Александр ЛАСКИН

ДОМ ГОРИТ, ЧАСЫ ИДУТ

Главы из документального романа

Предлагаемый отрывок включает в себя первые и десятую главы документального романа "Дом горит, часы идут".

Эта книга начинается появлением житомирского поэта и мирового судьи Константина Роше. Впрочем, и в судьбе героев многое начиналось благодаря ему. Наверное, кое-что было бы по другому, если бы в 1899 году Роше не собрал совсем юных людей (самому младшему было пятнадцать) для того, чтобы отправиться на помощь голодающим.

Для нас особенно интересны двое его спутников - Коля Блинов (он и есть главный герой романа) и Саша Гликберг, будущий Саша Черный. Удивительным образом совпало не только начало их судеб, но и финалы: оба умерли, защищая тех, кому не мог помочь никто, кроме них.

О том, как Саша Черный спасал соседских детей из горящего дома, хорошо известно, а вот о жизни и смерти Коли Блинова читатель узнает лишь тогда, когда книга будет напечатана целиком.

Пока же изложим эту историю вкратце. Впрочем, совсем коротко не получится: двадцать три года Колиной жизни вместили в себя множество разнообразных событий.

Как видно, этому молодому человеку было непременно нужно действовать. Казалось бы, можно было бы выбрать более спокойную судьбу, но он намеренно лез на рожон.

Скорее всего, в этом и заключались уроки Роше. Это он внушил своим воспитанникам, что следует жить не "по касательной", а в полной мере.

После поездки на голод Коля принял участие в беспорядках в Киевском университете и получил за это год солдатчины. Затем он вступил в боевую организацию партии эсеров. Хотя его приняли на первые роли, но дальше изготовления бомб дело не пошло. Помешало анонимное письмо: в нем не рекомендовалось использовать Блинова в терактах, так как оба его брата служат в полиции.

Такого рода резоны считались крайне серьезными и по этому поводу сразу собрались партийцы. Особенно горячился Азеф: он заподозрил, что письмо написала жена Коли, Лиза, и предложил ее за это убить. Ну чтобы разные там родственники не вмешивались в то, что их не касается… К счастью, Каляев, которому это было поручено, отказался стрелять в свою хорошую знакомую. Так что именно его Лиза должна благодарить за то, что прожила долгую жизнь: она стала литературным работником и фольклористкой (одно из главных ее дел - открытие таланта Павла Бажова) и умерла в семидесятые годы

Помочь Коле было значительно труднее. Даже если судьба освобождала его от одних обязанностей, он придумывал для себя другие.

Впрочем, началось все с предупреждения. Вроде в жизни не должно быть подобной симметрии, но все было именно так.

В 1904 году Коля репетировал в пьесе Е. Чирикова "Евреи" в любительском театре Женевского университета. Ставил спектакль небезызвестный Семен Ан-ский (Раппопорт).

В конце пьесы Колин герой Березин погибает, пытаясь спасти от рук погромщиков свою невесту Лию. На премьере доиграть спектакль до этого места не удалось: когда началась сцена погрома, публика потребовала закрыть занавес. Видеть то, от чего они бежали из Украины и России, им было невмоготу.

То, что Блинов не сыграл на сцене, буквально через год произошло в жизни. Узнав о том, что в Житомире готовится погром, он сразу бросился туда. Никто как он, русский и уроженец этого города, не имел права вступить переговоры с погромщиками. Впрочем, те, с кем Коля хотел договариваться, предпочли его убить. Последнее, что он услышал, было: "Хоть ты русский и сицилист, но хуже жидов".

Колина мать нашла сына в морге Еврейской больницы, куда свозили тела жертв погрома. В кармане его пиджака лежало обращенное к ней письмо. В нем он объяснял, почему не мог поступить иначе.

Да вот еще одно событие, произошедшее после Колиной смерти. Его брат, Иван Блинов, действительно служивший в полиции, поехал в Екатеринослав к раввину Владимиру Темкину, чтобы в его лице выразить благодарность евреям за их участие в увековечивании памяти Коли. Вряд ли прежде полицейский стал бы благодарить раввина, но после того, что случилось, переменилось многое …

Теперь необходимо объяснить, каким образом все это стало известно.

В первую очередь, надо сказать о моей предшественнице - в пятидесятые-шестидесятые годы судьбой Блинова заинтересовалась Сарра Левицкая (25.01.1888 - 28.08.1966). Была Левицкая русской, внучкой декабриста Михаила Бодиско, выросла в большом имении под Тулой. Впрочем, свое имя, полученное в честь бабушки-монахини, она воспринимала как указание: если ее назвали Саррой, то она должна Саррой быть… Левицкая не просто интересовалась еврейскими проблемами, но хотела какого-то поступка на этом поприще: сперва она попыталась поменяться паспортом с приятельницей-еврейкой, а потом принять иудаизм… Когда она прочла о Блинове, то поняла, что этот человек "совершил то, что обязана была сделать она". Тогда она приняла решение остаток жизни посвятить памяти Коли.

Левицкая действительно сделала больше кого-бы то нибыло. Она много раз ездила в Житомир, разыскала его могилу, общалась с родственниками, записывала их воспоминания… Еще надо упомянуть о том, что в Иванове, где Сарра Николаевна оказалась после своей последней отсидки по 58 статье, она издавала машинописный антифашистский журнал "Колокол Бухенвальда". Материалы для номера, посвященного Коле, были готовы, но болезнь помешала ей осуществить замысел… Последние главы романа, посвщенные Сарре Николаевне, подводят итог книге и, в каком-то смысле, завершают историю Блинова.

Огромный, занимающий много папок, архив Левицкой мне передал ивановский ученый Евгений Владимирович Таланов. Мы нашли друг друга волею судьбы, счастливого случая и интернета. Эта встреча, принесшая мне разгадку, из числа тех, которых всегда ждет и на которые уповает автор-документалист.

Осталось сказать, что хотя большинство моих персонажей - русские, это еврейская книга. Не только потому, что в ней цитируются еврейские мудрецы, а главным ее событием является Житомирский погром. Дело в том, что еврей - всегда другой, или, если следовать точному переводу слова "ха-иври", - "пришедший с другой стороны". Значит, в какой-то момент своей жизни каждый человек - вне зависимости от национальности - может почувствовать себя евреем.

1. Н.И. Блинов - студент Женевского университета. 1904. Фото из архива С.Н. Левицкой.

Мало что остается от детства. Ну если только что-то совершенно неважное.

Поднимешься на чердак на даче, а там тебя заждалась пластмассовая лопатка.

Возьмешь в руки лопатку, взгрустнешь. Вспомнишь, сколько разного рода сооружений построено с ее помощью.

Где они, эти замки и дворцы? Там, где все, что создано из песка и воздуха. Существует же где-то кладбище несбывшихся надежд.

Если наше с вами детство растворилось без следа, то что говорить о юных годах житомирца Коли Блинова?

Могло что-то уберечься на чердаке, но только где тот чердак? Ведь и дома, где он когда-то жил, давным-давно нет.

От короткой и бурной колиной жизни осталось несколько коричневых конвертов с бумагами и фотографиями.

Как сказал поэт, немного дыма и немного пепла… Впрочем, есть здесь документы достаточно примечательные.

Вот поздравление ко дню маминого ангела. Берешь в руки плотный картонный квадрат и сразу представляешь молодого человека.

Скорее, он не сам это сочинял, а списывал с какого-то образца. Если что-то говорит о нем лично, то лишь грамматические ошибки.

Да, еще отменный почерк. С такими ветвистыми "л" и "н" далеко пойдешь, а уж отличником станешь непременно.

Сразу скажем, что Коля никогда не хотел для себя преимуществ. Буквы у него ветвились только потому, что это красиво.

"Дорогая мама, поздравляю тебя с днем Ангела, и отдуши желаю тебе всего хорошего".

Именно "отдуши". Будто не описка, а проговорка. Словно признание в том, что его душа не существует сама по себе.

На этом Коля не остановился, и опять вышло "отдуши". Вроде все слова по отдельности, а читаются залпом.

"С днем Ангела поздравляю, всего лучшего желаю, и учиться обещаю".

Ох, не хочется пририсовывать Коле лишние пятерки. Тем более, что на этот счет тоже имеется документ.

Бумага толстая-толстая. Как видно, в тайном расчете на то, что ее окантуют в раму и повесят на стену.

Называется: "Свидетельство об успехах и поведении воспитанника Житомирской гимназии".

Видите, успехах. Значит, уже в те времена хорошие отметки почитались чем-то вроде выигрыша в лотерее.

Не случилось у Коли большого везения. Если встречаются четверки, то в плотном окружении троек.

Напротив каждой графы - подпись "классного наставника", а также "родителей или заступающих на их место".

Был бы жив Иван Петрович, это была бы его обязанность, но он умер тогда, когда мальчику едва исполнилось полгода.

Так что остается рассматривать фотографии. Размышлять над тем, есть ли связь между короткой жизнью и пышными усами.

Когда человек заводит на лице такое хозяйство, то он собирается жить долго. Поэтому скорее всего тут какое-то недоразумение.

После смерти отца все права перешли к матери. В том числе и право расписываться в знак согласия с отметками сына.

Примечательная, надо сказать, закорючка. Другие автографы буквально промелькнули, а эта прочно утвердилась на своем месте.

Уже никто не узнает, чьи фамилии рядом, а тут сразу видно: "Мария Блинова".

Притом не легкомысленными фиолетовыми чернилами, а самыми что ни на есть черными, под цвет ее вдовьего наряда.

Иногда дело не в толщине страницы, а просто случай. Какой-то сбой произошел в мировых сферах, и бумага смогла проскользнуть.

Почему такой фарт "талону к удостоверению № 904, выданному ученику… для получения скидки с билета III класса…"?

Удивительно? Еще как! Ведь даже страна, где когда-то пользовались этой скидкой, называется по-другому.

Казалось бы, такая мелочь - первый кандидат на вылет, а ее ничто не берет. Можно представить, в каких передрягах она побывала.

Поначалу имела место забывчивость. При выходе из вагона Коля билеты выбрасывал, но тут его что-то отвлекло.

Прочие обстоятельства тоже миновали этот листок. Другие бумаги так разбросало, что концов не найти, а она выплыла.

В конце концов нашла тихую пристань и несколько десятилетий пролежала в ящике письменного стола.

Компания возникла соответствующая. Мало того, что огрызки карандашей и резинки, но свой брат-документ.

Тут не только фотографии и письма, но десяток театральных программок, два билета в кино и три ресторанных меню.

Как при такой степени близости избежать разговоров? Один хвастает вышеупомянутой скидкой, а другой приглашает на новый спектакль.

Что касается меню, то тут тоже есть что предложить. Скорее всего, их сохранили как пример неиспользованных возможностей.

Помните "Бобок" Достоевского? Вот такой же гул стоял над кладбищем как над письменным столом.

Документы редко догадываются о будущем. Чаще всего они не желают знать ничего, кроме того, что в них написано.

Поэтому возраст понятие относительное. Вроде этим бумагам столько лет, а, кажется, они только появились на свет.

Как малые дети кричат "ау!" или, если угодно, "бо-бо!".

Кстати, "бо-бо" слышится в названии повести. Видно, автор хотел показать какая дистанция разделяет начала и концы.

По сути, нет этой дистанции. Только вы сообщите о своем присутствии, а уже ничего не болит.

Сперва было два открытых слога, а "к" все завершило. Сделало ситуацию окончательно необратимой.

Вот так непросто с этим талоном. Вроде фитюлька, ненужный листок, но столько всего вместил в себя.

Радуешься ему почти как новому знакомому. Чуть не вслух восклицаешь: да вот же он! ну, конечно! да где же ты раньше пропадал!

Попытаемся по детали вообразить целое. Сперва представим зимний украинский денек, а потом перейдем к паровозу.

Сдвинуться с места этой громадине нелегко. Смотрит своими глазками-фарами и словно размышляет.

Вроде как сомневается: для чего куда-то стремиться? не правильней ли переждать на запасном пути?

Так разволнуется, что по самые окна заберется в клубы пара. Будто спрячется в этом облаке от самого себя.

При этом одышка почти предсмертная. С тяжелыми хрипами и ознобом по всему длинному телу.

Понедужит какое-то время, а потом резко очухается.

Чух-чух, чух-чух… Быстрей и быстрей. Гудок уже не тревожный, а веселый, напоминающий разбойный посвист.

На улице холодно, а Коле тепло. Благодаря счастливой скидке в один рубль, он наслаждается видом из окна.

Славное это дело - ехать в поезде. Пассажиры движутся вперед, а весь остальной мир неспешно отползает назад.

…да будет слово ваше "да, да", "нет, нет";
а что сверх этого, то от лукавого.

Мат. 5:37.

Эту историю следует начинать не с Коли Блинова, а с Константина Константиновича Роше.

Если бы не Роше, то и Коли не было бы. То есть, конечно, существовал бы какой-то Коля, но вряд ли он мог стать персонажем.

Ну Коля и Коля. Пусть и Блинов, и житель Житомира, но все же это был бы другой человек.

Дело не в том, что Роше - сорок, а Блинову - шестнадцать. Еще неизвестно кого в этой паре следует считать старше.

Арифметика тут точно не действует. Ведь Роше - человек странный, а в странных людях всегда есть что-то ребяческое.

Если бы кто-то решил организовать конкурс чудаков, то Константин Константинович претендовал бы на главный приз.

Конечно, пришлось бы побороться. Одни бы отстаивали Дон Кихота, другие князя Мышкина, но потом согласились: только Роше!

