Полина Поберезкина
"Белая стая" Анны Ахматовой в записях В. П. Петрова
На состоявшейся 23-24 июня 2009 в Санкт-Петербурге международной научной конференции "Анна Ахматова XXI век: творчество и Судьба" активно обсуждались проблемы публикации наследия поэта. Отмечалось, что стремительно растущее количество изданий обратно пропорционально их качеству и что без тщательной научной подготовки текстов невозможно их дальнейшее популярно-массовое воспроизведение. Думается, эти выводы применимы к сегменту "возвращенной литературы" ХХ века на всем постсоветском пространстве.
К сожалению, число печальных юбилейных примеров пополнилось. Нижеследующая заметка увидела свет в "Крымском Ахматовском научном сборнике" [1], однако в ходе редакционно-технической подготовки работа публикатора была, по сути, сведена на нет. Вопреки общепринятым правилам передачи текста исторических документов в научных изданиях, материал лишился почти всех служебных знаков и - как следствие - перестал соответствовать рукописному оригиналу. Сложившаяся ситуация вынуждает прибегнуть к повторной публикации.
Критические отзывы в местной печати [2] свидетельствуют, что несмотря на тяготы и препоны революционного времени, "Белая стая" достигла украинского читателя. Киев, как известно, откликнулся статьей В. В. Гиппиуса [3], представленной также в виде доклада [4].
Одним из квалифицированных читателей, рассказывавших киевской аудитории об ахматовском сборнике, был Виктор Платонович Петров (1894-1969; псевд. В. Домонтович и Виктор Бер) - литературовед, этнограф, философ и прозаик, в личном архивном фонде которого (ЦГАМЛИ Украины. Ф. 243 (Петров В. П.). Оп. 1. № 90. Л. 44-80 [5]) сохранились наброски лекции. Автограф представляет собой рукописные заметки фиолетовыми чернилами (с незначительным количеством карандашных помет) на отдельных листках, объединенных бумажной обложкой с надписью: "Анна / Ахматова / Белая стая / Петроград / издательство Гиперборей / 1917". Фрагментарность текста, включающего помимо ахматовских разрозненные записи о К. Леонтьеве, В. Маяковском, В. Князеве, А. Ремизове, Н. Языкове, философские рассуждения (в данной работе они не приводятся), позволяет предположить, что материалы к лекции вряд ли предназначались для печати. Вероятно, они относятся к 1918-1921 годам, когда после окончания Киевского университета Петров был профессорским стипендиатом, а затем ассистентом кафедры русского языка и литературы и читал лекции по русской и украинской литературе [6]. В целом его исследовательские интересы не касались современной поэзии [7], однако произведения акмеистов входили в активный (и сочувственный) круг чтения украинских поэтов-неоклассиков [8], к которым он был близок.
Вероятно, у Петрова не было собственного экземпляра "Белой стаи": значительное место занимают переписанные тексты с указанием года и номеров страниц. Так, полностью скопированы стихотворения "Песня о песне", "Муза ушла по дороге…", "Я улыбаться перестала…", "Ответ", "Все обещало мне его…", "Под крышей промерзшей пустого жилья…", "Памяти 19 июля 1914", "Молитва", "Я не знаю, ты жив или умер…", "Утешение", "Думали: нищие мы, нету у нас ничего…", "Царскосельская статуя", "Бесшумно ходили по дому…", "Так раненого журавля…", "Широк и желт вечерний свет…", "Я знаю, ты моя награда…", "Да, я любила их, те сборища ночные…".
Из других - "Твой белый дом и тихий сад оставлю…", "Слаб голос мой, но воля не слабеет…", "Был он ревнивым, тревожным и нежным…", "О, это был прохладный день…", "О тебе вспоминаю я редко…", "Ведь где-то есть простая жизнь и свет…", "Еще весна таинственная млела…", "Целый год ты со мной неразлучен…", "Приду туда, и отлетит томленье…", "Подошла я к сосновому лесу…", "Двадцать первое. Ночь. Понедельник…", "Из памяти твоей я выну этот день…", "Нет, царевич, я не та…", "Бессмертник сух и розов. Облака…", "Все мне видится Павловск холмистый…", "Пахнет гарью. Четыре недели…", "Зачем притворяешься ты…", "Майский снег", "Нам свежесть слов и чувства простоту…", "Был блаженной моей колыбелью…", "Как ты можешь смотреть на Неву…", "Лучше б мне частушки задорно выкликать…", "Тяжела ты, любовная память!..", "Вместо мудрости - опытность, пресное…", "А! Это снова ты. Не отроком влюбленным…", "Первый луч - благословенье Бога…", "Как белый камень в глубине колодца…", "Судьба ли так моя переменилась…", "Небо мелкий дождик сеет…" - выписаны отдельные стихи и строфы. К некоторым стихотворениям - "Песня о песне", "Муза ушла по дороге…", "Слаб голос мой, но воля не слабеет…" (зачеркнуто), "Ответ", "Все обещало мне его…", "Царскосельская статуя", "Ни в лодке, ни в телеге…" (зачеркнуто), "Бесшумно ходили по дому…", "Так раненого журавля…", "Широк и желт вечерний свет…", "Я знаю, ты моя награда…" - составлены метрические схемы.
