обелисков. М., НЛО, 2001, сс.381-397.
174. ПСС-8, письма Гумилеву, №42, с.248. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.5, ед.хр.3.
175. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.150.
176. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.120.
177. РГВИА, ф.3597, оп.1, дд.120 и 121.
178. РГВИА, ф.3597, оп.1, дд.148-150.
179. Ранее в приказах №№135, 167, 224 и 258 указывается его присутствие в апреле - мае (21 и 5 дней, соответственно, то есть с 10 апреля по 5 мая) и в июле - августе (7 и 16 дней, соответственно, то есть с 25 июля по 16 августа). В этих приказах указываются также причины и даты прибытия и убытия. В приказах №№356, 9, 48 указано присутствие Гумилева в ноябре - декабре 1916 года и в январе 1917 года: 30, 31 и 22 дня, соответственно, то есть формально из полка он в этот период никуда не выезжал, получая полное довольствие.
180. ПСС-8, №153. Печатается точно по автографу, ОР РГБ, ф.245, к.6, ед.хр.20, л.3-4. В других публикациях имеются существенные расхождения с первоисточником.
181. Цитата из 1-го действия пьесы "Гондла", ПСС-8, с.108.
182. Это письмо либо не сохранилось, либо не дошло до адресата.
183. Эта фраза позволяет датировать следующее письмо Ларисы Рейснер как ответ на это послание.
184. Не совсем точная цитата из стихотворения И.А. Бунина "Одиночество". В оригинале стихотворение начинается словами: "Что ж! Камин затоплю…".
185. "Столп и утверждение истины" - основополагающее богословское сочинение П.А. Флоренского. Издано в Петербурге в 1914 году.
186. Правильно - солипсизм (от лат. solus, "один", и лат. ipse, "сам"), радикальный философский подход, антагонистичный как материализму, так и идеализму. Его можно классифицировать как крайнюю форму субъективного идеализма, в которой несомненной реальностью признается только мыслящий субъект, а все остальное объявляется существующим лишь в сознании индивида. В этике термином "солипсизм" обозначают крайние формы эгоизма и эгоцентризма.
187. "Актеон" - так Гумилев назвал свою пьесу, написанную осенью 1913 года. Смотрите ПСС-5, №4 и комментарии на сс.427-434. Многие монологи Актеона из пьесы перекликаются со строками письма.
188. Мадагаскар упоминается и в предыдущем письме Ларисы Рейснер Гумилеву. Видимо, это отголоски их длительных бесед во время петроградских прогулок по островам. В отличие от Ахматовой, предложение Гумилева отправиться после войны в Африку нашло отклик в душе его собеседницы. Вспомним, что на Мадагаскар Гумилев звал и своего сослуживца Георгия Янишевского, смотрите рассказ последнего в "Неакадемических комментариях-4".
189. Марина Цветаева. Собрания сочинений в семи томах. Том 6. Письма. М.: Эллис Лак, 1995, с.5).
190. В некоторых публикациях между "денщик" и "профессиональный повар" стоит запятая, однако в оригинале письма ее нет, что, видимо, правильно. Вряд ли Гумилеву предоставили и "денщика", и "профессионального повара", скорее - денщик оказался еще и профессиональным поваром. На это откликнулась Лариса Рейснер.
191. ПСС-8, письма Гумилеву, №43. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.5, ед.хр.3.
192. Юркун Юрий Иванович (1895 - 1938) - прозаик, близкий друг М. А. Кузмина. Здесь его фамилия употреблена в уничижительно-пренебрежительном смысле, как символ чуждых Ларисе Рейснер взаимоотношений.
193. Возможно, "Литейный" возник как воспоминание о встречах там с Гумилевым; до отъезда из Петрограда он снимал комнату на Литейном проспекте, дом 31.
194. На этом месте письмо обрывается, в конце страницы. Следующая страница отсутствует.
195. Утверждение в ПСС-3, в комментариях к №60, сс.392-393, что этой часовней является часовня при храме Иоанна Предтечи на Каменном острове, не соответствует истине. Вызывает сомнение и то, что само комментируемое стихотворение "Ты говорил слова пустые…" ("Девушка") обращено к Ларисе Рейснер.
196. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.150.
197. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.150.
198. Там же.
199. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.121.
200. ПСС-3, №39. Справедливости ради надо сказать, что написано стихотворение ранее и впервые было опубликовано в журнале "Аполлон", №1, 1916 г. Возможно, навеяно оно было до сих пор уцелевшим огромным дубом в родовом имении Слепнево, свидетелем тех лет, о котором Ахматова писала: "…Единственного в этом парке дуба // Листва еще бесцветна и тонка…". Кстати, стихотворение это написано 20 мая 1916 года в Слепневе, как раз в те дни, когда туда на пару дней заезжал Гумилев.
201. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.121.
202. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.150.
203. ПСС-8, письма Гумилеву, №44. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.5, ед.хр.3.
204. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.150.
205. Там же.
206. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.121.
207. Там же.
208. ПСС-8, №154. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.6, ед.хр.20, л.5-6.
209. "Труды и дни", с.265.
210. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.121.
211. Распутин был убит в ночь с 16 на 17 декабря.
212. Лукницкий-1, сс.102-103.
213. В книге было неправильно - "Marguis de Lanlay. Regueil de Posie", надо - "Marquis de Lanlay (?). Recueil de Poesie", "Маркиз де Ланлей. Сборник поэзии". Про "маркиза" будет у Гумилева в письме Лозинскому от 15 января 1917 года - "маркиз оказался шарлатаном".
214. "Труды и дни", сс.265-266.
215. ПСС-8, №155. Автограф - ОР РГБ, ф.620, к.63, ед.хр.44.
216. Речь идет об очередной редакции поэмы Гумилева "Мик" (ПСС-3, №3 и комментарии на сс.300-312). Поэма была написана в конце 1913 и начале 1914 г. Первоначально, под заглавием "Мик и Луи", она была прочитана на заседании ОРХС 25 февраля 1914 года. Поэма неоднократно перерабатывалась, предлагалась в различные издательства и журналы. "Два отрывка из абиссинской поэмы" вошли в сборник "Колчан". В письме Чуковскому речь, видимо, идет о публикации поэмы в журнале "Нива". Известны датированные 10 февраля 1917 года корректурные гранки, которые Гумилев увез с собой во Францию, и они сохранились в собрании Г.П. Струве. На гранках проставлен штемпель "Нива" и под ним от руки надпись: "№4. Для детей. 9 гранок". Подразумевается "Иллюстрированное приложение к журналу "Нива", "Для детей", под редакцией К. Чуковского. Скорее всего, февральские события 1917 года помешали выходу этой публикации. Впервые поэма полностью была напечатана в издательстве "Гиперборей" 3 июля 1918 года, после возвращения Гумилева в Россию.
217. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.121.
218. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.121.
219. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.121.
220. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.121.
221. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.216.
222. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.111, л.101-101 об.
223. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.111: л.154-154 об. - 3 января; л.167-167 об. - 5 января; л.194-194 об. - 7 января; ф.3597, оп.1, д.222: л.30-30 об. - 9 января.
224. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.222.
225. Собрания сочинений в четырех томах. Под редакцией проф. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. Вашингтон, 1964-1968. Фрагмент воспоминаний опубликован в 4-м томе, с.540. Во 2-м томе, на сс.313-316, как сказано у Струве, приводится "графоманская автобиографическая поэма" "Эльбрус".
226. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.167, л.8.
227. Гумилев-Вашингтон-2, сс.313-316.
228. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.171, л.112.
229. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.251.
230. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.251.
231. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.216.
232. ПСС-8, №156. Автограф в собрании М.Л. Лозинского.
233. Подразумевается статья В.М. Жирмунского "Преодолевшие символизм" (Русская мысль, 1916, №12), где разбиралось творчество акмеистов, в том числе и Гумилева.
234. Речь идет об изданиях: Грээм К. Золотой возраст. СПб., 1898; Грээм К. Дни грез. СПб., 1900; Кальдерон П. Сочинения. Т. 3. М., 1912. Внимание Гумилева к книгам английского детского писателя К. Грээма (Grahame К., 1859-1932) могло быть привлечено тем, что переводчицей их на русский язык была А.В. Гольштейн, видная фигура в русских литературных кругах Парижа в 1900-е годы, близкая знакомая семейства Деникеров (Письма-1987).
235. Мочульский Константин Васильевич (1892-1948) - литературовед. Был хорошо знаком с Гумилевым - ср. в экспромте-акростихе Гумилева "Николай Гумилев": "Лучше буду я курить табак, / А Мочульский пусть дает мне спички" (ПСС-2, №90). В ряде критических статей Мочульского о Гумилеве и акмеизме интересны возможные отражения бесед с Гумилевым. Ср., например, в его статье "Классицизм в современной русской поэзии": "Борьба для Гумилева важнее, чем цель борьбы: определить программу новой школы он предоставляет критикам. Как только символизм кажется ему "преодоленным" - его воинственный жар гаснет. "Акмеизм" как будто забыт, знамя свернуто, и войско распущено" (Константин Мочульский. Кризис воображения. Томск, Водолей, 1999, с.186) (Письма-1987).
236. Гумилева в это время мучили вопросы теории стихосложения, об этом же он написал в этот день и Ларисе Рейснер. Видимо, его не устроила книга "маркиза", которую ему дал с собой Лозинский, когда он был в Петрограде.
237. Кстати, М.Л. Лозинский жил на Каменноостровском проспекте, дом 75, последний перед Невой дом по правой стороне, как раз напротив той домовой церкви Фирса и Саввы, рядом с которой стояла часовня, куда ходила Лариса Рейснер.