Больно много аргументов в его пользу. Ко всем полагающимся в этом случае тараканам прибавим поэтические наклонности.

А участие в церковном хоре? Это еще сильнее, чем писать километрами стихи.

Кстати, удивительная фамилия - еще один балл.

Угадываете смесь французского с нижегородским? На самом донышке иностранного слова спрятано имя огромной страны.

Прямо-таки не фамилия, а автобиография. Из нее мы узнаем о том, что его предки жили во Франции, а потом их забросило в Россию.

Еще фамилия говорит о дедушке.

Любопытный господин, между прочим. Профессор Военно-инженерной академии и изобретатель цемента для фортов Кронштадта.

Разный материал у дедушки и внука. Один предпочитал нечто основательное, а другой тяготел к почти несуществующему.

Ну и что с того, что дым? Главное, воспарить как можно выше, а дальнейшее не имеет значения.

И результаты у двух близких родственников непохожие.

Роше оставил потомкам не полезную формулу, а лишь пару экземпляров своей книги да еще портрет Александра Дюма.

Некогда Константин Константинович пересекся с романистом и попросил написать несколько фраз.

Чего-чего, а добродушия у этого писателя с избытком. Полнота чувств соответствует полноте фигуры.

С тех пор портрет у Роше всегда на столе. Скосишь глаза в сторону, и любимый автор вновь пожелает тебе удачи.

У Дюма такая улыбка, словно за окном не пейзаж с большой лужей и парой неразлучных петухов, а вечнокипучий Монмартр.

Надо ли смеяться над тем, что Бальзак венчался в Бердичеве? Ведь это почти тоже, что Роше жил в Житомире.

Да и можно ли советовать судьбе? Если так получилось, значит это ее решение.

Видно, судьба понимала, что без контраста не обойтись. Что чем тесней окружающее пространство, тем сильнее склонность к фантазиям.

Вот ты выглядываешь из этой дыры. Крутишь головой во все стороны, и лишь потом начинаешь различать…

Вдруг понимаешь: сбылась мечта провинциала. Ведь это широкое и величественное и есть Невский проспект.

Не все же читать о нем у Гоголя. Когда-то надо и самому прошвырнуться по этой выставке лучших произведений человека.

Не все житомирцы тешили себя такими картинами. Люди по-настоящему странные и возвышенные предпочитали реальность.

Больше всего переживал Роше. Тяжко вздыхал, поднимал очи горе, размахивал для убедительности руками.

Ну как он мог согласиться с тем, что люди сейчас существуют начерно, а настоящую жизнь собираются прожить потом.

Константин Константинович не только кипятился. Главное, он жил так, словно по-другому никак нельзя.

Еще дело в профессии. Трудно представить мирового судью, который все время поглядывает на часы.

Мол, я тут только от сих до сих. Лишней минуты не согласен провести.

Для Константина Константиновича не существует лишних минут. Каждая самая нужная и необходимая.

Если Роше что-то поручено, то он целиком несет ответственность. Не имеет права ничего пропустить.

В данном случае важно не только чувство долга, но вся разнообразная гамма чувств. Уж очень примечательные бывают сюжеты.

Вот истории из первой попавшейся папки.

Помещица грубо отчитала прислугу, извозчики подрались, а карманника поймали за руку…

Сразу начинаешь все проверять. Как говорится, дедуктировать.

А что если барыня сорвалась не просто так, а потому, что буфетчица так и норовила ей насолить?

Существует такое амплуа "стервь-кокет". Это когда фартучек белый, личико привлекательное, а мысли самые неприятные.

Примерно так размышляет Роше. На одну чашу весов поместит хозяйку, на другую особу в фартучке…

Теперь надо разобраться с карманниками.

Глупо они поступили. Житомир город настолько маленький, что воры тут наперечет.

Дойдя до извозчиков, начинаешь издалека.

Интересно, просто так они повздорили или тут вопрос принципиальный?

Например, спорили о том, доедет ли колесо до Москвы? Если одно не доберется, то может четыре или восемь?

Вспоминаются "Мертвые души". В начале поэмы говорится о колесе, а в конце о том, что лучше совсем без колес.

Словом, действие развивается между землей и небом. Сперва топчется на месте, а в финале несется вскачь.

Удивительней всего это место: "Кажись неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе…"

С этого момента возникает другая точка зрения. Смотришь на все как бы не вровень, а извне.

Только Богу под силу такой взгляд. Когда видишь не частности, но все разом.

Вот знакомая местность превращается в карту, на которой различаешь народы и государства.

Нет ни дороги, ни брички, а есть только движение. Словно небо разрезает летательный аппарат.

А что если по-другому? Вдруг этот порыв есть не что иное как энергия речи?

Просто автора ведет вдохновение. Потому все дымится, гремит и остается позади.

Тут Роше, конечно, спохватится: да к чему это я? на какие пустяки трачу свое время?

Нет, помянуть Гоголя всегда хорошо. Спросишь у него совета и непременно получишь ответ.

С радостью подумаешь: как точно он понял! Начинается действительно с первого плана и лишь потом возникает перспектива.

Мировому судье положена солидность. Иногда дело заходит настолько далеко, что появляется брюшко.

Да и как без брюшка? Ведь в уставе сказано, что судья должен иметь недвижимости не меньше чем на шесть тысяч.

Шесть тысяч, надо сказать, это кое-что. Не только дом с мезонином, а пара пристроек и небольшой садик.

Казалось бы, какая связь между мезонином, брюшком и правосудием, но что-то общее тут проглядывает.

Начать с того, что судье хорошо дома. Накинешь халат, расположишься в кресле, и, кажется, нет никаких забот.

Отчего бы Константину Константиновичу не жить так? В начале дня хлопотать о других, а в конце исключительно о себе.

Почему-то не получается. Все время возникают мысли о том, как кому-то помочь.

Наделил же его Господь неумеренным правдолюбием. Если что-то против его принципов, он сразу вмешивается.

Уж какое тут брюшко? Скорее забудешь пообедать и лишь к ночи вспомнишь, что весь день не ел.

Еще у Роше удивительная способность находить сторонников. Он просто не может с кем-то свои хлопоты не разделить.

Мало того, что добьется справедливости, но воспользуется этим поводом для создания чуть ли не сообщества хороших людей.

Одно дело - Константин Константинович, а другое - он же с сотоварищами. Тут считай не партизанская вылазка, а настоящая война со злом.

У каждого человека есть ключевое слово. Своего рода пароль, с помощью которого проникаешь на глубину.

Для Роше важнее всего "ответственность". Пребывание на этом свете для него не только подарок, но и обязанность.

Притом ведь не президент или император, а мировой судья! Мог бы вообще ни о чем не думать, кроме тех же карманников и извозчиков.

Да еще, конечно, о себе любимом, кресле-качалке и теплом пледе, навевающих сладкие сны.

Казалось бы: опять Роше лезет на рожон! Впрочем, при полном неравенстве условий он часто выходил победителем.

Порой вмешивался в такие области, которые людям просто неподвластны.

Что можно сделать, если Бог не дал детей? Надо просто принять это как должное.

Даже по такому тонкому поводу Константин Константинович имел независимое мнение.

Причем искать вторую половину не собирался. Как обычно, рассчитывал только на себя.

Не понимал, как можно отважиться на такой шаг лишь по той причине, что нелегко жить одному.

И вообще как это без пафоса, блеска в глазах и ощущения того, что случилось что-то непоправимое.

Это у него от занятий сочинительством. Пусть результат его усилий скромный, но в данном случае важнее порыв.

Не бывает стихов без минутного восторга и приближающихся слез. Без уверенности, что это не ты пишешь, а кто-то водит твоей рукой.

Женитьба тоже требует вдохновения. Уж если это подчас случается, то всякий раз должно быть как впервые.

Такой человек Константин Константинович. Не представить, что он не только воспарял духом, но занимался прозаическими вещами.

Иногда, конечно, придет в голову: вот бы казенную бумагу начать как-нибудь эдак!

Мол, дождь, слякоть, тяжело на душе… Было бы странно, если бы погода была мерзейшая, а их ведомство сидело без дела.

Кто только не ломался в конце концов. Сперва побудут в холостом состоянии, а потом сворачивают на общий путь.

Вот уже вперед и назад катаешь коляску… Почти засыпаешь от усталости, а ребенок не угомонится.

Впору в ответ на его "Уа!" закричать: "Ау!" Где вы, юные годы, многообещающие женские глазки и веселый шелест юбок?

Как всегда, Константин Константинович не присоединился к большинству и остался в гордом одиночестве.

Что если это будет не вся семья, а лучшая ее половина? Не сварливая жена, вечно недовольная мужем, а умный и красивый сын?

Вот как просто - усыновить, и все… Обзавестись членом семьи гимназического возраста и нести за него ответственность.

Узнаете нашего героя? Взваливать на себя новые заботы у него всегда получалось.

Жизнь сразу потекла по-другому. С самого утра уже волнуешься: хорошо ли поел? тепло ли оделся? собрал ли портфель?

Так и крутишься целыми днями. Стараешься предупредить любое желание и вовремя помочь.

Как быстро они стали близкими людьми. Через несколько месяцев в пасынке проступили его собственные черты.

То подмигнет так, что сразу представляешь Роше. Или засмеется не обычным своим смехом, а словно позаимствованным у приемного отца.

Вот какие бывают метаморфозы. Некоторое время существовал один Константин Константинович, а сейчас их двое.

Между счастливыми хлопотами он воображал свою сильно разросшуюся семью.

Виделось ему это настолько ясно, будто все решили сфотографироваться и уселись перед аппаратом.

Не потому ли фотограф сказал: "Птичка вылетает!", что сам в эту минуту напоминал страуса?

Забавная, в самом деле, картина. Голова скрылась под пелериной, а ног вместе с треногой целых пять.

Сразу представляешь, что домочадцы чуть не падают от смеха, а Роше изо всех сил сдерживает улыбку…

Оставалось решить: сколько у него внуков? Конечно, не меньше трех, но и не больше десяти.

Опасно бывает заноситься. Лучше бы он не делал попыток заглянуть в будущее.

Жил бы себе поживал в этом конкретном дне. Радовался пятерке сына и сетовал на то, что он получил в драке синяк.

Думаете, этого недостаточно? Отсутствие событий иногда становится главной радостью.

Вот бы так и автору исторического повествования. На какие-то вещи закрывать глаза.

Смерть Сережи Левченко правильней было бы проскочить.

Мимо, мимо ноября тысяча восемьсот девяносто седьмого года. Самую большую скорость разовьем около двадцать шестого ноября.

Нет, все же так не выходит. Раз мы решили распутать этот клубок, то лучше обойтись без разрывов.

Правда, и рьяность ни к чему. Уже тем выразим понимание ситуации, что не станем в нее вторгаться.

Просто упомянем о том, что Роше целыми днями не отходил от больного Сергея, а потом закрыл ему глаза.

Это тоже отцовская обязанность. Если ты назвался этим именем, то должен пройти через все.

На житомирском Русском кладбище с восьмидесятых годов позапрошлого века возникла своего рода грибница.

Сперва из жизни ушел отец, потом мачеха, а теперь пасынок. Когда тут найдется место ему, семейство можно будет считать в сборе.

Памятники стоят так близко друг к другу, что сразу угадываешь характер всех участников сообщества.

Серый гранитный крест Константина Егоровича Роше, утвердившийся на большом камне, виден с любого расстояния.

Так и человек был видный. Не зря за заслуги на поприще военной инженерии он получил потомственное дворянство.

Иное дело памятник его супруги, Александры Саломатиной, многолетней надзирательницы житомирских гимназий.

Хотя в должности угадывается чуть ли не обещание наказания, но все же в ней преобладали женские качества.

Потому и в надгробии есть что-то затейливое. Если бы не обстоятельства места, эту башенку можно было бы принять за фрагмент трюмо.

При жизни между супругами тоже существовало разделение. Долгие годы бас старшего Роше смягчался дискантом жены.

Зато могила Сережи Левченко вышла какая-то неопределенная. Говоря в наших терминах, бесхарактерная.

Ведь Сережа только начинал. Если будущее и проглядывало, то лишь как некая возможность.

Спи, милый мальчик, под бронзовым крестом. Вместе с тобой здесь упокоилось все, что не случилось в твоей судьбе.

А ведь мог, мог добиться многого… Уж очень важные уроки он получил от приемного отца.

Тут только и остается, что помолчать. Константин Константинович тоже так чувствовал: вроде надо сказать что-то, но слов почему-то нет.

Иногда чужую смерть так же невозможно пережить, как свою собственную.

Вроде и отвечаешь, и задаешь вопросы, но на все смотришь как бы со стороны.

Спасибо словам! Если Роше пришел в себя, то лишь потому, что они однажды вернулись.

Константин Константинович попытался разделить слова на строчки. Посмотрел, как они выглядят в определенном соотношении.

Давно он открыл этот способ. Когда происходит что-то непереносимое, лучше всего поведать об этом тетради.

Сел за письменный стол, и все равно что выговорился. Вряд ли он стал бы откровенничать со знакомыми, но от читателя у него нет тайн.

Так исповедуешься в поезде. Ночь, темно, почти не видно собеседника… Скорее, рассказываешь это не ему, а себе.

Немного боязно цитировать. Человек превосходный, а вот тексты никудышные.

Константин Константинович и в жизни брал на тон выше. Так прямо и говорил: благородство, милосердие, честь...

Вообще слов не жалел. Там, где нужно одно определение, у него два или три.

"Книгу эту с чувством благоговейной любви и неумирающей скорби, - предварял он свою "Поэму души", - посвящаю незабвенной памяти юноши-сына Сергiя"

Все-то ему мало. Любовь - благоговейная, скорбь - неумирающая, а память - незабвенная.

