Михед П.В.
Гоголь и западноевропейская христианская мысль
(проблемы изучения)
Предмет наших размышлений в данной статье - гоголевское восприятие западноевропейской (католической) мысли и, в первую очередь, современных ему религиозных идей и практик. Мы видим свою задачу в вычленении наиболее заметных явлений этого ряда, которые, хотя и пребывали ранее в поле внимания гоголеведов, доныне не рассматривались в едином контексте, а поэтому не давали оснований обнаружить дополнительные смысловые потенции. Гоголь нас привлекает, прежде всего, как религиозный мыслитель, и данная статья является продолжением нашей работы в этом плане.
Два вводных замечания. Первое касается нашей идеи апостольства Гоголя как своеобразного итога его творческой деятельности, к чему писатель шел всю свою жизнь (1). Подготовка к реализации этого проекта формировала и интерес к современной христианской мысли и к религиозным практикам, к спорам и дискуссиям вокруг этих проблем. Гоголь видел свою цель в апостольском служении обновленной христианской церкви. Следует подчеркнуть, что Гоголь не проводил жесткое конфессиональное различие церквей, что даже породило после его отъезда заграницу мнение о том, что он перешел в католичество, в чем ему пришлось оправдываться перед матерью: "…как религия наша, так и католическая совершенно одно и то же, и потому совершенно нет надобности переменять одну на другую. Та и другая истинна. Та и другая признают одного и того же Спасителя нашего, одну и ту же Божественную Мудрость, посетившую некогда нашу землю, претерпевшую последнее унижение на ней, для того, чтобы возвысить выше нашу душу и устремить ее к небу" (2). После выхода "Выбранных мест из переписки с друзьями" уже С. Шевырев упрекнул Гоголя в католицизме, на что услышал: "что же касается до католичества, то скажу тебе, что я пришел ко Христу скорее протестантским, чем католическим путем. Анализ над душой человека таким образом, каким его не производят другие люди, был причиной того, что я встретился со Христом, изумясь в нем прежде мудрости человеческой и неслыханному дотоле знанью души, а потом уже поклонясь божеству его. Экзальтации у меня нет, скорей арифметический расчет; складываю просто, не горячась и не торопясь, цифры, и выходят сами собою суммы. На теориях у меня также ничего не основывается, потому что я ничего не читаю, кроме статистических всякого роду документов о России да собственной внутренней книги" (ХIII, 214). Справедливым представляется мнение о. В.Зеньковского, который, касаясь времени пребывания Гоголя в Риме и его диалога на вилле З. Волконской с представителями польской эмиграции и, в частности, членами ордена "из-мертвых-встанцев" И. Кайсевичем и П. Семененком, настаивает на внеконфессиональности позиции Гоголя. Хотя о. В.Зеньковский признает, что позже Гоголь "отошел от этого внекофессионализма и утвердился в преимуществах Православия, но это произошло под влиянием православных священников, хотя и не вытекало из логики религиозного созревания Гоголя" (3). О. В.Зеньковский прав, когда говорит: "Центр тяжести в его религиозных путях был в другой сфере, в проблеме религиозного преображения жизни, трудности чего не связаны с конфессиональными особенностями католичества или Православия" (4). Более того, Гоголь жадно впитывал опыт деятельности воскресенцев, при встречах восторгался их работой: они, в его понимании, наглядно демонстрировали действенность религиозной веры и христианского учения, что заставило Гоголя лишний раз утвердиться в верности своего выбора.
Кажется, первым на это указал Алексей Веселовский, писавший о влиянии на писателя современной Гоголю западной религиозной жизни первой половины ХIХ века: "Его (Гоголя - П.М.) увлечение Римом, способность уходить от тревог современности в прохладу и потемки церковной старины, сближение в Риме с католическим кружком княгини Зинаиды Волконской, влияние г-жи Смирновой, покаяние и самобичевание которой было одно время окрашено католическим оттенком, что привело ее, по словам ее дочери, еще в 1837-38 годах в Париже, в салон г-жи Свечиной и кружок Ламенне, - наконец прилежное изучение французских богословов и проповедников, от Боссюэта до pere Ravignan, засвидетельствованное гоголевской перепиской, указывает на это" (5).