238. Оригинальные лыжи заказал себе Гумилев. "Telemark" - это провинция в Норвегии, и особый способ спуска с гор на лыжах, родившийся там же, не прямолинейный, а зигзагообразный. Термин относится также к особенному зауженному виду лыж, изобретенному там же. На таких лыжах было удобнее спускаться с гор, а по равнине - не шагать (это лучше делать на широких лыжах), а скользить. Крепление совершенствовалось вместе с самими лыжами, и один из вариантов более жесткого крепления мыса со свободной пяткой - указанное Гумилевым "Huitfeldt-Bindung". Внешний вид смотрите на сайте http://www.skiclubhaid.it/default.asp?id=4&mnu=4&ACT=5&content=9 . Смотрите также посвященный "Телемарку" сайт - http://www.rasc.ru/school/article02.shtml. Любопытно, что Гумилев заказал себе и лыжную мазь, которую стали использовать именно при скольжении. При ходьбе, переступании, мазь не нужна. Но при этом он почему-то не стал заказывать лыжные палки. Возможно, они поставлялись вместе с лыжами. Но до лыж дело так и не дошло…
239. ПСС-8, №157. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.6, ед.хр.20, л.7-8.
240. Ни одно из этих писем не сохранилось. Это подтверждает предположение, что никакого "возвращения" писем после возможного разрыва не было.
241. Эта фраза подтверждает то, что Гумилев вернулся в полк 28 декабря, следовательно, покинул он Петроград 27 декабря 1917 г.
242. "И даль свободного романа // Я сквозь магический кристалл // Еще не ясно различал…" ("Евгений Онегин", гл. VIII, стр. L) (Богомолов-1987).
243. Гумилев перечисляет различные строфические формы, присущие французской поэзии. В отличие от традиции русского символизма "Цех поэтов", возглавлявшийся Гумилевым, декларировал отказ от частого употребления твердых строфических форм. Ср. у И. Северянина: "Уж возникает "Цех поэтов" // (Куда бездари, как не в "Цех"!), // Где учат этих, учат тех, // Что можно жить без триолетов, // И без рондо, и без... стихов" (Богомолов-1987).
244. Теодор Фоллэн де Банвиль (1823 - 1891) - французский поэт, прославленный совершенным владением стихотворной техникой (Богомолов-1987).
245. Уильям Хиклинг Прескотт (1796 - 1859) - американский историк, автор книги "Завоевание Мексики (1843). Гумилев пользовался изданием 1885-го года, вышедшим под заглавием "Завоевание Мехики" (другое русское издание называлось "Завоевание Мексики Фердинандом Кортецем") (Богомолов-1987).
246. Сергей Васильевич Чехонин (1878 - 1936) - известный русский художник, мастерски владевший техникой книжной графики и миниатюрной живописи. Возможно, имеется в виду миниатюра-заставка к изданию поэмы "Мик" 1918 года, две заключительные главы которой, как было сказано выше, Гумилев должен был отправить Чуковскому. В издании 1918 года, действительно, имеется миниатюра с диким пейзажем и множество декоративных заставок, однако их автор нигде не указан. Принадлежность их С. Чехонину не очевидна. По мнению Г. Пржиборовской (Пржиборовская-2008, с.183), слова о миниатюре могли относиться к одному из портретов Ларисы Рейснер, выполненных С. Чехониным. Известны три ее акварельных портрета работы Чехонина, однако, по мнению автора, все они относились к более позднему периоду, да и вряд ли Гумилев мог просить прислать ему на фронт живописный портрет своей возлюбленной. Скорее, речь могла идти о миниатюре для издания книги.
247. ПСС-8, письма Гумилеву, №45. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.5, ед.хр.3.
248. Кватроченто - итальянский XV век. Противопоставляя его эпохе Возрождения, Рейснер не совсем точна: по современным представлениям, Возрождение зарождается еще в XIV веке.
249. Содома (Джованни Антонио Бацци, 1477-1549) - итальянский художник. Гумилев упоминает его в стихотворении "Пиза", ПСС-2, №81.
250. Отсылка на уничтоженную картину Леонардо да Винчи "Леда с Лебедем", которую Гумилев упоминает в стихотворении "Флоренция", ПСС-2, №95.
251. Мазаччо (Томмазо ди Джованни ди Симоне Кассаи, 1401 - 1428) - итальянский художник, автор многих фресок. Один из изобретателей линейной перспективы.
252. Имеется в виду Вячеслав Иванович Иванов (1866 - 1949).
253. В Болонье был открыт в XII веке один из старейших европейских университетов, его Гумилев упоминает в стихотворении "Болонья", ПСС-2, №97. Заметно, что в этом письме Лариса Рейснер обращается к Гумилеву как бы через призму его итальянских стихотворений в сборнике "Колчан", которой он ей, безусловно, ранее подарил.
254. Увы, Лариса Рейснер оказалась права, замысел пьесы о завоевании Мексики так и не наполнился героями и содержанием.
255. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.251, л.32; ф.3597, оп.2, д.306, л.37.
256. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.176, л.191.
257. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.251, л.39.
258. РГВИА, ф.3515, оп.2, д.10, л.11. Рукописная копия.
259. РГВИА, ф.3615, оп.2, д.10, л.11.
260. ПСС-8, №85.
261. ПСС-8, №158. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.6, ед.хр.20, л.9-10.
262. В автографе Гумилев по ошибке проставил дату написания - 22 января 1916.
263. Как было сказано выше, с 23 января полку было предписано занять прежние позиции по Двине. Полк стоял на позициях вдоль Двины с 24 января по 7 февраля. В сообщениях говорилось, что "все время буран, Двина встала" (РГВИА, ф.3597, оп.1, д.216). Так что перспектива отправиться в "разведку на ту сторону Двины", если бы не командировка, для Гумилева была вполне реальной, это, видимо, обсуждалось в эскадроне.
264. Хотелось бы обратить внимание на эту фразу Гумилева. Пьеса о завоевании Мексики, для Ларисы Рейснер, написана не была. Заметим, что именно в эти дни вышел журнал "Русская мысль", №1, 1917, в котором была напечатана "Драматическая поэма в четырех действиях" - "Гондла". Героиня ее - "Лера". Сама Лариса Рейснер первой откликнулась на эту публикацию рецензией в журнале "Летопись", 1917, №5-6, сс.262-264: "Все в ней радуется своему большому росту, стих расправляется в монологах и диалогах, играет силой, нестесненной архитектурным, героическим замыслом". А следующей пьесой Гумилева, к которой он вскоре приступил, была именно "Трагедия в пяти действиях" - "Отравленная туника" (ПСС-5, №7). Возможно, замысел претерпел изменение, с одной стороны, из-за "невежества относительно мексиканских дел", но, с другой стороны, и по причине происшедших вскоре событий. Поэт перенес действие из Мексики в Византию. При этом коллизии взаимоотношений поэта Имра и юной Зои - не являются ли отголоском того, что произошло вскоре после написания этого письма между Гумилевым и Ларисой, и что послужило причиной их расхождения? Мне кажется, что не слишком корректно все переводить в "физиологическое русло", (впрочем, как и в политическое), чем грешат "академические" комментарии к первому, стихотворному письму Гумилева Ларисе Рейснер (ПСС-8, №151, сс.540-544).
265. Бахтиары - группа племен Юго-Западного Ирана. Видимо, уже в это время Гумилев начал всерьез подумывать о Русском экспедиционном корпусе, куда вскоре попал, оказавшись в Париже. А меньше чем через год он будет писать как шутливые, стихотворные, так и вполне официальные рапорты с просьбами отправить его на Персидский фронт. Но об этом - в следующих выпусках.
266. Это выразилось, например, в стихотворении "Персидская миниатюра" - ПСС-8, №31.
267. В. Жирмунский. "Преодолевшие символизм" ("Русская мысль", 1916, №12): перепечатано в его кн.: "Теория литературы. Поэтика. Стилистика". Л., 1977; в книге "Н.С. Гумилев: pro et contra". СПб., 2000, сс.397-427.
268. "Мессиада" - эпическая поэма Фридриха Готлиба Клопштока, служившая для русских поэтов XVIII - XIX века образцом ненарушимой возвышенности предмета описания и его стиля. Поль де Кок - французский писатель, символизировавший для русского читателя XIX века высшую возможную степень эротизма (Богомолов-1987).
269. Этот список известен и представляет значительный интерес, так как является материалом для реконструкции читательских интересов Гумилева этого времени. В него вошли: из произведений русских авторов - "Тихие песни", "Кипарисовый ларец" и обе "Книги отражений" И. Анненского; "Кормчие звезды", "Прозрачность" и "Cor Ardens" Вяч. Иванова; три первых тома собрания стихов К. Бальмонта; два тома "Путей и перепутий", "Далекие и близкие", "Огненный ангел" В. Брюсова; три первые симфонии, "Золото в лазури", "Серебряный голубь" и "Петербург" Андрея Белого; "Ярь" С. Городецкого; рассказы А. Ремизова, стихотворения и сборник рассказов "Истлевающие личины" Ф. Сологуба; "Сети", "Осенние озера", "Глиняные голубки" и две книги рассказов М. Кузмина; "За синими реками" и рассказы А.Н. Толстого; философские и публицистические произведения Л. Шестова, М. Гершензона, Н. Бердяева, В. Розанова, П. Флоренского и Д. Мережковского. Среди немецких книг названы стихи Р.М. Рильке и Ст. Гeoрге, рассказы М. Даутендея и произведения Ницше; из французских - стихи Ш. Бодлера, Ш. Леконт де Лиля, П. Верлена, А. Рембо, Т. Корбьера, Ж. Лафорга, М. Роллина, Ф. Вьеле-Гриффена, Ф. Жамма, П. Клоделя, романы Ж. Гюисманса, А. Франса, А. де Ренье и статьи Р. де Гурмона (Богомолов-1987).