Словом, не Актер Актерович, а Поэт Поэтович. Чуть не каждое слово не обходится без умножения на два.

Вот еще "сын-юноша". Что следует понимать в том смысле, что его воспитанник навсегда юношей останется.

Кстати, как правильно - Сергей или Сергiй? Это в зависимости от того, что конкретно имеется ввиду.

Тут, конечно, разные значения. Назови Роше его Сергеем, это было бы уменьшительное, а ему хотелось преувеличить.

Представляете, если бы Дон Кихоту захотелось стать автором? Это с его-то привычкой любую фразу начинать с "О!"

Конечно, персонажу все можно. Прибавил к мельницам "О!" и они превратились в великанов.

Вряд ли Роше способен на такое. Его тексты только увеличивают количество пустоты.

Ты так меня любил, что все, что я писал,
Не мог читать без слез душевного волненья, -
О, незабвенный мой! - вот все, что я собрал,
И посвятил тебе в святом благоговенье…

Тут только одна строка важная. В ней автор признает, что все это пишется потому, что так легче вспоминать.

Можно сказать, это не стихи, а словно пенал или портфель, ручка или карандаш.

Каждая царапина на этих вещах из Сережиного детства волнует и что-то говорит.

Нет, скорее надо назвать не этих свидетелей побед по алгебре и закону Божьему, а случайно найденное письмо.

Вновь прочтешь, что мальчик много бывает на воздухе, ждет встречи… Подумаешь: наверное и сейчас свидание не исключено.

2. Обложка книги К.К. Роше "Поэма души" (Спб, 1906)

С поэзией у Роше получалось не очень, но все же автором ему удалось стать.

Он чуть не сравнялся в этом с настоящими художниками. Ведь художники не плывут по течению, а сочиняют свою жизнь.

Сочинять - значит усложнять. Придумывать препятствия, которые самому же придется преодолевать.

Если получится, то сразу ощутишь себя не тварью дрожащей, а самым настоящим Наполеоном!

Наполеон ведь тоже художник. По крайней мере, по части создания трудностей ему равных нет.

Сомкнет руки на груди, обнаружит классический профиль, и произнесет: "Обстоятельства? Я их создаю".

Так и Роше создавал. Судьбы народов от него не зависели, но кое-что было в его власти.

Самое важное тут твердость. Стремление в хаосе впечатлений очертить некий сюжет.

Конечно, недоброжелатели тут как тут. Только почувствовал вдохновение, а уже ловишь косой взгляд.

Мы упоминали о том, что больше всего досаждали представительницы противоположного пола.

Ну не могут дамы спокойно смотреть, когда что-то происходит без их участия…

Причем если бы только обсуждали, так еще и действуют… В конце концов Роше опять попал в номинацию "женихи".

Он уже и забыл, что такое бывает, как вдруг вновь забурлило.

Как вы понимаете, все это под видом сочувствия.

Как же вы один? Неужто никому не захочется ваше одиночество разделить!

Другой не устоял бы, а он непреклонен. Вежливо благодарит и смотрит вдаль.

Претендентки, конечно, так просто не отступили. Еще несколько месяцев ходили друг к другу в гости, чтобы все окончательно уточнить.

Все же трудно без внимания. В грустную минуту сразу начинаешь искать глазами улыбку.

Да вот же она. Всегдашний спутник его жизни весело и тепло смотрит с портрета.

Всем видом говорит: не тушуйся, Константин Константинович. Ведь в отличие от исполнителя автор прокладывает дорогу сам.

Говоришь, не все получается? Ну так и я начал с чего-то второстепенного, а потом пошло-поехало….

Если мы упомянули фото Дюма, то скажем о фотографии как таковой. В это время она стала полноправным участником жизни.

Уже говорилось о большой треноге и поистине странном соотношении глаз и ног.

Разговор с этой машиной любопытный. Из восклицаний она признает только "Ап!"

"Ап!" - это почти "сим-сим" или "брэкс, мэкс, пэкс". Свидетельство того, что тут не обошлось без волшебства.

Когда появится облачко дыма, из-под пелерины выглянет фотограф. У него вид фокусника, который всех надул и этому рад.

На фото все имеет значение. Даже местоположение героев кажется неслучайным.

Как вы догадались, Роше всегда посередине. Есть снимок, где он единственный в группе сидит.

Поза тоже соответствующая. Нога на ногу, а рука свободно брошена на стоящий перед ним стол.

Впрочем, дело не в позиции и, уж точно, не в позе. Если бы он находился с краю, то тогда бы центр последовал за ним.

Творчество - это нетерпение. Кажется, или ты возьмешь рубеж, или так и будешь склоняться над чистым листом.

Все это имеет отношение к творцу реальности. Тут таже дилемма: или сейчас или никогда.

Начинаешь с попытки систематизировать то, что впоследствии пригодится.

Этакий прицельный взгляд на все. Берешь газету с такой мыслью: а вдруг здесь есть что-то для тебя?

Однажды Роше открыл "Сын отечества" и сразу понял: вот оно. Словно это не статья, а обращенное к нему письмо.

Тут тоже не обошлось без преувеличения. Когда типографские буквы стали огненными, он совсем не удивился.

Волнение усиливалось с каждой минутой. Через некоторое время лист пылал и освещал ему путь.

Говорят, совпадения бывают только в литературе. Хорошо знающий дело автор обязательно сведет концы с концами.

К примеру, если герои мужчина и женщина, непременно жди каких-то событий. Если не свадьба, то развод.

Дальше в таком духе. Неожиданно у одного из персонажей умирает дедушка и оставляет наследство.

Потом еще какая-то чепуховина. В случайной перестрелке убивают инкассатора и дедушкины усилия пропадают зря.

Едва воспрял после женитьбы-развода - и вновь нищета. Прямо-таки глазами ешь начальство в надежде на то, что оно тебя не забудет.

Затем опять что-то налаживается… Дедушкины деньги воры не потратили, а вложили в нефтяной завод.

Тут, вообразите, финансовый кризис. Нулей было столько, что не сосчитать, а осталась ровно половина…

Все-же происходящее в реальности куда интересней. Иногда случаются такие события, что литературе за ними не поспеть.

Здесь ведь тоже не обошлось без автора. О высшей силе умолчим из соображений щепетильности и поговорим о конкретных лицах.

Уж действительно, сюжет так сюжет. Притом без всяких там умело подстроенных неожиданностей.

Во первых, мальчик резкий, прямой, жесткий. Так и норовящий сделать что-то вопреки.

Непонятно, откуда в нем это. Был бы из семьи одесского биндюжника, так ведь сын почтенного провизора.

Вообще-то аптекарь - не только профессия, но и характер. Прежде всего тут нужно хладнокровие.

Как иначе просидеть на стуле весь день. Произвести такое количество микроскопических действий, которое под силу лишь муравейнику.

Неслучайно среди людей этих занятий столько евреев. Внимания тут нужно не меньше, чем при чтении священных книг.

Ощущения при этом возникают возвышенные. Ведь ты не только что-то соединяешь, а приобщаешься к мировой гармонии.

Сам удивляешься: буквально один к одному. Обидно, что эта красота исчезнет в чьем-то желудке.

Отец мальчика, Мендель Янкелевич, и в жизни избегал крайностей. По крайней мере, старался их уравновесить.

Например, решил крестить детей. Бог этой потери не заметит, а пятерым его отпрыскам все-таки будет легче.

Кстати, он сам хоть и важная фигура, но несамостоятельная. Достаточно взглянуть на его вывеску, чтобы в этом убедиться.

Называется: "коммерческий агент Санкт-Петербургской химической лаборатории".

Да ведь это о том же. Как бы кто ни надувал щеки, он на самом деле не целое, а часть.

Это не семейство, а коллектив. Или, как они сами выразились бы, мешпоха.

Два сына, три дочки, жена, дедушки и бабушки… Все время что-то спрашивают, требуют, предлагают.

Можно сказать, гвалт, но точнее, все-таки, гул. Когда столько людей собирается вместе, жизнь достигает высшего напряжения.

Достается бедному аптекарю. Все же имеешь дело с огнеопасным материалом и постоянно ожидаешь взрыва.

Малейшая неосторожность, и все насмарку. Так заполыхает, что только держись.

Никто не соглашается на роль составляющих. Все время заявляют свои права.

Представляете, если бы элемент рецептурной прописи отстаивал независимость?

Мол, не собираюсь никому подчиняться! Объявляю власть низложенной и не хочу вступать ни в какие союзы!

С фтором или сульфатом был бы короткий разговор, а как прикажете поступать с сыном?

Хотелось бы поговорить с Сашей, но как это сделать? Вещи в его комнате на своих местах, а сам он где-то в Петербурге.

Не сидится детям Менделя Янкелевича. Сперва с места сорвался старший, а вслед за ним двинулся младший.

Мы уже говорили, что творца не бывает без нетерпения. Без ощущения того, что этой минутой должен распорядиться ты сам.

Прямо какой-то зуд тебя преследует. Вроде есть другие заботы, а ты возвращаешься к одной мысли.

Вот действительно: кто-то водит твоей рукой. Сам не понимаешь как оказываешься на вокзале и едешь в Петербург.

В шестнадцать лет можно просчитать последствия, но какой ты тогда автор? Так что без легкомыслия тут не обойтись.

Правда, иногда одолевают сомнения. Вдруг замечаешь, что одно не сходится с другим.

Вроде все сделал как хотел. При этом совсем не подумал о петербургском климате.

Приготовился жить при морозце, а тут дождь… У Ротшильда нет столько одежды, сколько раз здесь меняется погода.

Вот такой этот мальчик. Вдохновенный, переполненный своей призванностью, но без ботинок и пальто.

Многообещающая фамилия - Гликберг. В переводе с идиш получается "гора денег".

У него ни горы, ни пригорка. Редко набирается горстка, но она сразу испаряется.

Так и живет. Хорошо если поел, а еще лучше если смог выйти из дома. Когда получается то и другое, чувствуешь себя королем.

Еще прибавим неважные оценки и письма отца, которому если чего-то не жалко, то только проклятий.

Вот бы он присылал обвинения в равной пропорции со вспомоществованием. Несправедливо такое читать натощак.

Непонятно, что ему надо. Вряд ли стоит шуметь из-за отметок после того как случилось нечто более важное.

Не считает ли он, что Саша своего рода агент одесского дома? Что стоит пересдать какие-то предметы и все вернется на круги своя.

Так чувствует себя поэт после первой публикации. Самый решительный шаг сделан, а отклика все нет.

Затем вдруг отклик, но такой, что лучше молчание. Удивительно, как можно не замечать очевидных вещей.

Потом открываешь газету, и тебя охватывает счастливое чувство.

Именно это ему хотелось прочесть. Не в том дело, что хвалят, а в том, что угадано что-то важное.

Больше всего радует, что написал это человек почти незнакомый, но ему как-то удалось войти в его жизнь.

Тут тоже имели место совпадения.

Начать с того, что автор "Сына отечества" Александр Яблоновский окончил одесскую гимназию, а потом переехал в Петербург.

Все же у них с Гликбергом много общего. Если не учителя и соседи, то улицы и пейзажи.

К тому же, Яблоновскому двадцать семь. Годы юности еще не окончательно растворились в его памяти.

Не забыл, что такое попасть в столицу. Как это жить, постоянно оглядываясь на ее красоты, и думать: а причем тут я?

Еще, конечно, Гликбергу повезло. Ведь его случай хотя и типический, но для газеты мелкий.

Каждое утро редактор читает материалы своих авторов и половину выбрасывает в корзину.

А что прикажете делать? Когда речь о двух войнах и трех кораблекрушениях, то приходится выбирать.

Отчего Саше такое почтение? Ведь даже прохожие не обращают на него внимания.

Плетется себе этакая бледная немочь. Цветом лица почти слился с городским туманом.

Не вспомнил ли редактор о том, что это все-таки "Сын отечества". Само название предполагает симпатию к детям своей страны.

Так мальчик вознесся на самый верх газетной страницы. Занял положение вблизи коронованных особ.

Представляете: здесь события в английском королевском семействе, а тут горести мальчика из Одессы.

Читатель сам разберется, что важнее. Мало что говорящие перемещения принца крови или Сашино неведение куда пойти.

Для кого-то 8 сентября 1898 года просто число, а для Гликберга особый день. Впору отмечать его наравне с днем рождения Государя.

Думаете, нужны флаги? Обойдемся ощущением: столько-то лет назад переменилась его судьба.

Саша и прежде видел свою фамилию в газете, но с обязательным уточнением. Имя деда обозначало скобяную лавку, а отца аптеку.

Статья Яблоновского не поминала ничего материального. Ну может только прохудившиеся сапоги.

В этом и есть его свобода. Дед и отец существовали в связи со своими накоплениями, а он сам по себе.

Уже сказал мальчик Мотл: "Мне хорошо, я сирота"? Нет, это случилось позже, а, значит, он подумал так первым.

Не будем отвлекать Гликберга. Пусть перечитывает статью хоть тысячу раз, а мы заглянем ему через плечо.

"Хотя я привык ничему не удивляться, - писал Яблоновский, - но история, которую я узнал на днях, поразила меня несказанно… В одной из местных гимназий минувшей весной "срезался на алгебре" 16-летний гимназист. Он должен был остаться на второй год в пятом классе, но родители его на это не согласились и… отказались от мальчика совершенно. Двойка по алгебре имела роковые последствия и, с тех пор как об этом узнали родители, мальчик остался без всяких средств к существованию.