Орфография - новая с вкраплениями старой - приведена нами к современным нормам; пунктуация оригинала сохранена.
Вдохновенье. Когда д[олжны] придти слова освобожденья и любви,
она уже в предпесенной тревоге
и холоднее льда уста мои.
А дальше - свет невыносимо щедрый,
как красное, горячее вино…
Тогда:
Венцом червонным заплетутся розы,
И голоса незримых прозвучат.
Уже душистым, раскаленным ветром
сознание мое опалено.
Холодна предпесенная тревога, холоднее льда уста, но готовы прозвучать голоса незримые, но осияевает невыносимо щедрый свет и опаляет, как душист[ым] раск[аленным] ветром сознание, и готовы придти слова освобожденья и любви<.>
(Л. 59).
["Думали: нищие мы, нету у нас ничего…"]
- Стихи эти навсегда останутся как память о войне. Книга проста и не хмельна, книга грустна и светло горестна в вечерней думе.
О чем говорит А[нна] А[хматова]? о великих потерях, о нашем бывшем богатстве, у нас, которые казались нищими, о поминальных днях, о войне, о ветре, о кленовых красных листьях, о любви.
Белый дом тихий сад
Жизнь пустынная и светлая
[В] комнату с открытыми окнами влетают ветры северных морей.
(Л. 60).
[М]истичность Пушкинского пророк<а> для Ахматовой священна.
Я так молилась: "Утоли
Глухую жажду песнопенья".
[З]емная молитва не может взлетет<ь> к престолу сил и славы, как дым от [1 слово нрзб.] жертвы,
А что только стелется у ног
молитвенно целуя травы.
Так я[,] Господь, простерта ниц:
коснется ли огонь небесный
моих сомкнувшихся ресниц
и немоты моей чудесной,
срв. у П[ушкина].
Это ст[ихотворе]ние молитвенное одно новый вариант Пророка Пушкина. Как Лермонтов, как А. Толстой, так Анна Ахматова равно мыслят об этом пророке-поэте П[ушки]на, чудесно испытавшем преображение, освободившемся от земного, чтобы причаститься небесной жертвенной любви.
Поэт А[нны] А[хматовой] не призванный к изобличению, пророк П[ушки]на, не пророк изгнанный и поруганный, как у Л[ермонто]ва или мистически проникший в тайну природы вселенной, открывшейся ему как любовь, подобно А. Толстому.
Для этих уже все свершилось, все исполнилось, для нее же "чудо" еще не свершилось.
(Л. 61).
4-стоп[ный] ямб ввел Ломоносов. Пушкина это был излюбленный размер. Молодой поэт, находящийся im werden [9]<,> считает обязательным начать писать этим священным ритмом. (Струве. Стая [10]).
Но у А. Ахматовой (я не говорю о футуристах, о Маяковском, п[отому] ч[то] они возвращаются к эпохе до-Ломоносовской, до-Тредьяковской и в данном случае они, удивительно точно, воссоздали вновь формы - ср. carmina curiosa школьной поэзии XVI в.)<,> у А[нны] А[хматовой] 4-стопн[ый] ямб переживает кризис, он по-видимому умирает или же испытывает б[ыть] м[ожет] новую варьяцию, открывается новая эпоха.
(Л. 67).
["Царскосельская статуя" (схема)]
Здесь размер прост, и стройный напев торжественно-строг… Поэт не играет болезненной разорванностью ритма, как всегда. Здесь он классичен<,> неспешно зреющий, вслушиваясь в незримую поступь поэтов давно ушедших.
(Л. 70 об.).
У А[хматовой] почти нет похожих строк<.>
["Так раненого журавля…" (схема)]
(Л. 72).
["Широк и желт вечерний свет…" (схема)]
Здесь простота детских воспоминаний и мягкая грусть. Для грусти ли нежной апрельской нужна изысканность ритма.
(Л. 72 об.).
Примечания:
© P. Poberezkina
| 
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