270. ПСС-8, письма Гумилеву, №46. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.5, ед.хр.3.
271. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.251.
272. Помимо упоминавшихся ранее биографических книг Г. Пржиборовской в ЖЗЛ и "Красно-белого романа" Адели Алексеевой, смотрите зацикленные на этой теме "академические комментарии" в ПСС-8, №151, сс.540-544.
273. Лукницкий-2, с.102.
274. ЗК Ахматовой, с.342 и 313. См. также сс.272, 252, 361.
275. Судить о причине их расхождения лично мне - сложно. Здесь мне хотелось бы привести мнение, опирающееся на "женскую интуицию", мнение человека, любящего и прекрасно разбирающегося в творчестве Гумилева, "чувствующего" его, многие десятилетия серьезно занимавшегося сбором материалов о жизни поэта. Суждение это, с которым я большей частью согласен, было высказано в процессе обсуждения данной публикации; благодарю его автора за разрешение донести высказанные частным порядком мысли до читателя: "Причина их расхождения? По-моему, все банально до пошлости. Хотя дело не в "физиологии" и уж тем более не в политике, а скорее в психологии. Лариса полюбила по-настоящему, но главное - поверила, что и Гумилев тоже. И вдруг, после таких писем - "мордой об стол" (вместо магического "Лера" - официальное "Лариса Михайловна"). После этого трудно не впасть в шок. Ахматова, опытная и нелюбящая, ничего особо не ждущая, и та после пафоса писем Гумилева была, мягко говоря, разочарована. Хорошо, что был Париж, Модильяни, и пошел ты хоть в Африку! Конечно, их разрыв - не драма для нашего героя, - отряхнулся и пошел к следующей девушке. Вряд ли он что понял - наука "сладко побеждать" уже стала ремеслом, все на "автомате"… Как же он презирал их всех - практически дословно говорил каждой одни и те же фразы. Даже когда просто насиловал, как Иду Моисеевну. Она до конца жизни не простила ему обиду. Бумаге она не могла доверить, а мне рассказывала. Впрочем, иные были счастливы, или принимали, как есть. А для Ларисы - драма! Оказалось - все ложь! Крах веры. Естественно - никаких встреч больше не было, и писем от нее не было. И - отдай мои "игрушки", то есть, письма, "мерзавец". Может быть и отдал, что не успел выбросить. И в политику пошла, скорее всего, назло, хотя она пишет, потому что была сломлена. И паек потом отобрала у гада! Потому что любила, а Гумилев, как она поняла, просто "гусарил" или… Лучше на этом не зацикливаться… "PRO" писать не буду, сам все знаешь. Я тоже люблю виртуальный мир Гумилева, иначе зачем все. Будем считать, что соревнование с Богом, коим является творчество, он выдержал. Я просто написала со стороны Ларисы, и то лишь - в "тот час". И к его чести и славе, он никогда не опускался до цинизма нашего "солнца поэзии", когда тот одной рукой пишет "Я помню чудное мгновенье…", и тут же в письме приятелю чуть ли не матерными словами о том же…" Это суждение мне хочется дополнить "исповедальным" письмом Ларисы Рейснер Михаилу Лозинскому, самому близкому другу Гумилева, посланным 24 марта 1920 года; в нем, безусловно, проступает "тень" разрыва с Гумилевым, и не исключено, что она предполагала, что эти ее мысли через Лозинского дойдут до "конечного адресата": "Многоуважаемый Михаил Леонидыч! …Ведь вот уже 3 года, как не стало всего прежнего, библиотек, вечеров в "Аполлоне", длинных и прелестных споров, Бог знает, о чем, - о поэзии, творчестве или душе, и я сама много раз рисковала жизнью ради полного и жесточайшего разрушения нашей прежней среды и, может быть, вместе с прежним обществом временно и прежней культуры. А теперь вот это письмо - точно куда-то в прошлое: его к Вам доставит уэллсовская машина времени. Так вот, Мих. Леонидыч. Однажды в очень тяжелую и мертвую минуту, когда вся моя двадцатилетняя жизнь рушилась, ну словом, было мне плохо-плохо, я придумала сказку о том, что есть еще выход, что я смогу вырваться, уехать далеко на Восток, забыть стихи, книги, улицы и людей, каждый день и час тащивших меня ко дну. Случайно получилась действительно возможность совершить большое путешествие - и тогда, не дожидаясь окончательного решения, я поехала к Вам проститься. Зачем я сочинила тогда эту запутанную и неправдоподобную сказку - я, право, не знаю. Как бы то ни было, но вечер, проведенный тогда у Вас, до такой степени укрепил иллюзию, так меня успокоил, освободил, что я совсем счастливой шла через белый Крестовский домой… Утром и обман и самообман - все это распалось и мне до сих пор невыносимо вспомнить об этих часах полного отчаянья. Почему я не пошла тогда же утром к Вам или Вашей милой жене