Родители его живут в Одессе и с апреля месяца до нынешнего дня не присылают ему ни копейки на содержание. Все, что они прислали, это странное письмо, в котором назвали сына за его "проступок" подлецом. Между тем, отец юноши в качестве представителя одной крупной фирмы, получает, как говорят, огромное жалование. Оставшись в чужом городе, у квартирной хозяйки, которой перестали платить, несчастный юноша пробовал писать родителям и просить о пощаде, но совершенно напрасно: письма его возвращались нераспечатанными, квартирная же хозяйка получила напоминание, что отныне ей не будут платить за ее пансионера ни гроша, и что с пансионером этим она может поступать как ей угодно.

Мальчик рисковал таким образом остаться на панели, но хозяйка сжалилась над ним и не нашла в себе присутствия духа прогнать его. Он остался у нее в надежде получить себе какое-нибудь "место".

Но здесь опять возникло затруднение. Пока шла переписка с родителями, успел совсем обноситься: ни сапог, ни одежды, ни белья, нечего даже надеть, чтобы идти "искать место". Хозяйка тоже не в состоянии купить: она вдова и имеет несколько человек детей.

Неизвестно, чем бы все кончилось, и до какого отчаяния дошел бы мальчик, если бы судьба не сжалилась над ним. Выручили его из беды однако не отец с матерью (у него есть и мать), а совершенно чужие люди. Нашлась какая-то чиновница, которая за свой счет одела мальчика, несмотря на то, что она очень нуждается и служит в одном из учреждений за грошовое жалование. Мальчик таким образом получил возможность не жить в квартире хозяйки "без сапог", а "искать себе место". И он действительно ищет его, робкий и сконфуженный, он ходит из канцелярии в канцелярию, из одного присутственного места в другое и просит работы. На всякий случай напоминаем его отцу (может быть, эти строки попадут ему), что поступок его нарушает и божеские, и человеческие законы. В божеском, впрочем, он едва ли что-либо разумеет, но человеческие исполнять обязан, и потому нелишне будет напомнить ему 172 статью 1 тома, ч. 1.

Вот как читается эта статья:

"Родители обязаны давать несовершеннолетним детям пропитание, одежду и воспитание, доброе и честное, по своему состоянию".

Повезло Саше. Редко журналисты стараются не только для себя, но и для своего героя.

Уж не в упорном ли чтении Достоевского дело? В его рассуждениях о слезинке ребенка, которая не стоит всех хрустальных дворцов.

Вот же она, эта слезинка. Поднеси платок, и на лице твоего подопечного сразу засверкает улыбка.

Благое дело задумал автор, а все же есть тут противоречие. Надо сказать, любимый писатель тоже спотыкался на этом месте.

Вроде слезинка превыше всего, а ведь совсем не любая. Если, к примеру, плачет еврейский ребенок, то можно не проявлять рвения.

Пусть журналист с такой позицией не согласился, но и не стал ее игнорировать. Где-то на глубине эта точка зрения присутствует.

Иначе почему под финал статьи он напомнил отцу мальчика, что они верят в разного Бога?

У Яблоновского - Бог, а у Менделя Янкелевича - Б-г. Для одного главное сказано в Нагорной проповеди, а для другого совсем в других книгах.

Так что на Христа ссылаться бессмысленно. Если слова о добре и ответственности внятны аптекарю, то лишь в контексте закона.

Вот и тычешь под нос первый том, часть первую. Даешь понять, что там, где мораль не действует, остается апеллировать к чувству страха.

Бочка меда не без капли дегтя. Не без ощущения, что если бы Сашины дела складывались по-другому, он был бы все равно уязвим.

Такая квадратура круга. Яблоновский сочувствует униженным и оскорбленным, а евреям немного не доверяет.

Ну может на самую малость. Никак не уходит из головы, что его герой сын одесского провизора.

Да и читатель при всей своей доброжелательности на такие вещи обращает внимание.

В статье есть пропущенное слово. Автор даже сочинил пару абзацев, чтобы его обойти.

Закончив статью, сделал приписку. Опять же слово не назвал, но максимально к нему приблизился.

"Фамилия и служебное положение этого более чем современного отца известно нашей редакции и не печатается здесь лишь из понятного нежелания оскорблять сыновье чувство и без того несчастного юноши".

К Сашиным чувствам следует присоединить эмоции читателя. Да и его, автора, ощущения, если уж на то пошло.

Что ни говорите, а дипломатия оправданная. Имеющая ввиду некую высшую цель.

Не хотелось Яблоновскому переусложнить ситуацию. Ведь если прибавить еще и еврейство, то голова пойдет кругом.

Как вы понимаете, Роше эти соображения не касаются. Он и сейчас не вместе со всеми, а сам по себе.

Уже говорилось, что Константин Константинович растаял. Он еще дочитывал эту статью, а все сомнения были отброшены.

Возможно, фамилия ускорила решение. Ведь если быть нужным, то только тем, кому больше никто не поможет.

Вне зависимости от того, как звали юношу, какой у него рост или цвет волос, он стал для него родным человеком.

Сын - это тот, кому ты необходим больше всех. Если даже это совсем чужой мальчик, то он и есть твой сын.

Потом Роше еще больше утвердился в этом чувстве. Узнав, что герою статьи столько же лет, сколько Сергею Левченко, ничуть не удивился.

Как тут не возблагодарить Высшую силу, которая отнимает и, в то же время, проявляет щедрость?

Это и есть равновесие в природе. Главное не пропустить момента, когда маятник, отклонившись назад, медленно двинется вперед.

Ох, и любят российские подданные погадать на газетной странице. Благо тут всегда есть что-то этакое…

Такова ежеутренняя зарядка наших сограждан. Немного размялся, побродил в эмпиреях, и перешел к текущим делам…

Нет, Константин Константинович не такой. Если он задался каким-то вопросом, то непременно на него ответит.

Первое знакомство подтвердило правильность выбора. Правда, это было сходство по принципу дополнительности.

Роше сразу почувствовал: они потому необходимы друг другу, что в одном есть то, что отсутствует в другом.

Вот так Дон Кихот невозможен без Санчо Пансы, а Дон Жуан без Сганареля.

Первый, к примеру, худой, а второй - толстый. Или один холеный аристократ, а его спутник - настоящий лапоть.

На сей раз противостояли малый и большой, имеющий склонность к патетике и тяготеющий к иронии.

Кстати, приемный сын тоже не чурался поэзии. Правда, в отличие от воспитателя на значительность не претендовал.

Скорее, это не стихи, а стишки. Какой-то уж очень легкомысленный у автора тон.

Казалось бы, откуда в юноше столько яда? Прямо не Саша, а целая Санкт-Петербургская химическая лаборатория.

Так тут разделились роли. Отец нахмурился и топнул ногой, а сын улыбнулся и захлопал в ладоши…

Взглянешь со стороны: ну прямо рыжий и белый! Потом решишь: а ведь это разнообразие и есть жизнь.

Конечно, стихи тут ни при чем. Вряд ли в этой сфере между ними возможно сотрудничество.

Зато по поводу невымытой шеи и неглаженых рубашек сотрудничество в разгаре. Порой переходящее в долгие препирательства.

Теперь Роше точно известно, что такое совместная жизнь. Это когда существование одного проясняется присутствием другого.

3. А.М. Гликберг - ученик 6 класса Житомирской гимназии. 1899.

Не слишком ли мы торопимся? Сразу видно, что долгое время автор жил при досрочно выполненных планах.

Еще не забыли тот период нашей истории, когда все спешили, но, в то же время, как бы пребывали в летаргии?

Очень похоже на "Вампуку" театра "Кривое зеркало". Там воины кричали "Бежим!" и при этом не двигались с места.

"Вампука" она и есть "вампука". Слово непереводимое, ну так глупость распознается без перевода.

Так мне вспоминается страна моего детства и юности.

Куда ни взглянешь - везде пунцовые флаги. Подобно сыпи, они покрывают все вокруг.

Чуть не каждый дом завершается призывом. Прямо-таки не город, а учебник для несмышленых граждан.

Поднял голову к небу, а там всеми огнями сверкает решение задачки.

Это и есть страна Советов. Если мы у них не спрашиваем, они все равно нам все объяснят.

Причем в какой-нибудь такой форме, что не сразу и поймешь.

Что, к примеру, значит: "Пятилетка - гарантия качества"? Каким образом промежуток времени обещает результат?

Как мы не обрушили эти лозунги? Не двинулись на них с железными прутьями, чтобы они не смущали умы?

Потому и не двинулись, что не вглядывались. Относились к ним только как к архитектурным излишествам.

Для того, чтобы автору проникнуть в прошлое, следует забыть все и начать с чистого листа.

Вот с этого чистого листа, на котором я пишу. Стараясь быть внимательным к самой малой подробности.

Постоянно говорю себе: помни, что это время особое. И не советское безумное, и не наше тоже изрядно сумасшедшее.

Правда, уже тогда появились признаки нетерпения. Кто-то стремился первым попасть в будущее.

Все же эта болезнь не охватила массы. Многие добивались того, чтобы один поступок вытекал из другого.

Роше в этом смысле человек образцовый. Уж действительно, петелька-крючок-петелька.

Как бы автору хотелось на него походить. Чувствовать перспективу своего сочинения так, как он ощущал перспективу жизни.

Не лететь сломя голову, а постоянно себя спрашивать: что дальше? какой следующий шаг?

Вот и сейчас мы зададим этот вопрос. Прикинем, не настало ли время появиться Блинову?

Да вот же он. Легко перешагнул через упавшее дерево и собирается идти купаться.

Конечно, это не дерево, а авторучка, но разве это важно? Главное, у Коли легко на душе.

Еще передо мной улица Монастырская. Начинается она скоросшивателем, а завершается десятком дискет.

Невдалеке, огибая сканер, несет свои воды река Тетерев.

В общем, все так, как и должно быть. И Коля с полотенцем на плече, и это дерево, и весело скользящие лодки…

Есть такой секрет в нашей профессии. Если что-то представить, то тогда вы точно об этом прочтете.

4. Житомир. На реке Тетерев. Открытка. Конец XIX века

Не то чтобы Коля не знаком с Константином Константиновичем. Все-таки столько времени прожили на одной улице.

Каждое утро у них общий маршрут. Блинов направляется в гимназию, а Роше на службу.

Пересекутся взглядами - и смотрят в разные стороны. Словно один другому интересен не больше пролетевшего воробья.

Когда Коля почувствует, что опаздывает, то начинает искать глазами соседа.

Да вот и он! Движется к месту назначения с той же неизбежностью, с какой стрелка подходит к цифре девять.

Коля удостоит спутника быстрого взгляда, словно посмотрит на циферблат, и пойдет немного быстрей.

Когда Блинов читал статью в "Волыни", то ему ясно вспомнился этот прохожий.

Вот Роше спешит, помогая себе руками, будто хочет оттолкнуться от воздуха…

Кажется, он переплывает улицу. Поэтому его портфель взлетает на уровень волны.

Почему Коля не сразу понял, что это за человек? Ведь плохие люди не бывают смешными.

И еще такое соображение: не зря он по нему сверял часы! если по кому-то сверять время, то только по нему.

5. Житомир. Гимназия. Открытка. Конец XIX века.

Долгое время его жизнь была неопределенная, а сейчас счет пошел на дни.

Каждый день что-то важное. При этом помнишь, что самое главное впереди.

Колиным братьям это неинтересно. Они почти не обращают на него внимания.

Углубились в разговоры, как в длинный туннель. Ведут себя так, словно они одни.

Так актеры увлекаются игрой. Понимают, что где-то есть публика, но им сейчас не до нее.

В который раз Коля смотрит эту пьесу. Наизусть знает не только последовательность событий, но и реплики.

Сперва братья призовут к скорейшим реформам. Кто-нибудь непременно хлопнет кулаком.

Вот такие застолья в нашем отечестве. У нас обед всегда больше, чем обед.

Что была бы за жизнь, если бы люди от власти садились за стол с рядовыми гражданами!

Хорошо бы и Коле позволили высказаться. Уж он бы никому спуску не дал.

Вот, к примеру, вы, министр просвещения! Не слишком ли строго исполняются ваши приказы?

Ну а вы, министр здравоохранения! Почему количество смертей превышает число выздоравливающих?

Скажете попахивает хлестаковщиной? Ну так какие оппозиционные требования без некоторой завиральности?

Нет, предпочитают раздельное питание. Мало того, что избегают нервных обсуждений, но не хотят отведать замечательных пирогов.

Да и братья на разговорах не задерживаются. Помитингуют немного и переходят к чему-то столь же важному.

Едят медленно и с удовольствием. Не столько пережевывают, сколько переживают.

Тоже шоры своего рода. До тех пор пока не доберутся до цели, будут усиленно работать челюстями.

Однажды Коля сломал этот сценарий. Все буквально замерли, когда он сообщил о своем решении.

Статья в "Волыни" имеет прямое отношение к публикации "Сына отечества".

После истории с Сашей Роше поверил в силу печатного слова. Да и как тут усомнишься, если у него появился сын.

Что бы он делал без этой газеты? Какая пустота поселилась бы в его жизни!

К тому же, не в его характере останавливаться. Раз однажды получилось, то надо продолжать.

Никогда "Волынь" не помещала ничего подобного. Тут не просто размышление, а настоящее воззвание.

При этом автор не прячется за абстрактным "мы", а говорит от своего лица.

Вот так запросто - Константин Роше. Очевидно, что всю ответственность он берет на себя.

Уже название удивляло: "К устройству Волынской столовой в голодных местах".

Как видно, это следовало понимать так, что если все будут против, Роше сделает по своему.