Известно, что понятие "новое христианство" введено в активный оборот Сен-Симоном. Кажется, его имя в связи с Гоголем упоминали только Е. Смирнова и Н.Крутикова. В книге, посвященной "Мертвым душам", Е. Смирнова замечает: "Рассматривая трудящегося помещика вместе с крестьянином в качестве положительной общественной силы, противостоящей праздным членам общества, Гоголь напоминает Сен-Симона с его делением граждан на "промышленников" (куда он зачислял не только трудящиеся классы, но также занятых в производстве предпринимателей) и "тунеядцев". Еще более очевидна эта нечетко оформленная, но, безусловно, демократическая позиция Гоголя в известных нам главах второго тома "Мертвых душ"" (6). Н.Крутикова, исследуя утопический замысел "Выбранных мест", указала на существующие параллели между западноевропейскими утопическими идеями и книгой Гоголя. Среди авторов и имя Сен-Симона, с которым, как и с Фурье у Гоголя "существует и некое типологическое сходство" (7). Какие направления связи этих двух мыслителей могут стать предметом внимания ученых? Каким может быть исследовательский "сюжет" сравнительного анализа взглядов двух мыслителей?
С сен-симонизмом Гоголя связывает, прежде всего, идея рационального переустройства мира. Звучит, наверное, несколько парадоксально: Гоголь - апологет религиозной веры и Православия, мистик с т. з. многих, и вдруг - рацио. Но я бы, в данном случае, настаивал на рационализме гоголевской мысли и напомнил уже цитированные слова писателя: "Экзальтации у меня нет, скорей арифметический расчет; складываю просто, не горячась и не торопясь, цифры, и выходят сами собою суммы". Гоголевская социально-христианская утопия, изложенная в "Выбранных местах", по сути, является плодом рационального переосмысления фундаментальных оснований христианства. Е.Смирнова совершенно справедливо увидела конкретизацию идей Сен-Симона во втором томе "Мертвых душ".
Второй связующей мыслителей нитью является тяготение к универсализму, свойственное и Гоголю, и Сен-Симону. Единство мира - идея, облаченная в различное представление: условно-научного подхода у Сен-Симона (в координатах, естественно, его времени) и религиозного - у Гоголя. Но оба мыслителя явно тяготеют к поиску единого ключа к решению проблем своего времени. Надо заметить, что само время, породив запрос на формирование универсальной идеи, получило различные варианты ее разрешения. Говоря словами Сен-Симона, следовало найти "общую операцию" познания, в которой сочеталось бы внимание к эмпирике современного бытия (у Гоголя поразительное внимание ко всем проявлениям текущей жизни и неуклонное желание понять формулу своего времени) и стремление выработать метод постижения мироустройства и наделения его смыслом.
Объединяло обоих мыслителей и представление о мире как о живом организме, оба уповали на роль религиозного фактора, хотя у каждого из них этот фактор играл, конечно, различную роль. Неодинаковым был и его удельный вес. У Сен-Симона ведущими были идеи "экономизма", у Гоголя доминировал религиозно-моральный фактор.
Гоголь и Сен-Симон придерживались принципиально разных взглядов в понимании концепции развития истории. Сен-Симон оставался верен поступательному ходу истории, видя в этом удовлетворение человеческих потребностей, Гоголь же выстраивал идею будущего в координатах веры. Сколь это не представляется странным и даже парадоксальным, но к Гоголю были близки ученики Сен-Симона, склонявшиеся к теологическому принципу развития истории. Это явственно обнаруживается в деятельности упомянутого католического ордена воскресенцев и, в частности, его лидера Богдана Яньского, с которым Гоголь, по-видимому, был знаком и, вероятно, встречался в Париже на квартире Адама Мицкевича. Б. Яньский был близок к сен-симонистам и занимал далеко не последнее место в их иерархии.