и не рассказала всего полудетского горя. Может быть, все пошло бы иначе, и лучше, и человечнее… Ну хорошо, вот мне уже и легче стало, все-таки Вы теперь не будете думать обо мне дурно. Раз уже я решилась совсем неприлично писать на четырех страницах о себе - договорю еще немного. Жизнь была ко мне очень доброй. Совсем сломленной и ничего не стоящей я упала в самую стремнину революции. Вы, может быть, слышали о том, что я замужем за Раскольниковым - мой муж воин и революционер. Я всегда его сопровождала - и в трехлетних походах, и в том потоке людей, который, непрерывно выбиваясь снизу, омывает все и всех своей молодой варварской силой. И странно, не создавая себе никаких иллюзий, зная и видя все дурное, что есть в социальном наводнении, я узнала братское мужество и высшую справедливость и то особенное волнение, которое сопровождает творчество, всякое непреложное движение к лучшему. И счастье. Не знаю, там, в Петербурге, слишком велик голод и упадок сил, чтобы почувствовать то нежное движение к новому, которое уже дышит и живет здесь, на окраинах. Войну мы кончаем. Что будет дальше? Не знаю, но, по-моему, то величественное и спокойное восхождение Солнца Духа, тот новый век Ренессанса, о котором мы все когда-то мечтали. В окно мне видна серебряная дельта и среди песков удобренные виноградники. Я свято и безмерно верую. Крепко жму Вашу руку и привет Вашей жене. Простите за это письмо". Если Михаил Лозинский получил это письмо, вполне вероятно, что он показал его Николаю Гумилеву. Солнце Духа - гумилевский образ. Это письмо могло бы предвосхитить приезд Ларисы, познакомить с ней, изменившейся... (Цитируется по: Пржиборовская-2008, сс.315-316).
276. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.251, л.136; ф.3597, оп.2, д.306, л.128.
277. ОР РГБ, ф.245, к.6, ед.хр.20.
278. ПСС-8, №159. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.6, ед.хр.20.
279. Как следует из приведенного выше предписания, начальником Гумилева был полковник 4-го уланского Харьковского полка барон фон-Кнорринг.
280. ПСС-3, №50. Появление "военного мадригала" связано с открыткой - репродукцией картины Л. Авилова "Гусары смерти к плену". Стихотворение не было включено ни в одну книгу Гумилева.
281. 5-й Гусарский Александрийский полк имеет славную историю, которая отражена на ряде интернетовских сайтов. Полк был сформирован 25 июня 1783 года. Про историю его создания и про его участие в боях против большевиков смотрите сайт: http://www.pobeda.ru/index.php?Itemid=58&id=4792&option=com_content&task=view . Песню можно прослушать на сайте http://files.pobeda.ru/music/entsiklopedia/imper_polki/chernye_gusary_2.mp3 в исполнении хора Валаамского монастыря, и на сайте http://blackhussars.ucoz.ru/mp3/NS.mp3 в исполнении эмигрантского ансамбля.
282. Сергей Маковский. Николай Гумилев по личным воспоминаниям. В книге: Николай Гумилев в воспоминаниях современников. М., 1990, с.95.
283. Роман Тименчик, "Над седою, вспененной Двиной…", журнал "Даугава", 1986, №8, сс.117.
284. ПСС-8, №160. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.6, ед.хр.20.
285. Все три последующие открытки будут стихотворными.
286. "Труды и дни", с.267.
287. РГВИА, ф.3515, оп.2, д.10, л.11.
288. Гранки "Мика" для "Нивы" находятся в архиве Струве. Смотрите "Гумилев-Вашингтон-2", с.336.
289. ПСС-8, №161. Необычна история появления этой открытки, которая изложена в газете "Московские новости", №4 (870) 26.01 - 2.02.1997, с.21; она была случайно куплена на "барахолке" в Твери, и передана в Тверской краеведческий музей, где и хранится. К сожалению, на все запросы о том, что изображено на открытке, ответа пока не последовало.
290. Документального свидетельства того, что был отменен перевод Гумилева в стрелковый полк, обнаружить не удалось. Видимо, это были просто слухи, которые вскоре развеялись, и Гумилев, оказавшись в начале марта по болезни в Петрограде, сразу же начал хлопотать о своем переводе в Русский экспедиционный корпус.
291. ПСС-3, №51; ПСС-8, №162. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.6, ед.хр.20.
292. Возможно, эти строки принадлежат перу иеросхимонаха отца Антония (Булатовича), они приводятся в его листовке "Крест на Святой Софии", смотрите сайт - http://pravoslav.de/imiaslavie/antony/kple.htm .
293. ПСС-3, №52; ПСС-8, №163. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.6, ед.хр.20. Здесь текст дается по автографу, с сохранением орфографии.
294. "Труды и дни", с.267.
295. "Труды и дни", с.267. Записано со слов Ахматовой и Лозинского.
296. Лукницкий-I, с.96-97.