Не приравнивал ли он себя к официальным инстанциям? Ведь только они не спрашивают, а ставят в известность.

Образовалось что-то вроде цепочки. В самом ее конце находился Коля с газетой в руках.

Подобно тому как Роше перечитывал статью в "Сыне отечества", Блинов чуть не зубрил публикацию "Волыни".

Здесь предощущался поступок! Да что поступок, тут подвиг был не исключен!

Речь шла о голоде в Поволжье и на Урале. О том, что хотя житомирцы далеко от этих мест, им не следует оставаться в стороне.

Вот, например, Роше, уже действует. Через несколько номеров сообщалось о первых результатах.

"Я получил 14 мая от Уфимского губернатора следующую телеграмму: "Помощь нужна северу Белебеевского уезда. Благоволите приехать в Уфу, где в течение нескольких часов получите лично от меня указания, удостоверения, сведения. За содействие будем искренне благодарны. О дне прибытия телеграфируйте за неделю".

Итак, из разных мест, куда я послал запросы и предложения своих услуг по продовольствию голодающих на великодушно жертвуемые Волынчанами средства, откликнулась первая Уфимская губерния. Следя пристально за газетными сообщениями о мерах борьбы с последствиями неурожая, предпринимаемых в пострадавших губерниях, мне казалось, что именно на Уфимскую губернию как будто менее всего обращено внимания и что мне именно там, быть может, и придется устроить Волынскую столовую".

Значит, обращений было несколько, а ответ один. Остальные, как видно, совсем не заинтересовались.

Существует, знаете ли, недоверие к свободной инициативе. Всегда трудно предположить куда эти порывы заведут.

Так что молодец этот уфимец. Наверное, действительно думал о согражданах, если не стал цепляться к формальностям.

Еще удивительнее то, что за столько лет пребывания в начальственном кресле не отвык от церемонности.

Вот почему понимание пришло сразу. Ведь как для одного естественно "благоволите", так для другого "великодушно".

"Чем менее остается времени до отъезда на место народной беды, тем сильнее охватывает меня нетерпение, но, вместе с тем, все больше растет во мне тревога, все сильнее сжимается сердце. Не труда и не усталости я боюсь; боюсь душевных мук, которые придется пережить при виде невозможности накормить и спасти всех несчастных, которые, заслышав об открытии столовой, будут, истощаемые голодом, искалеченные цингой, тащиться со всех сторон, и, вонзая в меня свои острые, горячечные глаза, с хриплым стоном отчаяния просить хлеба… а где я его возьму для всех?

Много таких картин приходится читать в газетах. Каким отчаянием звучат рассказы об этом добровольцев, работающих на местах голода!

Стоит только вдуматься в смысл этих ужасных явлений, и радостное чувство, и тот подъем духа, которые невольно поддерживают каждого, сознающего за собой возможность хоть чем-нибудь помочь погибающему младшему брату, заменяются жгучим сознанием своего бессилия и сильные, казалось бы, руки, безнадежно опускаются…"

Свою статью Роше писал почти как стихи. То есть не жалел сил на то, чтобы выразиться по особенному.

Не говорить же "стремление" и "умирающие от голода". Куда выразительней "подъем духа" и "погибающий младший брат".

Как ни важны слова, но все же не только в них дело. Самое важное, что у него есть план.

"Думая постоянно об этом, исчисляя и комбинируя разнообразные виды крупной в совокупности и не обременительной для единоличных пользователей помощи голодающим, я остановился на таком проекте: если бы каждый из 4 тыс. служащих и интеллигентных людей среднего достатка, зарегистрированных в Памятной книжке Волынского статистического комитета за 1899 год, решил ежемесячно жертвовать на голодающих по одному рублю, собралась бы в течение 3 месяцев, без малейшего напряжения материальных средств давальцев, крупная сумма в 12 тыс. рублей. Право, об этом стоит подумать. Я убежден, что трудно только начало. Стоит только кому-нибудь печатно заявить подобное обязательство и все, имеющие сердце, примкнут к нему.

Недавно я сообщил читателям "Волыни" о том, что служащие Ведомства государственных имуществ, жертвуют ежемесячно 2 % от получаемого каждым содержания. В настоящее время собственник аптеки в г. Бродович заявил мне, что ежемесячно по 1 сентября он намерен отчислять в пользу голодающих по ? коп. с каждого № рецепта, поступающего в аптеку, а служащие у него лица жертвуют в течение того же срока 1 % получаемого ими ежемесячного содержания".

Сначала Роше балансировал на границе поэзии и прозы, а потом ее решительно преодолел.

Как бы приблизился к обрыву и бросился в воду. Затем ощутил ритм и двинулся вперед.

Есть у стихов что-то общее с плаванием брассом. Одну строчку подгоняет другая, так же как за правой рукой следует левая.

"Что такое один рубль в ежемесячном бюджете даже скромно обеспеченного человека? Какая на первый взгляд мелочь эти проценты, а в общем они образуют сумму, которая дала бы возможность спасти от голода людей, таких же как и мы, но безмерно несчастных, тех, -

Кто все терпит во имя Христа,
Чьи работают грязные руки,
Предоставив почтительно нам
Погружаться в искусство, науки,
Предаваться мечтам и страстям".

Тут пловец доплыл и оказался на берегу. В этот момент всем стало ясно, это и есть "Константин Роше".

Уже существовала договоренность с уфимским губернатором, но Роше хотел кое-что проверить.

Например, понять, в какой степени сограждане разделяют его чувства. Найдут ли они время отвлечься от своих забот.

Результат оказался скромный, но не бессмысленный. Некоторые кошельки все же открылись.

Правда, обошлось без тайных пожертвований. Подчас сумма маленькая, а фамилия дарителя во всю строку.

Не для всех это было отпиской. Подчас обнаруживался самый что ни на есть сердечный вклад.

К примеру, Наточка Бернацкая пожертвовала 1 р. Скорее всего, экономила на завтраках и отложила покупку нового платья.

Так и написано - Наточка. Есть такие милые девочки, которые любят называть себя уменьшительными именами.

А это уже не одно, а несколько лиц. Сразу за Наточкой следуют "игравшие в карты" и приславшие "1 руб. 20 коп".

Наверное, играли до утра, а потом решили отдать выигрыш на благое дело. Так обрадовались своей щедрости, что забыли написать фамилии.

Иногда денег нет и несешь, что есть. У одного нашлось "26 пуд. сухарей", а у другого "8 мужских рубах, 75 аршин холста".

Кто-то приобщился к народным страданиям с помощью носового платка. Можно сказать, утер голодающим нос.

Этот платок потянул на две строчки. Отнял газетной площади больше, чем рубахи и холст.

Отдельная заметка сообщает о жертвователях-евреях. Правда, эти люди живут так трудно, что сами не отказались бы от помощи.

Все же Моисей Бергал отстегнул пятьдесят марок. Наверное, Ротшильд дал бы больше, но это тоже кое-что.

Кстати, это время необычайного успеха театральных массовок. Зрителю очень нравились живописные скопления людей на сцене.

По этой части преуспели в Художественном театре. Даже третьестепенный "Кушать подано!" тщательно прорабатывал свою роль.

Заметки в "Волыни" - все равно что массовка. Казалось бы, просто перечисление, а ведь никто не потерялся, все остались собой.

Особая статья - деловые люди. Им надо во всем принять участие, а уж эту ситуацию никак нельзя упустить.

Вписались тютелька в тютельку. Будто вся эта история придумана исключительно для них.

И голодающим польза, и они кое-что заработали. Пусть не разбогатели, но время провели не зря.

Хозяин книжного магазина Савчук давно собирался сбыть ненужный товар. Так вот сейчас это получилось.

Он тоже действовал через "Волынь". Даже имя Константина Константиновича ему пригодилось.

"В распоряжение К.К. Роше пожертвовано и продаются в книжном магазине г. Савчука в пользу голодающих следующие книги: 1. Общедоступное руководство по борьбе с огнем, соч. М.П. Лобановской, 100 экз. по 25 коп. за каждый (вместо 1 руб). 2. Страшная ночь, рассказ, соч. Островского, 50 экз. по 15 коп. за каждый (вместо 40 коп.)"

Так что все более или менее неплохо. И благотворительность набирает обороты, и магазин с этого имеет процент.

Крупным суммам взяться неоткуда, но и маленькие нелишние. Если бы издания лежали на складе, то польза от этого только мышам.

Житомирцам Савчук тоже облегчил жизнь. Кто не захочет за сорок копеек принять участие в общем деле.

Правда, тематика подкачала. Были бы издания душеспасительные, а тут советы погорельцам и страшилка для детей.

Месяца через два-три случайно наткнешься на эти книги и немного взгрустнешь.

Вот вам, бабушка, и страшная ночь… Не уберегли нас с вами сочинения господина Лобановского.

Роше и рад бы об этом поразмышлять, да нет времени. Поэтому он пожмет плечами и возвращается к своим делам.

Потом опять вспомнит: ну и Савчук! Все же не только словчил, но что-то правильно угадал.

Почувствовал, что это серьезное предприятие. Что тут не только молодые порывы, но конкретный план.

Да и о Роше он понял главное. Увидел в нем не частное лицо, а человека определенного статуса.

Только подумайте: "В распоряжение…"! Значит, не просто Дон Кихот, а чуть ли не полномочный представитель голодающих Урала.

6. Житомир. Открытка. Конец XIX века

Еще провели благотворительный бал. Кое-кто воспользовался этим поводом и неплохо провел время.

"В воскресенье, 23 мая, в Житомирской женской гимназии состоялся Пушкинский вечер с живыми картинами и танцами. - сообщает "Волынь" - Часть чистой выручки поступит на устройство Волынской столовой для голодающих.

За вход взрослые платят 1 руб., дети 50 коп. Билеты заблаговременно можно приобрести в канцелярии Женской гимназии, а в день вечера при входе в залу. Начало вечера в 9 час."

Не такая бесполезная вещь - танцы с хорошей едой. Чтобы легко расстаться с деньгами, нужно хорошее настроение.

Зря, кстати, кривите лицо. Люди всегда ведут себя соответственно привычкам.

Близость катастрофы не помешает мужчинам приглашать дам на танец, а дамам надеяться им понравиться.

Так что, танцуем, господа… А также закусываем и пьем горячительные напитки.

Все лучше, нежели рассуждать с подковыркой: что если бы голодали они, житомирцы? Захотели бы уральцы вмешаться?

Когда вопрос ставится так, то ответ почему-то всегда отрицательный. Слишком ясно, что не пожертвуют рубля.

Сразу представляешь, как на другом конце страны открывают газету, читают о событиях на Волыни, и думают: ну и что?

Конечно, на столе самовар. Под последние новости, знаете ли, ничего лучше не придумаешь.

Это в Европе любят компактные чайники, а нашему человеку нужно много воды. Чтобы самому стать как самовар.

Постучишь по животу: гудит. Так нальешься, что никакая новость не проймет.

Узнаешь о Ходынке или Титанике - и ничего. Только покрутишь ложечкой несколько раз.

Как эта идея пришла ему в голову? Скорее всего, не обошлось без высшего авторитета.

Уж насколько Роше самодостаточен, а для него тоже существует иерархия.

На самой ее вершине находится граф Толстой. Мировой судья ловит буквально каждое его слово.

Чаще всего голос свыше раздается со страниц "Ведомостей". Со своими подданными писатель общается через эту газету.

Кого-то другого печать обезличивает, а великого Льва узнаешь сразу. Так и видишь, как он поглаживает бороду, а потом говорит:

- Рациональней всего помогать с помощью столовых. Денег давать в руки мужику неслед: либо он их сопрет, либо начнутся нежелательные явления на почве корыстолюбия…

Сам-то старец маленький, а голос твердый. Отлично натренированный в разговорах с крестьянами, женой и детьми.

Особенно примечательны слова "неслед" и "сопрет". Кажется, в эту минуту его брови поползли вверх.

Слова о голоде Роше не только запомнил, но вписал в сердце. Почувствовал, что теперь жизнь пойдет по-другому.

Помимо того, что это было задание учителя, тут имели место личные мотивы.

Все же у Роше появился сын. Так что без педагогики ему никак не обойтись.

Хорошо бы, чтобы это было настоящее испытание. В диапазоне от кораблекрушения до войны.

Впрочем, судьба сама знает, что надо. Всем вариантам она предпочла поездку на голод.

Еще судьба подарила спутников. Вокруг его идеи быстро сложилась компания.

Кому - шестнадцать, кому - семнадцать. В этом возрасте лучше не ехать в такую даль, а с опущенной головой идти к доске.

Константин Константинович и рассчитывал на юность. Если предстоит крестовый поход, то пусть это будет крестовый поход детей.

Взрослых вряд ли перевоспитаешь. Только начнешь им объяснять, а они сразу кидаются возражать.

Тут существует такая закономерность. Пока человек растет, он накапливает, а вырастая сразу теряет.

Так что лучше спешить. Ведь так можно не заметить, когда ситуация станет необратимой.

Кстати, не напоминает ли вам что-то это сообщество? Ну, конечно, Ноев ковчег.

Всего восемь участников, а буквально каждый представитель.

Как говорится, каждой твари по паре.

Двое от хвостистов и второгодников, двое от медицины. Еще двое без определенного статуса.

"Сегодня К.К. Роше выезжает в Белебеевский уезд для устройства там столовой для голодающих, - сообщала "Волынь", - Одновременно туда направляется с ним небольшой отряд добровольцев, в состав которого вошли следующие лица: сестры милосердия Лаврова, Москаленкова и Бездзинская, г-жа Грабовская, Петрашевская, г-н Блинов и ученик VI класса Гликберг.