Сближала позиции обоих мыслителей глубокая неудовлетворенность современным миром. Об "острой критике современности", характерной для Сен-Симона, пишет Г.Флоровский (8), примечательно назвавший гоголевскую книгу "Выбранные места из переписки с друзьями" "программой социального христианства". По мнению Г.Флоровского, "струя подлинного "социального христианства" всего сильнее … пробивается в известном отрывке "Светлое воскресенье": "Христианин! Выгнали на улицу Христа, в лазареты и больницы, наместо того, чтобы призвать его к себе в домы, под родную крышу свою, и думают, что они христиане!" (Отметим, что в первом издании этот фрагмент был убран по требованию цензуры). И как характерно это ударение на оскудении братства в девятнадцатом веке! "Позабыл бедный человек девятнадцатого века, что в этот день нет ни подлых, ни презренных людей, но все люди - братья той же семьи, и всякому человеку имя брат, а не какое-либо другое". Г.Флоровский завершает цитирование примечательным наблюдением: "Скорее это напоминает западные образцы, и не слышатся ли здесь скорее отзвуки Ламенне и его "Слов верующего"?" (9).
Упомянутое Г.Флоровским имя Ламенне, хотя и фигурировало в посвященных Гоголю текстах, насколько нам известно, еще не привлекало достаточное внимание гоголеведов. Между тем постановка вопроса о перекличках идей Гоголя и Ламенне имеет основание. И не только в типологическом плане. Оба были реформаторами церкви и пытались ее демократизировать, хотя и каждый по-своему. К тому же оба были близки к польской эмиграции, где живо обсуждались религиозные проблемы и не исключено, что встречались в Париже на квартире Мицкевича. Польский поэт с глубоким уважением относился к Ламенне, упоминая в одном из писем, что это был единственный француз, на глазах которого он видел слезы о Польше.
Идеи христианской любви и милосердия, нравственного самоусовершенствования лежат в основе идей социального христианства Ламенне. Популярная личность, оригинальный философ и яркий публичный человек, он был в центре духовной жизни не только Парижа, но и Европы. О нем и Лакордере много говорили в домах русских парижан, например, С. Свечиной.
С Ламенне встречались и приятельствовали многие русские не только из окружения Софьи Свечиной, но и, например, Петр Яковлевич Чаадаев.
Книги Ламенне, как и А. Лакордера, имеются в библиотеке Чаадаева. Среди них - ранние сочинения Ламенне: "В защиту опыта о безразличии" (1821) и "Опыт о безразличии" (1819-1820). Выписки, сделанные Чаадаевым из этих книг (из второго из указанных сочинений), касаются коренных вопросов веры. Чаадаев сочувственно относился к идеям последователей Сен-Симона Базара, Анфантена, отстаивавших религиозные основания своего движения. Именно христианская идея, как полагали мыслители, могла обеспечить не только легитимность социального переустройства, но и удовлетворить обостренный общественный интерес к религиозным вопросам. Что же касается упомянутой Г. Флоровским книги Ламенне "Слова верующего", вышедшей в начале 1834 года и за короткое время переизданной около 100 раз, то ко времени приезда Гоголя в Париж ее слава была на устах, а Гоголь питал интерес к любому успеху. Написанная в стиле библейских псалмов и пророчеств, она, как и "Книги польского народа" А.Мицкевича не прошла мимо внимания автора "Выбранных мест".