297. За все сведения о С.Н. Сыромятникове (1864 - 1934) я признателен Е.А. Резвану, который специально занимался его биографией в ходе работы над книгой "Русские корабли в Персидском заливе (1899-1903)". (E. Rezvan. Russian Ships in the Gulf (1899-1903). London, Ithaca press, 1993, pp.9-10. Арабское издание - М., 1989). С.Н. Сыромятникову посвящены и другие многочисленные публикации, которые без труда можно найти в Интернете. Гумилев мог узнать о Сыромятникове и раньше, в частности, от своего учителя, директора гимназии И.Ф. Анненского - сохранилась их переписка: http://annensky.lib.ru/names/syromyat/syromyatnikov.htm. Следует заметить, что книги Сыромятникова входили в гимназические программы. По мнению Р. Щербакова (Гумилев-1991-2, сс.407-408), одним из источников для написания "Гондлы" была книга С.Н. Сыромятникова "Сага об Эйрике Красном" (СПб., 1890). Из нее взяты оба эпиграфа в разделе "Вместо предисловия".
298. ПСС-8, письма Гумилеву, №53. В комментариях к этому письму сказано, что "личность автора настоящего письма не установлена". При этом автор письма обозначен как - "Г. Сыромятников". К сожалению, по техническим причинам при подготовке публикации не удалось добраться до автографа, чтобы уточнить подпись под письмом. Однако, как сообщил Е. Резван, Сыромятников часто подписывался различными инициалами. Так что нет сомнения, что автор посланного Гумилеву письма - именно Сергей Николаевич Сыромятников.
299. РГВИА, ф.3597, оп.2, д.306, л.140.
300. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.251; ф.3597, оп.2, д.306, л.199.
301. "Труды и дни", с.268. Записано со слов Ахматовой.
302. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.251. В этой папке собраны все последние приказы по полку, последний приказ - от 28 декабря 1917 года.
303. РГВИА, ф.3515, оп.1, д.522, л.746-746 об. Подлинник.
304. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.165, л.76.
305. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.251.
306. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.164, л.167.
307. Труды и дни", с.268. Свидетельства А.А. Ахматовой, О.Э. Мандельштама, М.Л. Лозинского, В.К. Шилейко, М.М. Тумповской, А.И. Гумилевой.
308. Стихотворение "Мужик", иносказательно обращенное к образу Распутина, также вошло в сборник "Костер", изданный Гумилевым вскоре после возвращения в Россию в 1918 году. Весь сборник составлен из написанных в 1916-1918 годах стихотворений, то есть из тех стихов, которые были написаны Гумилевым, пока он оставался офицером и служил в Гусарском полку и в Русском экспедиционном корпусе во Франции. При этом в "Костре", практически, не звучит тема войны. Разве что в пророческом стихотворении "Рабочий". Следует обратить внимание на великолепный разбор стихотворения "Мужик" Мариной Цветаевой в очерке "История одного посвящения". (Марина Цветаева. Собрание сочинений в семи томах. Том 4. Воспоминания о современниках. Дневниковая проза. М., Эллис Лак, 1994, сс.141-142). Цветаева завершает свое обращение к Гумилеву словами: "Дорогой Гумилев, есть тот свет или нет, услышьте мою, от лица всей Поэзии, благодарность за двойной урок: поэтам - как писать стихи, историкам - как писать историю. Чувство Истории - только чувство Судьбы. Не "мэтр" был Гумилев, а мастер: боговдохновенный и в этих стихах уже безымянный мастер, скошенный в самое утро своего мастерства-ученичества, до которого в "Костре" и окружающем костре России так чудесно - древесно! - дорос".
309. Другой вариант "Канцоны", посланной Ларисе Рейснер из Москвы 24 февраля 1917 г.
310. Это незаконченная повесть "Веселые братья", ПСС-6, №18; ее черновики Гумилев оставил в Париже, и фрагменты были впервые опубликованы в вашингтонском четырехтомнике.
311. Точно установить, кто такой Апатов, не удалось. Возможно, это член будущей Петроградской комиссии по улучшению быта ученых А. Апатов, который был направлен КУБУ из Петрограда в Москву в первой половине мая 1920 г. "Очень прошу Вас, - писал Горький Ленину, - принять и выслушать А. Апатова, члена Президиума Комиссии по улучшению быта ученых". Смотрите сайт: http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/rev94vr.htm .
312. Хроника-1991, с.400.
313. "Труды и дни", с.269. Свидетельства А.А. Ахматовой, М.Л. Лозинского, М.М. Тумповской и др.
314. "Труды и дни", с.269. Свидетельство А.А. Ахматовой.
315. ЗК Блока-1965, с.322.
316. ЗК Блока-1965, с.320.
317. "Труды и дни", с.269-270. Свидетельства А.А. Ахматовой и М.Л. Лозинского.
318. РГВИА, ф.3515, оп.1, д.522, л.429. Подлинник, на бланке.
319. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.176, л.297.