Отряд снабжен аптекой, пожертвованной житомирским обществом врачей, доставку которой до железной дороги принял на свой счет г. Шейфер".

Вот какое уважение. Только в официальной хронике сперва называют имя, а потом место назначения.

Так и тут. Впереди Константин Константинович, а вслед за ним весь его разноголосый выводок.

Когда собирается столько молодых людей, сразу становится весело. Может показаться, что они едут на пикник.

Чего требовать от детей? До тех пор пока Роше им не втолкует, они не закроют рта.

Зато когда объяснит, посерьезнеют. Поймут, что для их руководителя нет мелочей.

Тут главное точность. Однажды забудешь сказать спасибо, а потом будет поздно.

Так что надо спешить. Выразить благодарность врачам за аптечку, а Шейферу за то, что доставил ее к поезду.

Лицо у Константина Константиновича вдохновенное. Даже когда он договаривается о теплой одежде, оно горит нездешним огнем.

Да и как без огня? Ведь воображение рисует толпы ожидающих его помощи.

Не сказать какие возникают ассоциации. Оправдывает Роше только то, что это имя он не произносит вслух.

Сами догадались? Вот-вот. Ему тоже следовало накормить множество людей.

Полного сходства нет. Наверное, ему и хотелось, чтобы спутников было двенадцать, но поехали только восемь.

Иными словами, двенадцать за вычетом четверых. Трудно сказать, кого не хватало, но точно обошлось без Иуды.

Представишь такое - и иначе смотришь на все. Начинаешь думать, что самые далекие от поездки вещи как-то с ней связаны.

Вот, к примеру, папье-маше. Прежде он относился к этому предмету равнодушно, а сейчас с некоторым предубеждением.

Во-первых, немного смущает холодность. Во-вторых, способность принять любую сторону и вернуться в первоначальное положение.

Так что у всех свои фантазии. Если у Роше они не столь легкомысленные как у Коли и Саши, ну так он не ребенок, а большое дитя.

Потом, глядишь, роли переменились. Роше смеется, а Коля на удивление серьезен.

Наверное, понял, что детство кончается? Что из этого путешествия он вернется другим человеком?

Потому Блинов безразличен к тем людям, которые умеют только подпускать шпильки.

Существует такая порода умников. Сами на улицу не выйдут без особой надобности, а с другого спросят по полной…

Непременно пошутят: если Блинов собирается помогать уральцам по алгебре, то вряд ли из этого выйдет толк…

Да ну их, скептиков… Кажется эти слова до него доходят откуда-то издалека.

И еще такая, прямо скажем, неожиданная мысль.

Как было бы здорово сделать что-то, за что сажают в тюрьму или отправляют в солдатчину…

Убивают, наконец…

Поразительно это желание поступка. Еще удивительней ощущение того, что одним поступком вряд ли спасешь всех.

Больше всего проблем у Роше. Ко всем прочим его заботам прибавились обязанности хроникера.

Так что на сон практически нет времени. Глаза слипаются, а он что-то записывает в тетрадь.

Еще одно последнее сказанье… Так Летописец не смыкает глаз до тех пор пока не поставит точку.

Роше чувствует себя в долгу не только перед историей. Каждую его строчку с нетерпением ждут в родном городе.

Как видно, это первая попытка сообщить новости в режиме прямого времени. С поправкой на то, что почта работает отвратительно.

Еженедельно "Волынь" публикует эти репортажи. Так что житомирцы ощущают себя соучастниками.

"Уезжая из Житомира в Белебеевский уезд Уфимской губернии на совершенно новое для меня дело питания голодающих и представляя себе это дело хлопотливым, трудным и утомительным, - писал Константин Константинович, - я, тем не менее думал, что всегда буду иметь возможность хоть вкратце сообщить читателям "Волыни" сведения о результатах деятельности нашего отряда. Я даже выработал программу для целого ряда корреспонденций, которые, мне казалось, могли осветить это дело со всех сторон и ответить на запросы тех лиц, которые с такой необычайной готовностью и сердечной отзывчивостью несли свои пожертвования на устройство "Волынской столовой для голодающих". В мыслях это казалось легким и доступным, но на практике вышло иначе. Времени нет ни одной свободной минуты, и письмо это я пишу несколько дней, урывками, не зная, когда придется кончить его".

Чуть не с первых дней возникла группа поддержки. Как только появлялась новая публикация, сразу начинались обсуждения.

Есть такое понятие "болельщики". Это когда ты сидишь в тепле и уюте, а кто-то по полю гоняет мяч.

Одного молодого человека действительно проняло. Какое-то время он читал послания с голода, а потом подумал: почему же не я?

Опять автор куда-то спешит. Обещал же держать язык за зубами, но все же не выдержал.

Это не сейчас случится, а через десяток страниц. Так что этого юношу, решившего догнать экспедицию, мы пока притормозим.

7. Белебей. Открытка. Конец XIX века

Итак, они приехали. Еще не начало испытаний, а кое-чем уже можно поделиться.

Такова российская жизнь. Трудно не только работать на голоде, но передвигаться по железной дороге.

Даже ожидание становится препятствием. Просидишь на вокзале до ночи и чувствуешь себя в положении того, кому приехал помочь.

"После семидневного путешествия по российским железным дорогам, - пишет Роше, - которое правильнее можно назвать "истязанием" по тому обращению с пассажирами, которое практикуется невозбранно и безнаказанно железнодорожным начальством, наш отряд добрался наконец до станции Белебей-Аксаково. Желая получить все необходимые сведения и указания от уфимского губернатора, я оставил моих милых добровольцев на этой станции, а сам поехал на несколько часов в Уфу. Принятый чрезвычайно любезно начальником губернии М.И. Богдановичем, я узнал от него, что в районе нашей предполагаемой деятельности работает пока местный комитет Красного Креста, который ввиду незначительности своих средств, охотно передаст в полное мое распоряжение дело народной помощи северной части Белебеевского уезда, состоящей из 31 деревни, населенной татарами.

Уполномоченный российского общества Красного Креста В.П. Михайлов, с которым губернатор познакомил меня в своем кабинете, подробно, на карте уезда, выяснил мне все, касающееся местности и условий быта пострадавших от неурожая людей, а я, в свою очередь, ознакомил его и любезного хозяина, с размерами представленных в мое распоряжение волынянами денежных средств, с составом моего отряда и программой нашей деятельности и, уверенный в самом широком содействии администрации, довольный результатом своего визита, прямо из губернского дома отправился на железную дорогу и в 12 часов ночи был опять на станции Белебей-Аксаково, где нашел всех своих спутников. Велико было мое изумление, когда они мне сказали, что начальник этой станции, несмотря на данное мне обещание взять их под свое покровительство ввиду симпатичной по его мнению цели прибытия нашего отряда в Уфимскую губернию, не обратил на них и малейшего внимания, и они просидели весь день голодные, измученные долгой дорогой и чисто степным зноем. Все это, впрочем, нисколько не поколебало нашей бодрости и мы, разделившись, на перекладных покатили по отвратительной черноземной дороге в г. Белебей".

Что за трогательный человек этот Роше. Видит, что жизнь все суровей, так он хотя бы словечком ее скрасит.

Не сломать людей этой породы. Если чем-то они и пожертвуют, то, конечно, не лексикой.

На равнодушие ответят приятной улыбкой и столь же славным определением.

Вроде не к месту "любезный хозяин" и "симпатичная цель". Это все равно как в лесу вытащить кружевной платок.

Да и "милые добровольцы" чего стоят. Словно его спутники все еще барышни с бантами и юноши в белых рубашках.

Странные это формулы, но необходимые. Если их просто произнести, то что-то возвращается.

В первую очередь, устанавливаешь дистанцию. Даешь понять, что это - ты и твои единомышленники, а это - все остальные.

Многое значит каждое из этих слов, а знаки препинания тоже не такая пустяковина.

Очень важны запятые, тире и двоеточия, но особая роль принадлежит кавычкам.

Ведь они что говорят? Чтобы сейчас ни случилось, это уже когда-то произошло.

Людям с развитым воображением вспомнится ночь, теплая постель и любимая книга в свете луны.

В этой книге все уже сказано, а теперь как бы повторено. Так дерево на сцене напоминает оригинал.

"Переночевав там в "лучшей" гостинице Мордвинкина, - сообщает Роше, - нерушимо сохранившей еще с гоголевских времен и полураздетого полового, и миллиарды клопов, кусающих хуже любой цепной собаки, мы на другое утро выехали целым караваном в с. Шаран…"

Почему-то ему весело… Особенно после того, как он увидел, что над этой бедностью, подобно мошкам, реют упомянутые кавычки.

8. Белебей-Аксаково. Открытка. Конец XIX века

Немного передохнули, и опять вперед. Когда прибыли на место, стали распределять обязанности.

Ритм рассказа совершенно спокойный. Не выделяющий ничего из потока необходимых дел.

"Сообразуясь с местом еженедельных ярмарок и базаров, на которых могли приобрести продукты продовольствия, - пишет Константин Константинович, - мы разделили предоставленную нам часть уезда на несколько участков, среди которых открыли три склада для муки, крупы и соли. Закупку и доставку во все склады и по всем участкам муки, крупы и соли, кирпичного чая и сахара, а также заведывание главным складом, сопряженными с этим разъездами и общее руководство продовольственными делами, я принял на себя. Затем участки поручили следующим членам отряда: Первый участок с центральным при нем главным складом в с. Ратманово в составе двух сел и одного поселка, 504 дворов и 1582 душ обоего пола - поручен К.К Роше и А.М. Гликбергу; Второй участок с центральным складом в с. Акборисово, в составе десяти сел, 481 двора, 2931 души - О.И. Грабовской и Н.И. Блинову; третий участок с центральным складом в с. Базтееве, восемь сел, 905 дворов, 5114 душ сестре милосердия Н.И. Петрашевской и А.С. Васьковскому; четвертый участок - сестре милосердия Е.З. Будзинской - З села, 234 двора, 1484 душ обоего пола; Пятый участок - 5 сел, 415 дворов, 2718 душ обоего пола - сестре милосердия Е.С. Москаленковой. Всего же в шести участках заключается 31 населенный пункт, 2773 двора и 15300 душ".

Важнее всего для Роше "и". Еще недавно они с Сашей существовали по отдельности, а вдруг образовался этот союз.

Вот так - Роше и Гликберг. Трудно выразиться точнее, чем сказано в этой заметке.

Кстати, не просто Гликберг, а А.М. Гликберг. Словно Саша чуть ли не ровня мировому судье.

Коля представлен как "Н.И." После такой аттестации как-то неловко оставаться учеником десятого класса.

Никогда эти двое не ощущали такого внимания. Если бы перед их фамилиями стояло "князь", они бы удивились меньше.

Как бы Саше хотелось показать газету учителю алгебры. Тому самому, что намеревался оставить его на второй год.

Коле тоже есть кому статью предъявить. Вариантов тут даже больше, чем у товарища.

Может, учителя стали бы обращаться по имени? А то получается, что у них есть имя, а у гимназистов его нет.

Так и стоит в ушах: "Блинов, к доске! Опять весь вечер мечтали и не выучили урок?"

Особенно непросто с Гликбергом. Тут и сама фамилия оказывается непроизносимой.

Палец ткнется в лицо, согнется крючком, и потянет на себя. Саша приподнимется и пойдет отвечать.

Еще учитель постучит по столу. Точно такой звук получается тогда, когда хотят войти.

Тук-тук, тук-тук… Убедится, что ломится в пустое пространство, и довольный раскроет журнал.

Во время поездки Коля понял, что Саша - еврей. Он и раньше знал людей этого племени, но дружбы почему-то не получалось.

Тут именно дружба. Когда полдня не видятся, то оба начинают переживать.

Однажды Коля себя спросил: если бы его приятель был русским, был бы он хотя бы чуть-чуть другим?

Потом сам возмутился этому вопросу.

Как-то не к месту здесь сослагательное наклонение. Потому он так любит Сашу, что он не хуже и не лучше, а такой как есть.

Прежде в статье Роше мог перейти на стихи, а теперь избегал прилагательных.

Вместо восклицательных и вопросительных ставил точки. Этот знак говорил о том, что возмущения и сомнения позади.

В их положении главное спокойствие. Уверенность в том, что каждый день продвигаешься вперед.

Шаг, а потом еще… Глядишь, и на безопасное расстояние отодвинулись от края пропасти.

"Разъехавшись по своим участкам, - писал Константин Константинович, - мы немедленно приступили к исследованию материального положения людей с тем, чтобы оказать помощь только совершенно неимущим семействам, дряхлым старикам, больным и детям. Для этого заведующие участками обходили все дворы своих деревень, и, по показаниям сельских старост и почетных стариков, а также после полного осмотра домов и хозяйств, составляли именные списки нуждающихся; затем, сообразно количеству последних, определялось число необходимых в каждом случае столовых, присматривались и нанимались помещения для коров, хлебопекарен, закупалось наскоро где-нибудь поблизости необходимое на 2-3 дня количество муки, пшенной крупы, соли - и столовая на другой же день начинала работать. Пища, приготовленная в наших столовых, состоит из каши - пшенной или овсяной на молоке с водою и прекрасного черного хлеба. На каждого едока отпускается по ? ф. крупы и 1 ф. пшеничного хлеба… Татары в восторге от этой пищи, которая действительно свежа, вкусна и приготавливается чрезвычайно опрятно. С шести утра по всем названным деревням спешат в столовые с ведерками в руках женщины и дети. Члены нашего отряда к этому времени уже начинают обход столовых, пробуют кашу и хлеб и дают нужные указания хлебопекам и кашеварам. Больных и детей приходится подкармливать молоком, которое частью мы разносим сами, частью раздаем дома приходящим".