Еще один факт духовной жизни Европы привлек внимание Гоголя. Это судьба и произведения Сильвио Пеллико. Гоголь чрезвычайно внимательно читал книги Пеллико "Мои темницы" (1832) и "Об обязанностях человека" (1834). Привлекала его и история жизни писателя - итальянского карбонария и журналиста, осужденного к смерти и проведшего десять лет в заключении после помилования. История пребывания в тюрьме и преображение автора, ставшего в этих обстоятельствах убежденным христианином, была рассказана в "Моих темницах". В написанной спустя два года книге "Об обязанностях человека" Пеллико изложил свое видение путей совершенствования человеческого общества. Труды Пеллико, как и Ламенне, имели огромный европейский успех и резонанс и были переведены в России почти сразу после публикации. Гоголь, внимательно изучивший авторскую стратегию Пеллико, в "Выбранных местах" сделал попытку творчески использовать художественные приемы, обеспечившие, как он полагал, апеллятивную эффективность творений итальянца: это, во-первых, жанровый потенциал исповеди и, во-вторых, действенный пафос проповеди. В свое время С. Шамбинаго в "Трилогии романтизма" (1911) указал на переклички произведений Пеллико и Гоголя, впервые обозначив связь "Выбранных мест" и "Об обязанностях человека". В двух первых частях книги "Выбранных мест" ("Предисловии" и "Завещании") Гоголь представил своеобразную исповедь, призванную придать вес авторскому слову и проповеди в остальных частях книги. Устройство жизни на основаниях христианской морали, своеобразный христианский фундаментализм объединяет произведения Гоголя и Пеллико. Оба автора излагают христианский сюжет и конструируют одну из типических моделей поведения христианина: заблуждение-прозрение-исповедь-проповедь. Подобная модель была представлена в дилогии Сильвио Пеллико. Почти через полвека Лев Толстой проницательно увидит ее типологическое схождение с гоголевской ситуацией: "... В жизни всякого человека и сильного и слабого, и большого и малого, неминуемо есть детская чистота, соблазн и покаяние. Каждому человеку в той жизни приходится отстать от берега чистоты и коротко ли, долго ли переплыть через реку соблазнов и выбраться на берег спасения истинной жизни. Со всеми это было и будет. Это же самое и было с Гоголем за несколько лет до его смерти" (10).
Пережив прозрение, Гоголь становится на путь апостольства, проповедуя и утверждая христианские ценности. Примечательно, что "неубедительность" проповеднического пафоса "Выбранных мест" автор книги видел в недостаточной исповедальности, что заставило его написать "Авторскую исповедь", по удачно точному определению С. Шевырева. Более того, Гоголь проведет через тюрьму своего Чичикова, приуготовляя его к Преображению, как и других персонажей "Мертвых душ". А книга "Об обязанностях человека" станет предтечей "Выбранных мест". Так судьба Сильвио Пеллико обретет своеобразную трансформацию в творчестве Гоголя, оказав влияние на учение писателя и стилистику его произведений. Следует при этом заметить, что на Гоголя не могли не произвести впечатления и оценки Пушкина, сравнивавшего книгу "Об обязанностях человека" Пеллико с Евангелием. Гоголь, создававший собственное Евангелие, учитывал опыт не только Пеллико, но и его интерпретаторов.
Еще одно явление западной религиозной практики Нового времени представляет упоминавшаяся польская эмиграция, в частности, Б. Яньский, идеолог ордена "из-мертвых-встанцев", который был сформирован не без участия А.Мицкевича. Известно, что Гоголь питал к Мицкевичу огромный интерес и глубочайшее уважение (11). После знакомства и встреч в Париже он ездил к Мицкевичу в Женеву, Карлсруэ, поддерживая завязавшееся знакомство. В этом контексте два факта привлекательны для исследователей. Во-первых, "Книги польского народа и польского пилигримства" А.Мицкевича, написанная в стилистике Священного Писания, своеобразно включает в современную историю Польши в главный христианский миф. С другой стороны - фундаментализм идеологии "воскресенцев", ставший прообразом христианского фундаментализма для его православной редакции в "Выбранных местах" (12).
Все изложенное позволяет сделать вывод о том, что духовная и творческая эволюция Гоголя находится в русле реформационных движений христианства (13). Эта мысль дает возможность по-новому увидеть судьбу Гоголя и навсегда отказаться от концепций, объяснявших его обращение к христианским ценностям в "Выбранных местах" упадком таланта, болезненным состоянием или некими другими причинами. Искания Гоголя, по-нашему убеждению, находились в русле реформирования церкви, чем жили и европейские интеллектуалы, его современники, мечтавшие об обновлении христианства, потенциально способном и в их времени оказать положительное воздействие на решение сложнейших общественных проблем. Такими были и устремления позднего Гоголя. Здесь важно подчеркнуть, что во всех рассмотренных примерах особая роль принадлежит творческой индивидуальности: будь это Мицкевич, Ламонне или Пеллико, отважившихся предложить пути преобразования современного мира и отношений между людьми. Гоголь - продолжатель этих начинаний и его "Выбранные места" были православной редакцией идеи обновления христианства и утверждения его действенной силы в новых исторических условиях.
Примечания:
© P. Mikhed
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