320. РГВИА, ф.3515, оп.1, д.522, л.427.
321. РГВИА, ф.3515, оп.1, д.522, л.428.
322. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.251.
323. РГВИА, ф.3597, оп.1, д. 188, л.1150. Заверенная копия. Машинопись. Что касается дальнейшего материального содержания Гумилева, эти вопросы исчерпывающе отражены в сохранившихся документах Русского экспедиционного корпуса, которые будут приведены в следующей части.
324. РГВИА, ф.3597, оп.1, д.181, л.136.
325. Справедливости ради замечу, что эти же слова Гумилев написал на сборнике "Костер", подаренном Ане Энгельгардт 9 июля 1918 (хранился в собрании М.С. Лесмана, Санкт-Петербург). Возможно, были и другие адресаты… Но первым была - Лариса Рейснер.
326. ОР РГБ, ф.245, к.1, ед.хр.4, л.1. Скорее всего, это "Письмо" было написано в указанное в тексте время, как "комментарий" в переписке с Гумилевым. Хотя, по другим сведениям, оно появилось на год раньше, еще до начала переписки, и предназначалось для журнала "Рудин", №1, вышедшего в ноябре 1915 года, уже после знакомства Ларисы с Гумилевым в январе 1915 года в "Бродячей собаке". Это кажется несколько странным. По этим же сведениям, стихотворение не было тогда напечатано по цензурным соображениям.
327. ОР РГБ, ф.245, к.1, ед.хр.5, ед. хр.12 и др. Как правило - это черновые наброски на отдельных листах бумаги, не предназначавшиеся для публикации. Некоторые стихотворения смотрите, например, в книге Пржиборовская-2008, сс.192-193.
328. ОР РГБ, ф.245, к.1, ед.хр.6. Текст этого стихотворения приведен в книге: Пржиборовская-2008, с.135. Стихотворение связано с созданием упоминавшегося выше литературно-художественного общества "Медный всадник", участником которого был и Гумилев, смотрите примечание [15].
329. ПСС-8, №164; ПСС-3, №62. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.6, ед.хр.20. Стихотворение, с небольшими разночтениями (разбиение на строфы) вошло в сборник "Костер".
330. ПСС-8, №165. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.6, ед.хр.20.
331. ПСС-8, письма Гумилеву, №47. Автограф - ОР РГБ, ф.245, к.5, ед.хр.3.
332. По мнению Г. Пржиборовской, "письмо отослано осенью 1917 года, когда, по свидетельству ее названого брата Льва Рейснера, ей грозила опасность, и он молил ее уехать из Петербурга" (Пржиборовская-2008, с.195). Не думаю, что письмо было "отослано", тем более - "осенью 1917 года", когда Гумилев был в Париже. Возможно, тогда все сохраненные письма были сложены в конверт с соответствующей надписью, с добавлением неотправленного письма-завещания.
333. ОР РГБ, ф.245, к.5, ед.хр.15, лл.58-60.
334. С мужем Федором Раскольниковым, с которым вскоре разошлась. Начались романы с К. Радеком, с Л. Троцким. Хорошая компания. Все - впоследствии ярые "враги народа". В их компанию, несомненно, попала бы и она сама, если бы не вызывающая вопросы неожиданная смерть, якобы от тифа, в кремлевской больнице 9 февраля 1926 года. Было ей 30 лет…
335. "Девочка Гумилева" - дочь Гумилева Лена от Ани Энгельгардт, родившаяся 14 апреля 1919 года. Умерла она в Ленинграде, в блокаду, в 1942 году, от голода: "Сначала умер отец, потом мама, потом Аня, которая страшно мучилась от голода и холода. Лена умерла последней". По сведениям М.С. Лесмана, Анна Николаевна умерла в апреле, а дочь Гумилева Лена умерла в больнице им. Мечникова 25 июня 1942 года. (Исследования-1994, с.375). Приведенное письмо Ларисы Рейснер - ответ на письмо матери Е.А. Рейснер, которая в конце 1922 года писала Ларисе в Афганистан: "Гумилев оставил жену и ребенка (девочку 2-х лет). Жена - лахудра, словом, надумала я взять девочку. Жаль мне одинокую и беззащитную. Одобряешь?.." (ОР РГБ, ф.245, к.7, ед.хр.58).
336. Н.Я. Мандельштам. Воспоминания. М.: "Книга", 1989, с.103. Там же (с.104) Н. Мандельштам пишет, что "я почему-то уверена, что будь она в Москве, когда забрали Гумилева, она бы вырвала его из тюрьмы…"

Автор выражает благодарность Н.М. Иванниковой и Е.А. Резвану за ценные замечания и дополнения, а также Сергею Сербину и его жене, взваливших на себя тяжкий труд редакторов и корректоров данной работы. Особая благодарность - сотрудникам ОР РГБ, и лично Любови Александровне Шевцовой за предоставленные архивные материалы и за возможность их воспроизведения.

© E. Stepanov

back

top