Недавно Константин Константинович был уверен, что слово вмещает все. Что оно больше и горя, и самой смерти.

Нет, не вмещает… Даже такое сомнение закрадывается: вдруг он вообще не писатель?

Таково благотворное воздействие этой поездки. Думаешь не о впечатлении или славе, а только о насущном.

Хорошо бы всех графоманов отправлять на голод. Тогда им станет понятно, каким нелегким делом они занялись.

Ох, и трудно не быть писателем. Хорошо если выдержишь несколько дней.

Потом опять как заноет. Подумаешь: вдруг сегодня вдохновение не подведет?

В который раз штурмуешь эту крепость. Во всю глотку кричишь: "Сдавайся в плен!"

Слово, конечно, сопротивляется. Только что оно было у тебя в руках, а затем куда-то испарилось.

Ищешь подходов с другой стороны. Пусть остается таким как есть, но ты прибавишь определение.

Сколько бы ни было лишних слов, они не заслоняют главного. Пропустишь ненужное, и видишь все как есть.

"Половину комнаты занимают низкие нары, на голых досках неподвижно сидят полуголые оборванные грязные ребятишки или лежат на невероятных лохмотьях больные, изможденные и опухшие от голода люди. Ни сундука, ни шкафа, ни одежды, ни прочей какой-нибудь утвари. Почерневшие бревна стены, потолки, одинаково пропускающие и знойные лучи солнца, и струи дождя. Буквально нет ни одного дома, где бы не было больных. Все протягивают к вам руки, все просят лекарства, наивно веря, что вы одним волшебным словом или прикосновением можете прекратить их муки. Много пришлось мне слышать разговоров о лени татар, о нежелании их работать. Между тем, оказывается, что людям, ищущим работы, предлагается не более 10 коп. в день, при этом необходимо бросить голодную семью на произвол судьбы и идти за десятки верст для того, чтобы вернуться таким же голяком, каким уходил из дома…"

Обратите внимание, как все надеются на то, что Константин Константинович придет на помощь.

Вот тут все слова на месте. И "протягивают руки", и "наивно веря", и "прикосновение".

Мизансцена известная, только ему в ней неловко. Чем сильнее желание чуда, тем отчетливей мысль: ну какой из меня Христос!

6.

Мечтатель - человек безответственный. Сидит себе в уютном кресле и предается фантазиям.

Иногда заберется так высоко, что не хочется возвращаться. Больно радужные перспективы он нарисовал.

Представляет себя в разных обличьях. С легкостью становится тем или другим.

При этом позу не переменит: только что был Наполеоном, а вот уже Робеспьер.

После поездки они уразумели, что так не бывает. Чтобы стать на кого-то похожим, следует оставаться собой.

К примеру, Константину Константиновичу надо быть Роше. В самых трудных ситуациях не изменять своей фамилии.

Быть Роше - значит чувствовать ответственность. Понимать, что если ты не сделаешь этого, то тебя никто не заменит.

Как бы ему хотелось, чтобы всегда было так. Чтобы никакой разминки в ожидании того, что сейчас что-то случится.

Уж событие так событие. Не какие-то текущие треволнения, а переживания о судьбах мира.

Еще путешественники смекнули, что наравне с другим временем существует другое пространство.

Саша хоть немного поездил, а Коля добрался лишь до Бердичева. Если и догадывался о том, что мир больше, то только по глобусу.

Теперь они могут узнать настоящие масштабы. Река Усень в сто раз шире улицы, а степь не меньше десяти площадей.

Смотришь вдаль, и не видишь горизонта. Понимаешь, что раз Господь нас не обидел, нам не следует оставаться в долгу.

Вообще в этой поездке Бог очень помогает. Каждый вечер раскрываешь Вечную книгу и убеждаешься: все именно так.

Тут ведь обо всем сказано. И о долгом пути, и о роли Первого, и о том, что идея невозможна без эха.

Говорите, чудеса и небывальщина? Какая же небывальщина, если у них тоже кое-что получилось.

И в то, что хлеб может быть один не верите? Тогда Роше или кто-то из его спутников могут немного рассказать.

В Белебее все тоже начиналось с горы муки. По мере того как запасы истаивали, они превращались в буханки.

Вот такая тут арифметика.

Один, поделенный на множество частей. И не пять тысяч, а пять тысяч на пять.

О чем еще говорило Евангелие? Уж не о том ли, что не зря Христос все время странствовал.

Значит, что-то связывает духовный порыв и движение вперед. Не так различны путь правды и просто дорога.

Коля стремительно взрослел. Каждый день прибавлял буквально по несколько лет.

При этом ни одного самого быстрого взгляда на себя любимого. Где-то в придаточном предложении спрятанного: как же это мне удалось?

Такие путешествия - лекарство от ячества. В другой ситуации он бы не забыл о себе, но сейчас на это нет времени.

Да и, главное, неловко. Что твои горести в сравнении с чужими страданиями.

Не то чтобы раньше Коля не знал о других людях, но никогда себя с ними не соизмерял.

Сейчас он существует только для них. Прежде чем заснуть, пересчитывает не слонов, а мешки с мукой.

Потом эти мешки ему снятся.

Он никогда не думал, что цветом мешки напоминают слонов. Если составить из них очередь, то сходство будет полным.

Вот длинной вереницей они тянутся к водопою.

Долго-долго пьют. Когда насыщаются, удивительным образом превращаются в буханки.

Утром открываешь глаза: опять мешки. К нескольким сотням увиденным во сне прибавляются столько же настоящих.

Наверное поэтому, тон его писем перечислительный. Словно опустив один куль, он принимается за следующий.

"… сегодня собираем сведения о числе голодающих, которых здесь очень трудно различить от остального населения, так как голодают очень многие, а бедствуют решительно все. Мы собираемся открыть здесь столовую для взрослых, увеличить столовую для детей и расширить пекарню.

Мне назначили жить с м-ль Грабовской (которая оказалась очень милой, доброй и распорядительной барышней) в с. Акборисов - в 12 верстах от Шарана. Остальным пришлось ехать гораздо дальше (25 и 37 верст) и, кроме того, жить solo. Мне с Грабовской поручено 10 деревень, лежащих в течении одной речонки и отстающих одна от другой на 3-4 версты… Не мешкая, вчера мы собрались, распрощались и разъехались на места своих назначений. Приехав, составили самый аккуратный список наших будущих клиентов и потому мы в сопровождении старосты и сотского ходим из избы в избу в каждой деревне и составляем списки о печальном состоянии населения. Население всех 10 наших деревень, кроме одной, составляют исключительно черемисы. Они очень нечистоплотны, ленивы, трусливы и беспомощны…"

Вот это да! Десять деревень, и все на значительном расстоянии друг от друга.

Рядом с ним симпатичная особа. Братья непременно об этом посудачат, но ему как-то не до того.

Какие романы между участниками поездки? Слишком серьезно все, что здесь происходит, чтобы они имели право отвлечься.

"… если правду сказать, то здесь, по крайней мере, в Белебеевском уезде, и голода-то совсем нет. Есть нужда, и даже очень сильная, но голода, того голода, какой мы представляем себе, будучи в Житомире, положительно нет. Здесь каждая семья, на каждую душу, кроме работников, получает "паек", то есть по 35 гр. хлеба зерном. Конечно, этого не хватает, приходится недоедать, перебиваться из кулька в рогожку, приходится продавать скотину, стаскивать солому с крыши, брать за рабочий день по 10-15 коп. Правда, положим, что и этого недостаточно, что если бы не своевременная помощь Красного Креста, то здесь народ буквально умирал бы с голода. Мы с Грабовской открываем три столовых и две пекарни. Этим можно будет поднять многих больных, прокормить многих ребятишек и вообще помочь многим семьям. Но разве это что-нибудь значит? Ведь из урожая этого года (который, кстати, тут будет и получше нашего) придется возвратить съеденные пайки, придется уплатить частные долги, дотянуть до осени, а потом? Потом опять помощь со стороны Красного креста, опять пайки от земства, помощь со стороны частных лиц… и так будет прозябать народ из года в год…"

Когда другой скажет о народе, то испытываешь неловкость. Слишком большое это понятие, чтобы легко его охватить.

У Коли это слово звучит естественно. Хотя бы потому, что кое-что для народа он все-таки сделал.

Вообще народ на странице революционной газеты - совсем не то же, что народ на голоде.

В первом случае - это просто масса, а во втором - огромное количество конкретных лиц.

Как без этого старика, ребенка, молодой женщины... Даже без самого Коли будет чего-то не хватать.

Да и страдания тут не горести вообще. Всякий раз представляется конкретная ситуация.

"Во время зимы поддерживать существование скотины хоть как-то было страшно трудно. Сначала съедалось все, что было в хозяйстве съедобного для скотины, потом крыша, а потом… потом нужно было заложить что-нибудь, взять у кулака за соответствующую цену протухшей и подмоченной для весу ржи и, деля этот запас между детьми и скотиной, задаваться мыслью, что еще можно заложить? Несмотря на помощь от земства, правительства и частную население подорвано в край. Урожай хотя и хорош, но не вернет всех потерь. Да и то еще от этого урожая нужно платить за все, что они получили. Грустно!.."

Конечно, в газете написали бы как-нибудь иначе. Что-нибудь вроде: "Ужасно" или "Так жить нельзя".

В Колином "грустно" больше человеческого. Ведь все на самом деле складывается неважно.

Причем не то чтобы было лучше, а стало хуже. Жизнь уныла по определению.

Словом, не следует строить иллюзий. При этом стараться все делать так как полагается.

Глядишь, станет меньше печали. Хотя бы на несколько столовых и пару тысяч буханок хлеба.

"Мы здесь уже покончили хлопоты с открытием столовых. В нашем акборисовском районе кормится около 600 человек. Акборисовской столовой и пекарней заведует моя сожительница, а З столовых и одна пекарня на моем попечении. С утра, напившись чаю или какао, я уезжаю ревизовать свои столовые и езжу обыкновенно до обеда. К моему возвращению успевает управиться со своей большой столовой и Грабовская, и мы усаживаемся обедать. На обеде бывают каждый день супы на бульоне, заправленные пшеничным рисом или геркулесом. После обеда - чай, кофе или какао. После обеда, как и во время обеда, до самого вечера почти беспрерывно являются просители и посетители. Тот просит записать его в столовую, другой просит лекарства какого-нибудь (все равно какого!), ибо Грабовскую принимают за сестру милосердия. Но больше всего времени проходит у весов в амбаре. Кроме того, что приходится принимать иногда до 100 пудов сразу (причем еще весов порядочных нет - можно вешать всего по пуда два), кроме того, что почти ежедневно приходится отпускать недельный запас в какой-нибудь из столовых. Кроме того, приходится еще отпускать убийственные десяти- и пятифунтовики, так как мы еще и продаем муку по удешевленной цене, что для местного населения является истинным благодеянием. Я хожу постоянно выпачканным в муке, в рукавах и карманах полно проса. Одним словом, все идет как следует. Одно скверно, что дождь идет уже 10 дней раз по 10 в день, так что моя куртка… и особенно резиновые сапоги пригодились больше, чем можно было ожидать".

Так живут Блинов и его товарищи. Если что-то им мешает, то только дождь.

Стоит ему пойти с утра - и весь день насмарку. Сидишь и ждешь, когда он соизволит остановиться.

Как быстро они со всем освоились. Словно им привычны такие обязанности.

Видно, это и есть чувство авторства. Прежде они участвовали в чужом замысле, а сейчас почувствовали себя творцами.

Кстати, в начале было слово "сотворил". В Библии так и сказано: "Бог сотворил небо и землю".

Как же человеку не быть автором? Не попытаться из имеющейся в его распоряжении реальности создать какую-то другую.

На этот счет есть еще одно свидетельство. Газета "Волынь" опубликовала письмо "г-жи П".

Конечно, это Петрашевская. Та самая, что завершает известный нам список участников поездки.

Тоже никакого желания подчеркнуть свою роль. Даже спряталась за заглавной буквой, чтобы не привлекать внимания.

В самом тексте ее тоже почти нет. Если не считать того, что все это увидено ее глазами.

"Приучаю себя к голоданию, - пишет Петрашевская, - так как нигде ничего нельзя купить, кроме баранины и пшена. Нигде ни одного огорода, так что овощей никаких. Местность - степь, в окрестностях ни одного деревца. Нищета неописуемая. Почти 90 процентов буквально голые и уже разучились стыдиться наготы. Собак, кошек, птиц никаких. Только вороны перелетают с места на место. Встречаются избы, в которых ничего нет: дети покрыты струпьями, чесоткой, а сопливых сколько. Вид цинготных ужасен. Представьте себе человека, у которого колени и локти опухли в виде ведер, шея незаметна, под мышками огромная опухоль, весь трясется, стонет, двинуться не может, а десны сгнили, зубы как клавиши ходят… Отчего я не доктор!... Вот тут-то и есть дело. А сколько у нас в Житомире докторов, не имеющих практики и ожидающих карьеры… Сюда бы их… Я хочу непременно хоть из Уфы выписать на сутки доктора и с ним объехать деревни. Мне кажется, что я после всего виденного возненавижу все лишнее: ведь это стоит денег, а не лучше ли их отдать на помощь таким горьким страдальцам. Даже муллы и те сидят без хлеба. Но так как они здесь наиболее образованные, то при встрече со мной приветствуют меня: "Здравствуй, сестра милосердная". Я веду дело свое так: живу в Аднагулове, где у меня устроится 2 столовых… Одна пекарня на 300 чел. Потом езжу в Субханкулово или Нуркеево, Сатыево, Михайловку. Потом приезжаю домой, ем пшенную кашу, выпиваю чашку кофе, затем раздача чая, провизии на другой день, осмотр больных и т.д. Кроме того, записывание расходов. Так изо дня в день. Кругом горе, по ночам снится все пережитое днем".

Сны, как видите, у всех одинаковые. Пусть сюжеты разные, но тема примерно одна.

К прежнему опыту медичек прибавилось что-то еще. Все же одно дело - сестра милосердия, а другое - милосердная сестра.

Сейчас барышни - милосердные сестры. Недоедая, они думают о том, что разделяют участь подопечных.

Роше тоже написал об отсутствии еды. При этом уточнил, что переживания его спутников не сравнить со страданиями голодающих.

"Живем мы все по татарским деревням, в домах зажиточных татар, которые стараются содрать с нас побольше денег; постоянно ощущаем чувство не то что голода, а недоедания, которое все-таки не имеет ничего общего с недоеданием народа. Встаем мы в пять часов утра и работаем до одиннадцати часов вечера".

Что говорить, странно. Как может не хватать еды тем, кто единолично распоряжается мукой и хлебом.

Вместе с тем, все именно так. В противном случае надо допустить возможность хоть немного обделить местных жителей.

Чуть не каждый день эта проблема. Раздадут запасы и опять видят, что самим не осталось ничего.

Хотя житомирские евреи пока ни при чем, кое-кого из них можно призвать для короткого комментария.

Легко представить эту картину. Глаза непременно опущены вниз, а палец поднят вверх.

Мол, сосредоточьтесь и запоминайте. Сейчас вы услышите не одно из суждений, а настоящую разгадку.

О, этот еврейский палец в небо! Столп и утверждение наконец-то обретенной истины.

По поводу Роше палец будет подниматься много раз. Ведь и тайн тут несчетное количество.

На первом месте, конечно, сентенция:

- Во все века люди мечтают, чтоб всё было так, как не будет.

На втором:

- Если бы благотворительность ничего не стоила - все были бы филантропами.

Призовое место получит утверждение:

- Если бы каждый подмел возле своего порога, вся улица была бы чистой.

Главное, о чем предупредит поднятый палец, будет такой вывод:

- Когда Всевышний творит добро, он не хвастается

И еще:

- Дом горит, часы идут.

Все это имеет отношение к поездке житомирцев. Когда они собрались уезжать, за их повозкой шли сотни людей.

Чего тут только не было. Самый настоящий смотр всех без исключения видов струпьев и язв.

При этом ощущение радости по поводу того, что свои страдания они переживали не в одиночестве.

"… Только тот, кто видел… сотни протянутых ко мне для пожатья мозолистых рук, кто видел слезы на этих темных загорелых лицах, и слышал крики: "Прощай, бабай (старик)", "Спасибо, бабай", "Без тебя умирал бы" - может понять, что я пережил в эти минуты".

Такие впечатления навсегда. Теперь каждый шаг они будут мерить этой мерой.

Значит, самое главное произошло. Остается жить так, чтобы эту планку не опустить.

Да вот еще. Мы обещали рассказать о примкнувшем к их группе гимназисте Градецком.

Уже говорилось, что Градецкий появился под финал путешествия. Видно, репортажи Роше задели его по-настоящему.

Если уж возникло такое желание, то от него трудно избавиться. Только и мечтаешь стать как они.

Буквально рвешься ходить не в ботинках, а в сапогах. И не в пиджаке и чистой рубахе, а в перепачканной мукой робе.

Захотелось простора, путешествий, свободы… Ощущения того, что ты имеешь право распоряжаться своей судьбой.

Почему-то кажется, что Градецкий, так же как Саша Гликберг, убежал от родителей.

Притом ведь не ближний свет этот Белебей. Добираться всей компанией небезопасно, а тут надо ехать одному.

Все преодолел молодой человек и уже к середине июня они были вместе.

Вот и сбылась его мечта.

Непролазная грязь, встаешь с первыми петухами, работаешь до тех пор пока остаются хоть какие-то силы.

В одном из репортажей Роще сообщает, что у них прибавление. Не так давно появился этот юноша, а уже по горло дел.

"Завтра начинают работать столовые в Теменникове и Покровке, распорядителем которых состоит приехавший к нам недели три тому назад гимназист 8 класса житомирской гимназии Градецкий. Кормить ему в обоих селах придется 500 душ…"

Таков еще один итог их путешествия. Не только помогли голодающим, но обрели сторонника.

Как быстро это произошло. Еще не вернулись обратно, а их уже стало больше.

Еще, кажется, появилось два хороших врача. Почему бы после возвращения медичкам не продолжить учебу?

Помните, как Петрашевская вздыхала: "Отчего я не доктор?" Верится, что вопрос не остался без ответа.

С тех пор барышням хотелось чего-то большего. Конечно, и медсестра - человек нужный, но у врача возможностей больше.

Следует упомянуть и о том, что Роше снова не расставался со своей тетрадкой.

У него всегда так. Когда что-то происходит, сразу появляются новые тексты.

Все-таки важно, что это стихи. О работе мирового судьи он ничего такого не написал.

Легко представить, что это были бы за вирши. Как бы он рифмовал: "Ваша честь" - "справедливость есть".

Нет, не сподобился. Четко разделял то, что может стать поэзией от того, что ею никогда не будет.

Конечно, поездка была нелегкой. Иногда казалось, что испытание им не по силам.

Сейчас ясно, что трудности не главное. Когда их отбрасываешь, остается чистое золото.

Тут его было ничуть не меньше, чем в любви к сыну, родителям или родине.

Кстати, почему столько же? Это и была привязанность к детям, красота природы и помощь ближним.

Можно так сказать: сперва он считал эти темы никак не связанными, как вдруг все сошлось.

В начале мы говорили о Саше Гликберге. О том, как он стал приемным сыном Константина Роше.

Впечатлений детства Саше хватило на всю жизнь. Даже псевдоним он выбрал потому, что ему что-то вспомнилось.

Можно примерно представить что.

Бывало, выйдет из дома, а ему кричат: "Эй ты, черный". И еще парочку столь же решительных слов.

Конечно, такое не проходит. Хоть ты уже взрослый, а все ждешь, что тебя окликнут вновь.

Он не стал делать вид, что это в прошлом. Что он уже не Саша, а Александр Михайлович.

В литературу Гликберг вошел как Черный. Если с детским именем, то как Саша Черный.

В этой фамилии вся его история. И побег из дома, и жизнь в Петербурге, и неожиданное обретение опекуна.

Молодой человек вырос хоть куда. Хороший рост, фигура спортивная, усики почти офицерские.

Есть что-то общее с Лермонтовым. Выправка образцовая, а взгляд обращен вдаль.

Да еще это стремление постоянно поддразнивать. Посреди разговора достанет свистульку и приставит к губам.

"Где мой дом?" - мелодично выдохнет глиняная утка, а его глаза загорятся весельем.

Вопрос имеет отношение к нему самому. Со времени побега из родительского дома, он всюду в гостях.

Выходит, жизнь прошла в изгнании. Причем не только с того момента, когда он оказался в эмиграции.

Вообще Саша с годами не меняется. Когда-то он нахамил директору гимназии, а теперь грубит читателю.

Всячески изгаляется над своим благодетелем. Плюет на то, что сейчас тот купил его книгу, а потом пройдет мимо.

На самом деле это он так. Чтобы собеседник не зарастал жирком и немного встряхнулся.

Уж очень привык читатель к комфорту. Разляжется на диване, а ему что-то напевают на ушко.

У Саши ни закатов, ни восходов. Вообще ничего, что способно увести в эмпиреи.

Тут вспоминаешь уже Некрасова. Вот кто не испытывал интереса к абстрактным темам.

Удивляешься: зачем истязать себя и других. Нет чтобы отдохнуть взглядом на каком-нибудь пейзаже.

Может, он и обратит внимание на время года, а потом опять о своем. Ужасается и зовет к возмездию.

Саша часто спорит с учителями. Будь ты хоть Лермонтов или Некрасов, непременно позволит какую-то шпильку.

- Что это, Михаил Юрьевич, за юношеский романтизм. Офицеру такое не к лицу.

- Еще хуже вы, Николай Алексеевич, со своим требованием подвига. Неужто других вариантов нет.

Во Франции маловероятны вселенская грусть, а, тем более, вселенское отчаяние.

Совсем неактуально это летом в Провансе. Когда жасмин особенно душист.

Вдыхаешь разные ароматы, а потом стараешься их передать на бумаге. Чтобы были не просто слова, а запахи и цвета.

Как-то он сидел за столом и гадал. Выберет одно определение, а затем поменяет на другое.

Даже не сразу понял, что происходит. Вдруг откуда-то остро потянуло гарью.

О чем в эту минуту должен подумать человек, которого до солидного возраста называют Сашей?

Да, да, именно так. О том, что там дети и он обязан срочно прийти на помощь.

Саша с детьми чувствует себя на равных. Предпочитает их компанию всем остальным.

Ну а с соседскими мальчиками у него почти сговор. Когда он что-то напишет, сразу идет к ним читать.

Успокоится, если понравилось. Значит, остальные ребята тоже будут довольны.

Он бы еще поразмышлял на эту тему, но, к сожалению, нельзя. Надо входить в горящий дом.

О том, что случилось на пожаре, можно только догадываться. Точно известно лишь то, что было потом.

Саша вернулся и лег в постель. Сердце билось так, что он не мог с ним совладать.

Почему-то кажется, что в эти минуты он вспоминал Колю. Уж насколько разные у них обстоятельства, а есть что-то общее.

Возможно, он думал: вот ведь какая неожиданность… Жизнь у каждого своя, а в финале все же пересеклись.

Скоро стало ясно, что Саша надорвался. Что именно ему суждено стать жертвой пожара.

Хочешь отвести глаза от этой картины и вдруг натыкаешься на фокса Микки.

Да и как обойти этого пса, если все это время он находился рядом с больным.

Когда же понял, что тот не дышит, положил ему лапы на грудь и испустил дух.

Мог ли он жить дальше? Ведь еще не было случая, чтобы хозяин не взял его с собой.

Ничего не оставалось как его догнать. Помахать хвостом, извиняясь за опоздание, а дальше следовать рядом.

Вот такая это собака. Незря многие говорили, что в нем есть что-то человеческое.

Знаете повесть "Дневник фокса Микки"? Ограждая пса от обвинений в плагиате, Саша поставил свое имя.

Правильней было бы написать: "Фокс Микки. Дневник. При участии такого-то, который все время держал автора на поводке".

Ведь даже псу необходима направляющая рука. Чтобы он не очень далеко забегал.

Еще понапишет лишнего. Откроется в чем-то, в чем прежде не признавался себе.

Вот Саша тоже не всегда откровенничал. Главное сказал своей смертью, но немного приберег на следующий день.

Рядом с некрологом газета опубликовала его стихи. Вышел что-то вроде последнего привета.

Я подумал с облегченьем:
Есть любовь еще на свете!

Ну прямо не Саша, а Константин Роше. Как мы помним, тот говорил все как есть.

О Роше надо сказать подробнее. Все же для нашей истории это фигура ключевая.

Тут, конечно, ни жасминов, ни роз. Если и были ароматы, то их перебивали запахи новой власти.

Впрочем, Константин Константинович держался твердо. В начале двадцать четвертого года сочинил музыку к молитве "Отче наш".

Что говорить, тема неактуальная. Только что скончался отец и благодетель, а он обращался к небесному прародителю.

Ему слышалась не тихая просьба одними губами, а два десятка слитных голосов.

Громче, еще громче! Так чтобы лукавый, спрятавшийся в темноте храма, перевернулся несколько раз.

Еще он написал завещание в стихах. В нем он адресовался уже не к Богу, а к своим друзьям.

Умру, но песнь хвалебную мою,
Что Богу моему от сердца я пою -
С любовью, с чувством умиленья, -
В пыли архивной, может быть, найдут
И снова в храме Божием споют…

Так Роше пытался решить небесные и земные дела. Мысленно представлял то время, когда его не станет.

Даже архивную пыль не обошел вниманием. Если память действительно сохранится, то как без нее?

Больше всего не хотелось расставаться с близкими. Обидно прожить жизнь в тесном кругу, а после смерти остаться одному.

Зря переживал Константин Константинович. Он сразу попал туда куда надо.

В родовой усыпальнице покоились отец, мачеха и приемный сын, а невдалеке расположился участок Блиновых.

Через двадцать пять лет они встретились в новом путешествии. На этот раз их ожидал не ад, а рай.

На каком-то этапе к ним присоединился Саша и кто-то из тех, с кем они ездили на голод.

Так и видишь - впереди Роше, Саша и Коля, а позади - пес. Громко оповещает, что они уже здесь.

Наверное, в этот день Микки сделал запись в дневнике. Что-то вроде того, что можно прочесть в их общей с Сашей книжке:

"Приехали. Риехали. Иехали. Ехали. Хали. Али. Ли. И..."

Потом, конечно, объяснил:

"Это я так нарочно пишу, а то лапа совсем затекла".

Затем пассаж о хорошей погоде. О том, что птички чирикают, деревья цветут, а они всем этим наслаждаются.

Отчего Микки спокоен и весел? Да оттого, что он тоже умер "за други своя".

Правда, не за многих, а за одного. Этот один был так же беззащитен как голодающие на Урале, евреи во время погрома и соседские дети.

9. Стихотворение К.К. Роше, записанное на партититуре молитвы "Отче наш". 1924.

© A. Laskin

back

top